Часовые пояса (эротич. новелла из анонсированных)

bezobraznaja_el — 23.03.2010 - Что Ты говоришь? В начале ноября? – в ярости нажимаю на отбой, не дослушав ответа.
Прошлый раз было начало июля, а ещё более прошлый раз - начало января.
Пошел ты к черту, думаю я, широко шагая по улице, так думают и шагают в эту минуту миллионы русскоговорящих женщин, а миллионы не русскоговорящих думают это в переводе на свои языки. И тоже широко шагают.
Даже не собираюсь соображать, когда наступает ноябрь, но уверена, что буду далеко от того места, куда ты собираешься приехать - в хваленом всеми раскосом Вьетнаме пить сок манго по цене сорок рублей за литр, танцевать в ботинках на Кубинском песке, шляться вокруг Стоунхэджа, рассчитывая, что на голову свалится один из мегалитов.
Пошел ты к черту, думаю я, надо освобождаться от этих отношений, вытаскивать поочередно сначала руку, потом ногу, потом все остальное, включая голову. Эти отношения топкие, как трясина, подступают к самому рту, разинутому в пустом крике, и уже скоро болотная жижа плеснется в горло и победит легкие.

- Здрасссьте, - коротко здоровается со мной Ольга и взмахом руки указывает дорогу к парикмахерскому креслу. Ольга очень высокая, как-то она подстригала по моей рекомендации одну знакомую, та сказала мне потом: я подумала, что она вкатилась на роликах, настолько выше человеческого роста!
Резким движением заматывает мою шею в одноразовый ошейничек, пластает сверху темно-синий виниловый пеньюар с изображениями ножниц, расчесок и другого инструментария.
Желания смотреть на себя в зеркало нет никакого, я закрываю глаза. Вспоминаю.
Ты звонишь мне в три часа ночи и вежливо осведомляешься: удобно разговаривать? Разумеется, удобно, хоть рядом и просыпается в недоумении муж и ласково подсказывает мне, что времени - три часа ночи. Выхожу в кухню, стою босиком, мерзну. Из окна дует, очень сильно, надо бы заклеить, а в идеале – поменять рамы, у всех уже сто лет пластиковые. Перехватываю трубку в левую руку. Что-то слушаю. Не отвечаю.
Ты разъединяешься там у себя - минус девять часов, плюс десять тысяч километров.
Муж выходит из спальни, и спрашивает, нельзя ли сделать так, чтобы ублюдок не звонил по ночам. Часовые пояса, неопределенно говорю я, таращась в темное окно на обрывок луны, муж машет рукой у моего лица и предлагает научить ублюдка прибавлять девять к числу. Потом он сердится на явный абсурд происходящего, желает ублюдку разного наихудшего, степень детализации потрясает.
Я завариваю чай, и до утра мы разговариваем. Почти не ругаемся. Я достаю сыр и «бородинский» хлеб, делаю небольшие квадратные бутерброды.
По шее стекает холодная вода. Ольга обработала меня из специальной парикмахерской леечки. Скорее, это пульверизатор. Вздрагиваю, быстро говорю:
- Буквально пропадала без вас, Оля, представляете, никто, никто не подстригает меня так, как вы... казалось бы... Но все не так! Что-то случилось? Вас ведь год не было, или меньше?
- Меньше. Девять месяцев, - соглашается Ольга, - что-то случилось, ага.
Какое-то время она молчит, неодобрительно оценивает мою текущую прическу. Цокает языком.
- Дом у нас сгорел, - размеренно продолжает она чуть погодя, - мать похоронила...воооот. Любимого потом проводила...ага…
В ужасе я хочу прижать руки то ли ко рту, то ли к сердцу, но, плотно увернутая в темно-синий чехол, просто молчу.
Я знала Ольгин дом, там она работала во время перемен - переходя из одного салона в другой. Это был покосившийся деревянный домик-когда-то-пряник. Я знала Ольгину мать - бравая пожилая дама с выбеленным градуированным "каре". Я знала Ольгиного мужа - некто мускулистый из категории красавцев, бывших солнечных мальчиков, студентов гпту.
- А... муж... тоже?.. - нерешительно спрашиваю я, неловко уточнять такие вещи. «Проводила». Это может означать, что угодно.
- Да нет, - успокаивает меня Ольга, - нет. Любимый жив-здоров, в тюрьме только сидит. Вот.
Я молчу, я тупая.
- Да что рассказывать-то, Новый год, называется, отметили... вооот. Часов в семь вечера Любимый вернулся с работы, мать у меня жила, ну куда ее, со сломанной шейкой этого самого бедра? На кухне спала, вот, сбоку и сверху, типа на полатях - рядом с кладовкой, помните? Правильно, там. Сели, выпили, я выставила закуску, соленые огурцы-помидоры-салаты, холодец, селедка. Вот. Плохо ли? Я, мать, Любимый, сестра позже присоседилась, она такая юмористка, зашла и говорит: а можно к вам присоседиться, мы как захохотали!..
Ольга щелкает ножницами. Загибает мне ухо. В ухе шумит море.
Новый год я тоже отметила неплохо. Когда Ты летишь над Тихим океаном, я ничем не могу заниматься, кроме как ожидать новостей об авиакатастрофах. Обнаружив рейс в списке прибывших на официальном аэропортовском сайте, перевожу дух и обессилено напиваюсь.
Ольга отпускает мое ухо. Снова слышу без помех.
- Мать с костылями прыгала, ничего, бодрая, хорошо бы молчала, а то, как откроет рот, все одно: «суки-падлы», «суки-падлы», уже и сама не знает, кого она так. Год проводили под «суки-падлы», вооот. Сестра все речь Президента ждала. Дождалась. А как же. Потом гулять пошли, ага, Любимый привез гору салютов и еще бенгальских огней. Вооот… Долго гуляли, замерзли, водку пили на свежем воздухе, для обогрева, бутылку на троих. Слышали сирены-то пожарные. Так ведь не знали. Что это нам. .
Ольга отходит к соседней стойке, выбирает другие ножницы.
Обессилено напилась я в семь вечера 31 декабря, потом уснула до следующего утра, и наступил уже новый год, каким бы удивительным это не казалось. Муж ещё не вернулся из компании друзей, оскорбленный, пошел один. Сварила кофе. Наверное, была счастлива.
Другие ножницы клацают так же металлически.
- Сначала и в голову не пришло - что это наш дом горит. Думала - напротив, через дорогу, там такая же развалюха. Бабка живет, лет сто ей. Сумасшедшая, к ней дочь приходит, приносит обед, а она не ест, а с песком смешивает, специальная у нее бочка стоит, с песком. Говорит: чтоб раком не болеть, чепуха, конечно, а ведь не болеет с другой стороны, все как-то живет. Худая только. Ну вооот, все почти вот рассказала, пришли - дома нет, от руин пар подымается, вонища страшная, кругом народу полно - соседи, пожарные, милиция. Все сгорело - ни чашки, ни ложки. Ни одеяла.
Ольга загибает второе ухо. Я рада передышке.
Ты позвонил в домофон, сухим горлом ответила, зачем ко мне, не надо ко мне, я обещала, что не буду этого делать дома. Ты сказал: «А мы на лестнице я не могу я не могу», и я выскочила не лестницу, Ты прыгал уже через две ступеньки на наш пятый этаж без лифта. До сих пор не знаю, спали соседи, или наблюдали в зрачки глазков за тем, как ты стянул с меня одну спортивную штанину, оставив другую болтаться на левой ноге, а майку даже немного порвал, она цеплялась за уши. Оказывается - у меня большие уши. Их надо заворачивать. Я мало что соображала, упала на колени, грязная метлахская плитка, когда-то рыжая, валялись иголки и бумажки конфетти, ты что-то мешкал, возился с ремнем или молнией, я чуть не плакала от нетерпения, потом задвигался наконец во мне, а я сказала: «Не кончай только внутрь», а ты сказал: «Иди нафиг», а я сказала: «Тогда давай по-другому», а ты сказал: «Давай».
Рассмеялся потом и спросил: «А помнишь когда мы первый раз ты сказала трахни меня немедленно я был удивлен никто ещё так не предлагал мне заняться сексом».
«Помолчи»,- простонала я. «Ах ты сука, - вдруг медленно и страшно произнес Ты, - все-таки даешь мужу отвечай ты даешь мужу отвечай! ты сука врешь мне всю жизнь испортила дрянь! ты врешь мне ты всегда врешь!».
«А ты мне не испортил всю жизнь?- хотела я заорать, оглушительно так заорать, - со своими десятью тысячами километров и девятью часовыми поясами», но Ты тихо-тихо прошептал: «ненавижу тебя как я тебя ненавижу», и ушел, даже штаны не застегнул. Остановился в следующем проеме лестницы для этого. «Не позвоню тебе врушка и тварь!» - гулко сказала лестница.
Господи, Господи.
Ольга отпустила ухо. Мое большое ухо.
- Да, мама-то сгорела тогда. Не успела выйти из дома, дверь открыть. Костыли от нее далеко лежали, алюминиевые, целые нашлись на кухне, ползла к ним, да не доползла. Как там они оказались, костыли – вот в чем дело. А на окнах-то на всех решетки, первый этаж, центр города, нельзя без решеток, сами понимаете.
- Нормально? - спрашивает Ольга, оглаживая мою традиционную стрижку без названия.
Нормально, молчу я.
- Пожарники сказали: поджог, нашли канистры с бензином, то есть уже без бензина, но канистры. До сих пор не могу поверить, что это Любимый. Он мать недолюбливал всегда. Ругались. Скандалили. Но чтобы так. Костыли чтобы спрятать. Это, конечно, для меня был шок.
Ольга шумит на меня мощно феном. Такое умеренное, оказывается, слово: шок.
- А я сама не знаю, что со мной произошло. Реактивный психоз, доктор сказал в больнице. В психбольнице. Пять месяцев лежала, вот. Спасибо, сейчас все нормально. Не пугайтесь, мне можно работать с людьми. Лекарства только принимаю. Разные лекарства, много. Знаете, для чего? Чтоб не думать лишнего.
Она заботливо разворачивает меня из темно-синей синтетической простыни. Мои колени отплясывают странный танец. Пальцы тоже. Мыслей нет. Не думать лишнего.
- Ну вот, другое дело, - любуется Ольга своей работой, хотя дело осталось то же самое.
Я лихорадочно вынимаю деньги из старого черного кошелька, роняю монеты, карточки скидок и корешок платежки за квартиру, неловко собираю все это вместе с ошметками грязи и собственными остриженными волосами, кладу купюры на стол - Ольга не берет денег из рук, это плохая примета, строго говорит она, я не спорю.
Бегом спускаюсь на улицу, щеки горят, поправляю воротник плаща, вытираю слезы пальцами. Ерунда, я постоянно реву. Ничего это не значит.
Врушка и тварь, широко шагаю по улице, подстриглась, успела, ведь все-таки сообразила, что начало ноября - уже послезавтра.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив