Что произошло или Густав - предтеча революции | К. Алексей

    В приснопамятные 80-е потягивал я как-то с приятелем пивко в местном кабачке одного маленького чешского городка. За соседним столиком в рабочем синем комбинезоне, обтягивающем мощное тело тяжеловеса, сидел средних лет бородатый чех и, вслушиваясь в чужой русский разговор, в промежутках между осушаемыми кружками сверлил нас заплывшими глазками. Трудно было назвать этот взгляд доброжелательным, но мы старались не обращать внимание на навязанный дискомфорт, а чудесный Plzeňský Prazdroj союзнически помогал нам в этом.

    Через какое-то время мой приятель в силу естественных причин временно покинул меня, и я остался один под пристальным вниманием нашего бородатого соседа, ещё более погрузневшего от количества и качества выпитого. …Мы встретились взглядами. Первым побуждением было ответить невеже чем-то вроде лаконичного «Х…ли вылупился, пан?» Но на то оно и первое, что за ним сразу же следует второе, а тут ещё Prazdroj, провоцирующий на интернациональную толерантность… В общем, не посрамив звания советского гражданина, достойно выдержал очередной исподлобный натиск союзника по соцлагерю и улыбнулся широкой русской улыбкой. Как будто хозяин полуторы центнеров живой плоти только и ждал этого сигнала – улыбка ещё не сошла с моего лица, а у меня уже был новый сосед по столику, притом в небезопасной близости и с кружкой в руке… Изучив цвет моих глаз и строение переносицы, и не найдя, видимо, в них ничего крамольного, чех представился: «Густав». Как воспитанный человек, я ответил тем же. Густав протянул свою кружку и смачно ударил о мою, сильно напугав пробегающую мимо официантку с дюжиной полных кружек в руках. Мы выпили. Не успела растаять пена на усах моего нового знакомого, как он неожиданно спросил на ломанном русском: «Зачем вы здесь, в нашей стране?» Почему-то одновременно в памяти всплыли Ян Гус, Франтишек Поспишил, Карел Готт и беловежский медвежонок Пущик из к/ф «Пущик едет в Прагу». Я смотрел на своего неожиданного интервьюера, он - на меня… Пауза неприлично затягивалась. Не найдя ничего лучшего, чтобы её заполнить, пока в голове выстроиться достойный ответ, я окликнул официантку и, на мой взгляд, очень артистично показал ей два пальца. Потом с надеждой глянул в ту сторону, куда удалился мой приятель, скользнул взглядом по прокуренному залу… Потревоженная надежда снова улеглась.

Я понимал, что чех имеет ввиду наше военное пребывание в стране.

    Как политически подкованный советский человек, я чётко выстроил в голове ответ, за который мне было бы не стыдно даже перед парткомом. И я начал говорить об интренационализме, социализме, братстве народов и происках мирового империализма. В заключении сказал, что если бы в августе 68-го вошли не мы в Чехословакию, то это сделало бы НАТО, мы просто их на несколько часов опередили. И сейчас вместо меня с Густавом сидел бы американец, который топтал бы его прекрасную и свободную страну своим капиталистическим сапогом. Я был доволен собой и снисходительно ждал от запутавшегося собеседника политического прозрения. Чех дал мне договорить, снова громко стукнул своей кружкой мою, заставив в очередной раз напрячься неутомимую официантку, отпил и, не скрывая волнение, сказал: «Мне, рабочему, имеющему трёх детей, стариков родителей, глубоко наплевать, кто будет здесь сидеть и пить наше пиво. Если американец своим присутствием обеспечит мне работу и хорошую зарплату, то я хоть сейчас вывешу из окна своей квартиры американский флаг. И так думаю не один я. Главное – достойная жизнь, а не лозунги. С вами стало хуже. Поэтому мы всегда будем против вас. И мы уже ничего не боимся».

    Сказать, что я был поражён – ничего не сказать. В какой-то момент я даже подумал: не провокация ли это - так откровенно говорить о своём протесте против существующего порядка… Потом я решил, что этот Густав – просто озлобленный и не совсем нормальный тип, от которого всё можно ожидать. Но остановился на том, что передо мной – враг, ведущий осмысленную внутреннюю (пока) войну с нашим соцлагерем, а значит и со мной лично. Чех понял меня по меняющемуся выражению лица. Мы снова молча смотрели друг на друга, но уже как из разных окопов.

     Не знаю, как долго бы мы сверлили друг друга, но тут я услышал приветливое «О, у нас гости!», и за столик приземлился мой товарищ. Ничего не заметив, он весело подозвал официантку и заказал три кружки. Густав ладонью показал отказ, кивнул и вернулся за свой стол. …Шёл 1987 год.

     Когда страны социалистического лагеря стали из него выходить парадным маршем, под апплодисменты и песни сменяя строй, я не раз вспоминал тот разговор с чехом. И задавал себе вопрос: может именно ПОЭТОМУ так легко пали наши режимы, что люди внутренне давно были к этому готовы? Почему самая народная власть оказалась антинародной, если её так легко и быстро похоронил её собственный народ, ради котрого она и создавалась?.. Где и когда произошёл тот перелом, позволивший воспитать поколение несогласных с тем, что имеют, но готовых смириться со всем, что сможет обеспечить более комфортную жизнь, даже если для этого будут попраны национальные идеалы и интересы?

     И что с тобой сейчас, Густав?..