Буковски

susel_times — 10.01.2013 В кои-то веки я ехал сидя. Вагон, как обычно, подергивался и кряхтел, провода за окнами мутно змеились, мигала одна из лампочек. Но я не терся усами об чей-нибудь вонючий капюшон с искусственным мехом и не чувствовал на жопе холод не открывающихся при езде в этом направлении дверей. Я сидел. Сидел и читал. Ловил глазами чуть прыгающий текст, складывал буквы. Как угодно.

- Ах ты!..

Книжку вырвали у меня из рук.

- Срань, срань, срань какая! – голосила бомжеватого старушка с глазами безумной рыбы, размахивая моим томиком.
Я поднялся, уронив с колен рюкзак.
- Бабушка, отдайте.
- Вы посмотрите, какая срань!
- Пожалуйста, отдайте и успокойтесь.
- Нет, люди, вы только поглядите!

Старушка тыкала узловатым пальцем в обложку. На обложке были изображены длинные стройные женские ноги в блядских чулках. На переднем плане. На заднем – мужик с бухлом. Ну и еще имя автора и название.

- Срань, срань, срань!
- Прекратите.
- Срань! Что это за срань?! Кто это? Что это? Срань, срань! Кто это?! Кто это написал?!
- Чарльз Буковски. Великий американский писатель. Отдайте, пожалуйста, книгу.
- Срань!
- Вы читали?
- И так видно, что говно. Говно и срань! Срань и говно!
- Вам обложка не нравится?
- Срань!
- Оторвите и ее и сделайте с ней все, что хотите. Но отдайте мне книгу, пожалуйста.

Старушка бросила Буковски на пол и стала топтать ногами, повторяя, как заведенная, понятно уже что. Я сел на свое место и грустно смотрел. Секунд через пятнадцать она остановилась, повернулась ко мне, сфокусировала взгляд, медленно подняла на меня тот же палец, показавшийся мне теперь жутко страшным и на что-то обрекающим.
- Срань! Срань! Срань! Срань! Говно! Подонок! Срань! Говно! Пиздюк! Срань!

Я повертел головой. Все старательно делали вид, что им похуй. Я понимаю, сам бы так делал. Особенно если б трезвым ехал, и вагоне такая херня началась. А над метрополитеном не так уж давно взошло солнце, так что все были трезвыми. Ну, кроме, возможно, сраной старушки. Которая, кстати, внезапно сбавила темп, снизила тон и почти зашептала:
- Как можно? Такой молодой, красивый. И такая срань. Губите, губите себя. Все вы себя погубите. А мне потом на кладбище ходить. Одной. И пить одной. А сторож – срань. Водку из стаканов жрет. Она не ему, а он жрет. Срань. Срань. Говно. Зачем ты, сынок. Молодой такой.

Поезд затормозил и выскочил из подземки на свет. Этот свет резко – до боли – ударил мне в глаза. Старушка неловко осела на растоптанную книжку, заплакала и как-то резко завоняла мочой. Поезд остановился, двери открылись. Я закрыл лицо руками и вышел. Вслед мне понеслось знакомое и почти уже родное: «Срань, срань, срань, сраньсраньсрань…» В забытом рюкзаке из ценного остались журнал, флешка с набросками текстов, жвачка и паспорт.

Это было утром. А сейчас я сижу посреди почти пустой комнаты. Тут только кровать, табурет, полупустой бокал и линялые обои. Тусклая лампочка. И я. И мой ноутбук. Компьютер стоит на табурете, я сижу на краю кровати, сгорбившись, и печатаю эту хуйню. Я не очень хочу печатать эту хуйню. Но все остальное, что может позволить такая обстановка, я вообще не хочу. В бокале теплая водка, я отпиваю ее осторожно, как дорогое вино, совсем мелкими глотками. Несмотря на внушительный алкогольный опыт, мощно по-мужски глотать крепкое я не могу. В юности мог, потом перестал мочь. Ну и сейчас не могу.

И да. Я снова все просрал.

В этом нет ничего удивительного. Один из моих очевидных талантов – все просирать. Тут я настоящий мастер. Шумахер, Роналдо, Путин просера. Если б за это давали Нобелевку. Но за это дают только пустую съемную квартиру, в которую страшно возвращаться. Нет, жаловаться не на что, хороший район, вменяемая цена, работающие батареи, а как куплю мебели, так и вовсе почувствую себя буржуа. Но сейчас-то пусто, ночь, темно, водка, и я слишком недавно все опять просрал.

Жарко. Что есть, то есть – тут топят, как в преисподней. Снимаю исподнее. Сижу голый, спина колесом. Печатаю. Выходит плохо. Хлопнуть бы крышкой ноутбука и просто напиться, но как вы тогда узнаете, что было дальше или раньше? Я не могу вас так вот запросто бросить. Я привязываюсь. Если вы дочитали досюда, то я уже привязался к вам и не могу просто так уйти. Теперь мне надо довести вас до тысячи истерик, до слез и соплей, до поноса или запора. Чтоб вы сами выгнали меня с криком «Срань!», захлопнув крышки своих ноутбуков, а я там где-то в проводах и вайфае мог пострадать уже по этому поводу и доебаться до других, привыкнуть к ним…

Звонит телефон. Это Ира. Ну вот нахуй мне сейчас нужна Ира?.. И Инга, которая написала сегодня утром длинное электронное письмо о том, какой я гондон, и как она зла даже спустя три года, но хотела бы попробовать «дружить». И Ирма, которая встретилась мне на днях в продуктовом и, вместо того чтобы отшатнуться и убежать в ужасе, назначила «кооофэ». И И…

Все твои женщины остаются навсегда с тобой. Никуда не деваются, не исчезают. Ты можешь забыть, как они выглядят, как их зовут, сколько у них родинок вокруг пизды, и как им нравилось. Но они в тебе до конца. Ты будто носишь их в потайном кармане под кожей, как маленьких заводных бесят, всю жизнь. Они там все сразу. От первой до просранной. Случайные, постоянные. Первые жены, последние жены. Мучительные и легкие. Все там. Они водят во тьме языками и ловят вибрации. И только когда тебе хуже хуевого, когда тебе меньше всего нужно их внимание, они отряжают боевой отряд. Тройка или пятерка или семерка или – это уж как тебе повезло – кружат над тобой коршунами. И это тогда, когда ты и от мухи-то отмахнуться не можешь. Когда ты хочешь покоя, тишины, и немножко писать хуйню. Или даже не писать.

Ну и я, конечно, беру трубку. Но зачем я беру трубку? А. Ну. Зачем-зачем. Ира же очень обижается, когда не берешь. А я не люблю обижать женщин сознательно. Я люблю ранить их случайно, походя, не заметив и не обратив на это никакого внимания. Так-то оно посильнее будет. И сюрприз потом, когда рассказывают.

Я договариваю, вздыхаю, беру другую книжку Буковски, и иду.

Каждое хуйло, которое сложило в жизни хоть пару слов на продажу или, не дай бог, в смысле творчества, мечтает научиться писать, как Буковски. А кто не мечтает, тот телка и никогда ничего путного не напишет. Пусть у него будет хоть тысяча золотых статуэток в жопе. Не научится. Это невозможно. Мы пьем, плачем и мечтаем писать как Буковски.

Но цель, конечно, недостижима. Ну куда же нам. Мы слишком богаты – нам платят моря денег за полную чушь. Мы слишком привлекательны, даже самые страшные из нас. Наши жилища стоят больше нашего заработка, и внутри все окей – есть горячая вода кроме пары месяцев летом, есть кухня и кровать, есть дешевая шведская мебель. Мы мечемся ночами из конца в конец города на такси, чтобы ныть друг другу про творческий кризис и тяжелую жизнь. И даже все бы это ладно, но просто мы неталантливы. Срань какая. Ужасно жаль.

- Набейте мне, пожалуйста, стакан льдом и влейте туда пару рома.
- Ром со льдом?
- Нет. Насыпьте лед в стакан. Доверху. И влейте туда ром.
- Мы так обычно не делаем…
- Да вам жалко что ли?!?!
- У нас очень мелкий лед…
- Блядь, набейте стакан мелким льдом!!!

Ира симпатичная, и хорошо сегодня одета. И умеренно накрашена. И улыбается, ей идет. Только мне-то что с того…
- Что пьешь?
- Ром со льдом.
- Что читаешь?
- Да так…
Она просит у официанта вина, и я впрягаюсь в мучительно долгий и ненужный мне разговор.

- Чего сегодня делал?
- Да ничего. Работать пошел, как обычно. Но желудок схватило. Поблевал два раза в сортире и домой поехал.
- Все?
- Ну еще в метрополитен звонил.
- Чего?
- Ну я давно хочу какую-нибудь полезную работу. И не по писанине. Вот метро хочу водить.
- И как?
- Ну как. Я ж не водил еще…
- Звонок как, тупырь?
- А. Да звонок как звонок… То ли старый я для них, то ли еще чего. Я не понял. Попросили перезвонить. Ну не возьмут, еще чем-нибудь общественно полезным займусь. Чего бы нет.
- Ты же когда-то детей учил.
- Это сто лет назад было. Чему я их сейчас-то научу?

Мы говорим еще часа полтора, а потом вызываем одно такси, к ней. В машине мы целуемся, Ира, не стесняясь, сует руку мне под ремень, но в моем заднем кармане начинается вибрирующий пожар звонка.
- Алло, блядь? Саша, сейчас вообще неудобно. Да, занят, да. Ира, прекрати на секунду! Саш, короче, будь добр. Нет, я не поеду к тебе в бар бухать. Да я в рот ебал все это, мне прошлого раза хватило, когда ты на этих мудаков назалупался и блевать ушел, а мне пиздюлей вкатали. На хуй. Я вообще с тобой пить больше не буду, тем более сегодня. Бля, да точно не буду, отъебись уже. Завтра. Завтра и позвони. Можно, в принципе. ИРА!

Когда ты все просрешь и над тобой кружат все твои женщины, над ними вторым ярусом кружат все твои собутыльники. Особенно если "все просрал" тоже связано с женщиной, впрочем, оно всегда с ней связано. Собутыльники вообще довольно искренние ребята и думают, что тебе непременно надо поговорить и нажраться. Это так-то даже не лишнее, только ничем хорошим никогда не кончается. Обязательно какие-нибудь разбитые в красные сопли щщи, случайно снятые подзаборные кошелки, ночной визит в зоопарк через забор, менты с претензиями, драка с таксистом, примирительное пиво с таксистом, дорожные менты с пьяным таксистом, срыв почтовых ящиков в подъезде, визит на крышу по отваливающейся от здания пожарной лестнице, травмпункт, обожженный рот, неизвестного происхождения наркотики, прочая срань и тошнота, тошнота, тошнота. Ой, ну на хуй. А вот мы и подъезжаем, кстати.

Вообще, Ира отлично трахается – с энтузиазмом, с радостью и улыбкой на лице. При этом я не то чтобы не хочу ее. Я просто не хочу ебаться. Я разбит, раздавлен, причем собственной пятой. И уже совсем не в том возрасте, когда секс что-либо лечит хоть на секунду. Я был бы рад просто полежать с Ирой молча. Но она мягко заставляет меня конвульсивно дергаться над ее гладким животом, целовать плечо, кусать за нос и все прочее. В конце концов, я имитирую оргазм в простыню и предлагаю срочно идти курить, надеясь, что после сигареты она забудет о потенциальном наличии пятна с моего края кровати.

Она забывает. Она кладет голову на мое плечо и быстро засыпает. Доигрывает альбом какой-то сраной музыки на компе. Слава богу, не репит. Я глажу Иру по голове рукой. Той рукой, у которой есть на это свобода. У Иры длиннющие черные волосы и шрам на левом бедре.

Я высвобождаю плечо и целую этот шрам. Аккуратно собираюсь и ухожу. Она не обидится. Или обидится. Не знаю. Я не могу здесь засыпать. Я и дома не могу засыпать, но здесь – совсем. У Иры в коридоре бесчисленное количество туфель. Я представляю, как было бы смешно, если б меня стошнило в эти туфли, пока я завязываю ботинки. Но я не так уж и пьян. Опьянение изрядно потеряло с коитальным потом.

Оказывается, что в новой Ириной съемной нельзя просто защелкнуть дверь. Я минуту размышляю и все равно выхожу. Думаю, не поехать ли все-таки в Саше, но ну его на хуй, я еще на последнем метро домой успею.

Вечером метрополитен совершенно иной. Тут все так же много шансов нарваться на ебанутых, но зато хуже пахнет, и почти нет здоровых. Только мы. Я откидываю голову назад и пробую заснуть. Рядом садится женщина. Приоткрываю один глаз, оглядываю. Вроде не пизданутая. Крашеная блондинка. За 35. С пакетом и сумочкой. Усталая. Все окей, на работе, наверное, задержалась. Я снова закрываю глаза. И даже засыпаю.

В себя я прихожу от дичайшего истеричного вопля. Вопит та самая блондинка. Вопит, тычет в меня ногтем и пятится. Я тру глаза, прихожу в себя и начинаю кое-как разбирать ее речь. Голосит она следующее:
- Воооор! Ворюга! Он украл у меня кошелек!
Я прокашливаюсь и пытаюсь как-то оправдаться:
- Женщина, вы с ума сошли. Я спал только что.

В вагоне кроме нас пара человек, которые все так же делают вид, что им похуй. Возможно, они и утром ехали вмести со мной. Господи, ну зачем и почему опять вся эта срань именно мне? Блондинка давит пальцем с плохим маникюром на кнопку связи с машинистом и орет в микрофон, что у нее украли кошелек. И что вор – я. Ну и чтоб меня все чего надо, конечно. Я закрываю лицо руками, бормочу про срань и жду станцию.

На станции пусто. Мы где-то на окраине. То есть я свою остановку проехал, пока «крал», не просыпаясь, у блондинки кошелек. Мы стоим и ждем ментов. Можно бы и сбежать, но у меня нет никаких сил ни на что. Блондинка смотрит на меня болонкой, которой отдавили ногу, и злобно шипит. Наконец приходит полиция. Два сонных дрища и пузатый потный мужик. Я не различаю погон. Блондинка снова переходит на крик, которым и излагает свою версию событий. Менты выжидательно смотрят на меня, я пожимаю плечами и говорю:
- Не брал я ничего.

В комнатушке метрошного отделения полиции тесно, тускло и пахнет старыми берцами. Блондинка копается в своем пакете. Два студентика, которых полицейские прихватили со следующего поезда в качестве понятых, разглядывают стены. Один из дрищей в форме перекладывает мои вещи по столу и записывает, озвучивая понятым свои действия.
- Кошелек. Цветной, старый. Внутри две кредитных карточки, тысяча четыреста тридцать пять рублей и вырезка из газеты.
- Одна кредитная, другая дебетная, - поправляю я.
- Чо?
- Карточки. Кредитка одна. Вторая дебетная.
- Чо?
- Да не важно, извините.

Милицейский дрищ смотрит на меня устало и дергает скулой.
- Я больше не буду. Продолжайте.
Он продолжает:
- Ключи – два длинных и один маленький. Вторые ключи. Маленькие.
- От тумбочки.
- Чо?
- Вторые ключи – от тумбочки на работе.
Скула у дрища заходится в пасодобле.

- Извините. Продолжайте.
- Зажигалка. Пачка сигарет «Парламент» – внутри пять сигарет. Проездной на метро. Жевательная резинка, нераспечатанная. Носовые платки, нераспечатанные. Книга, Чарльз Буковски, «Женщины». Интересная?
- Очень.
- О чем?
- Обо всем.
- Ладно. Книжка… Патрон от... Это чо вообще?
- От калашникова. Сувенир. Друг подарил.

Грозивший стать очень увлекательным диалог прерывается вскриком блондинки:
- Ой!
Мы с ментом одновременно поворачиваемся, но спрашивает он один, мне на самом деле неинтересно:
- Чо?
- Нашла…
- Чо?
-Кошелек. Извините, пожалуйста. Нашла. Просто в пакет бросила, а не в сумку. Простите. Молодой человек, вы тоже простите. Господи, какая я дура. Простите, простите…

Дрищ быстро выходит, видимо, советоваться с другими двумя. Возвращается через пять минут и хмуро бросает:
- Все свободны.
Студентики буквально убегают, женщина немного мнется и хочет еще что-то сказать, но уходит. Я собираю свои манатки и распихиваю по карманам. Последней беру со стола книжку, потом, повинуясь дурацкому порыву, протягиваю ее менту:
- Прочитайте. Вам чем-нибудь поможет. Наверняка.
- Так про что она все-таки?
- Да про все вот это.

Я покидаю комнатушку метрополицейских. Смотрю время в мобильном – поездов уже не будет. Иду к выходу. За стеклянными дверями меня встречает блондинка:
- Простите меня, пожалуйста, еще раз!
- Да окей, бывает.
- Давайте я вас как-нибудь обедом угощу. У меня вот возле работы хороший ресторан есть. В качестве извинения, - она протягивает мне визитку.

Я оглядываю блондинку с головы до ног и представляю голой. Поначалу мне нравится, но потом я усилием воли добавляю моментальной фантазии грубого реализма. Подкрашиваю сине-зелеными черточками ноги, делаю кожу болезненно бледной, опускаю грудь, добавляю валики на боках и увеличиваю жопу. Я таким часто нравлюсь. Про таких писал Буковски, но я-то – вот же срань – не он…

- Не стоит, я уже принял ваши извинения. Все нормально. До свидания.
Я иду к лестнице мимо закрытых ларьков. Блондинка с легкой надеждой в голосе кричит мне вслед:
- А вы сейчас в какую сторону такси брать будете?
Не оборачиваюсь:
- Обратно к центру.
Я выхожу на улицу, закуриваю, смотрю на небо и ничего не ловлю.

Набираю все-таки Саше. Саша не берет трубку. Набираю Диме. Дима едва ворочает языком. Набираю Косте. Костя сонный:
- Костик, хочешь рома?
- Я сплю уже, вообще-то.
- Я не об этом спрашивал.
- Слушай, я все понимаю, но мне на работу вставать в 8.
- Ну мне тоже, и хули?
- Может, не сегодня?
- Да чо ты ноешь, а? Сам же предлагал сегодня.
- Я после работы предлагал, а не полвторого ночи.
- Ну и сука ты.
- Ладно, приезжай.
- Да нет уж, теперь не поеду. Спи, скотина, без рома.
- Не обижайся только.
- Да шучу я. Спокойной ночи. Завтра где-нибудь что-нибудь испортим. Или в пятницу. Пока.

Дома ничего не поменялось. Я раздеваюсь до трусов и падаю на кровать. Некоторое время лежу без движения. И без мыслей. Потом мысли возвращаются. Затем я двигаюсь – иду к холодильнику за водкой. Вообще, единственное, чем походит большинство подражателей Буковски на недостижимый ориентир – это пьянство. Мы все пьем как кони, до сожженных желудков, до потери зрения. Не говоря уже про совесть или там работу нормальную. Но он находил в утренней тошноте искры страха, любви и нежности, а мы только зря пачкаем блевотиной руки.

Нет, ну еще есть секс. Секс, это можно. Секс, это просто. Но и тут такое ощущение, что трахаемся мы как-то не так. Не дотягиваем. Хотя, казалось бы, как сравнить-то?

Однажды я лежал с похмелья на втором этаже дружеской дачи и читал «Фактотум». Рядом лежала скучающая барышня. От той же скуки она взяла меня под одеялом за член и начала дергать туда-сюда. Я продолжал читать. Девушка иногда заглядывала в книгу.
- Странный автор. Мне кажется, он зафиксирован на ширинке. Третий раз выхватила кусочек, и там в третий раз про это.
- Ну а все нормальные люди только-то в жизни и делают – работают, пьют и трахаются.
- Не все. Я нет.
- Ок. Все, кроме тебя.

Книжку скоро пришлось отложить, но кончить от руки так и не получилось, шуметь же полноценной еблей не представлялось возможным – то и дело мимо шлындрали дети, да и слышимость в доме вообще была на высоте. Доебываться пришлось часов через пять в городе, когда уже и лень было. Ну и вот в этом все дело тоже. Все у нас так. Ну какая, к хуям, из этого литература?.. «Фактотум», кстати, я на даче забыл.

Я решаю пописать еще немного этой хуйни. Сажусь с водкой за компьютер, но почему-то вместо псевдохудожественных разводов по листу Ворда я пишу письмо Инге. Короткое, дурацкое, намекающее. Срань? Ох, срань. Инга отвечает через каких-то пять минут предложением приехать к ней. Я не хочу ехать к ней, но из меня говорит водка, а Инга дает в жопу.

К моему приезду Инга успевает сходить в какой-то окрестный бар и купить для меня бутылку виски по завышенной цене. Я благодарно целую обеих. Потом прямо в коридоре благодарно отхлебываю из горлышка вискаря и пытаюсь срочно благодарно выебать Ингу. Но я пьян, мне лень стоять всему и частично, лень двигаться и лень вообще все, а в руке виски. И через пару минут мы все же перемещаемся куда-то внутрь квартиры. Там, впрочем, менее лень вообще все не становится, а вот виски все меньше и меньше. Я напиваюсь окончательно, и просьба Инги не кончать никуда ей внутрь становится бессмысленной, я и наружу-то вряд ли смогу. Когда я выбиваюсь из пьяных сил вконец, мы немного лежим молча, трогая друг друга и прихлебывая. Потом я засыпаю.

Просыпаюсь через три часа, на подушке отдающая виски слюна. Инга спит, ее руки лежат на ее же лобке. Похоже, ей пришлось как-то доделать самой, когда я отключился. Ни и ладно. Это меня нисколько не беспокоит. Надо только виски забрать не забыть. Там полбутылки еще, не меньше. Если только Инга, мастурбируя, не пила. Но это вряд ли, она вообще мало пьет. Но зато питает порой утихающую на пару лет, но всегда возвращающуюся слабость к пьяным мудакам, чем трудно не воспользоваться.

Таксист соглашается за четыреста. Я включаю плеер, чтоб не слушать радио. В наушниках воют. Щелкаю, опять воют. Щелкаю, снова. Щелкаю. От моего саундтрека можно повеситься. Ладно. Пусть будет. А вообще надо классики записать, без слов…

Я не умею и никогда не научусь писать, как Буковски (я даже хотел бросить бухать и трахаться, чтоб зазря время не тратить, но это теперь сложно – привычки). Только и надеюсь, что однажды у меня накопится хоть половина – ну или треть или четверть или – его нежности. И еще, кажется, мне страшно не меньше, чем ему. Правда, мой страх скоро пройдет. Ну, на какое-то время.

Я расплачиваюсь и выхожу. Тихо бреду – таксист не нашел пути к моему дому, придется пройти метров сто. Дома еще есть немного водки. И ноутбук. И кровать. «Срань, срань, срань», - почти умиротворенно бормочу я, зевая.

Кстати, еще одна книжка осталась у Инги на тумбочке. Потом заберу, возможно. А к Ирме на кофе с газетой пойду лучше. Заебало. Срань!

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив