Братья Гоморазовы

mad_neumans — 22.12.2022

                                       (сказочная история с тремя моралями)

Чёрт знает сколько лет тому назад, во второй половине девятнадцатого века в деревне Раздолбаевке жили два брата Федул и Курдюм Гоморазовы.

Лет им от роду было по тридцать, а Курдюму поболее, поскольку он был старше Федула. И, как был он старшим, то и унаследовал от папаши столярное ремесло.

Папаша их, когда помирать собрался, призвал обоих к смертному одру и так прямо и сказал: «Передаю тебе, Курдюм, своё столярное ремесло – валяй, пользуйся во благо. А тебе, Федул, в наследство от меня достанется…»

Тут их тятя закашлялся и попросил воды напиться. Федул, знамо дело, тотчас на рысях в сени метнулся, набрал в ковшик воды и опрометью вернулся к одру. А перед самым-то одром сгоряча и от волнения видать споткнулся, и как есть с головы до ног умирающего-то батяню водой и окатил.

Тот только и просипел: «…дубина», закатил глаза и, как говорится, дал дуба.

Схоронив отца, сели братья в горенке за ведром самогона и стали думать, как жить дальше.

Курдюм молча литра три первача стебанул и говорит:

– Я таперича буду столярничать, раз мне ремесло по наследству дадено. Буду как наш покойный тятя гробы стругать.

А надо сказать, что хоть и был их тятя столяром, но окромя гробов ничего столярничать и не умел.

– Тебе хорошо, - проворчал Федул. – А мне завещана дубина. И что мне с этой дубиной делать?

А так как дубина отцовская теперь завсегда при нём была, то и бабахнул Федул с досады этой дубиной по столу, только солёные огурцы, что в миске лежали, до потолка подпрыгнули.

Нажрались они конечно, батяню своего поминая, до поросячьего визгу. Слёзы скупые по мордасам небритым размазали и уснули, во сне вздыхая и всхлипывая. Потому что сиротами стали.

Наутро опохмелились, как полагается, и Курдюм прямиком в столярку поковылял.

А Федул за дубину схватился.

В столярке тот же час работа закипела нешуточная: пила визжит, молоток по пальцам стучит, стружки во все стороны летят. Курдюм гробы майстрачит.

А Федул ходит по двору как неприкаянный с дубиной на плече и никак не сообразит, какая же ему от этой дубины польза. Сунулся было Курдюму помогать, но был отогнан от ремесленного наследства берёзовым поленом.

Прошла неделя.

Старший брат-то по части столярной докой оказался и за семь дён без отдыху-роздыху штук двадцать гробов настругал. Вон они стоят под навесом: крепкие, добротные, на ножках резных, чёрными лакированными боками на солнышке сияют. Прямо хоть сейчас ложись в такой гроб и помирай. А уж быть пронесённым-то в такой домовине по улице – одно удовольствие, соседям на зависть.

Ещё неделя прошла. Гробами уж полдвора забито.

Вышел Курдюм из столярки – волосы на голове все в опилках – сел на бревно, что у столярки само по себе лежало, свернул козью ножку и кликнул Федула, который от нечего делать с дубинкой по двору за курями гонялся – уж куря-то орали.

– Ты, Федул, енто, походил бы по окрестностям, поспрошал бы, не нужна ли кому наша продукция. А то, видишь ли, ни одна сволочь не обращается, а гробы скоро и ставить будет некуда. Хоть бы какая эпидемия что ли завелась. Эдак-то мы сами скоро без денег в эти гробы сляжем.

А было это всё, напомню, как раз после отмены крепостного права. А чего? Жить стало лучше, слободнее. И как раз помирать в этот год натурально никто не хотел. И даже те, которые уже одной ногой, как говорится, на том свете были и на ладан дышали, все повскакивали, и ну на работу. Шутка ли дело: столько веков на помещиков-сплотаторов спины гнули, а тут в кои-то веки на самого себя стало способным горбатиться. Ну, и разжился народ, работает и пляшет, пляшет и работает. А чтобы помереть, так это извольте – дудки.

Так-то было: народ скачет, а Гоморазовым одни убытки.

Так что напрасно Федул вёрст сто с гаком по окрестным сёлам топтался - никому гробы и не нужны. Только вот сапоги последние вчистую стоптал. Час на обочине сидел, на солнце через голенища смотрел, и руки наскрозь сапог просовывал – нету подмёток, как и не было. Федул голенища эти в орешник забросил и босиком домой поплёлся, злой и голодный.

И вот по дороге на мосту, что подпирает берега речки Пескарёвки, повстречался ему мужик какой-то в стёганом малиновом кафтане, в рубахе льняной, петухами расшитой, в портках добротных и в крепких, скрипящих яловых сапогах. Сапоги те были так густо рыбьим жиром намазаны, что воняли на сто саженей вокруг хлеще рыболовецкой лодки.

Мужик этот какой-то на мосту стоял на перильца облокотясь и в воду плевал, а как Федула-то увидел, так сразу же к нему и прицепился с насмешками. А что, дескать, Федул босиком ходит? Уж и крепостное право отменили, и на себя можно горбатиться, а Федул босой, даже на сапоги себе не заработал. И хи-хи-хи, и ха-ха-ха, и всё в таком же зловредном саркастическом духе.

Очень даже не понравились Федулу этого мужика какого-то насмешки, и послал он этого мужика какого-то подальше. Но тот вместо того, чтобы хромать куда указано, ещё пуще разошёлся. И декабристов вспомнил, и какого-то то ли Герца, то ли Герцева, а может и Герцена (шут его знает), ещё зачем-то Стеньку Разина приплёл. И только про Пугачёва Емельку что-то сказать хотел, как получил от злого и голодного Федула дубинкой по лбу. И натурально с катушек.

Федул-то, вишь, перепугался, что мужика этого какого-то зашиб и ну трясти его, как сливу и водой на морду брызгать. Только ничего мужик и не очухался. Тут Федул решил его по доброте душевной домой отнести, извиниться перед роднёй, дескать, погорячился малость, вспылил. Но, и этот ваш мужик какой-то тоже тот ещё гусь…

А куда идти? Где мужик какой-то живёт? Вынул тогда Федул у него из кармана пачпорт и открыл страницу, где прописка была указана. Так, деревня Косопузиха Кукушкинского уезду, улица имени 25-летия Бородинского побоища, дом номер тринадцать.

Взвалил Федул мужика какого-то на спину и покряхтел в Косопузиху. Вёрст семь отмахал, притомился, присел отдохнуть. А когда снова стал мужика на спину взваливать, то мужик был уже холодный и не сгибался. Тут Федула как его же собственной дубиной по башке-то и стукануло – покойник. По-кой-ник. А раз мужик покойник, стало быть, теперь его родне гроб нужон. И как только Федул допёр до этой мысли, сразу же вскочил и, как наскипидаренный, домой понёсся. Только голые пятки замелькали, да за спиной пыль столбом завилась.

Во двор влетел, как оглашенный: рожа красная, волосы в разные стороны торчат, глаза горят, сам пыхтит, как маневровый паровоз под парами.

Сербанул ведро квасу и в столярку.

– Курдюха, живём! Гроб в Косопузихе нужон!

Выбрали самый знатный, тот, что в рюшках по краям и с золочением на крышке. Уж и дышали на него, и рукавами-то натирали. Завернули в «Санкт-Петербургские ведомости», и попёр Федул домовину в Косопузиху.

А со двора дома номер тринадцать вой слышен на весь уезд: мужика этого какого-то уже нашли и оплакивают. И то сказать – не найти мужика по такой-то вонище от сапог.

Тут Федул с гробом на плече во двор так картинно заруливает. Вот, дескать, граждане скорбящие, не нужна ли домовина новая? «Нужна» отвечают, накатывают Федулу двести грамм первача – покойника помянуть, и суют за гроб с доставкой аж целый мятый червонец.

Да, ребята, было в тот день у Гоморазовых и мясо, и водка с бабами. А ещё по дороге домой на базаре Федул дудку за два гривенника прикупил. Так что наелись, напились, под дудку до красных кругов перед глазами наскакались, и с бабами в обнимку на печке спать завалились.

Вот и нашлось отцовской дубине применение. Пошла артель работать слаженно и не без видимой выгоды. Курдюм гробы стругает, а Федул на большаке одиноких прохожих по головам дубиной потчует, наслюнявленным огрызком химического карандаша из пачпорта адрес выписывает и на следующий день по этому адресу гроб доставляет.

Знамо дело, не обходилось без накладок. Некоторые несознательные граждане взяли, видишь ли, моду без пачпортов шляться. Куда гробы волочь? Хрен его знает. Но, таких глупых граждан было мало, ну, может двое из десяти.

Или ещё. Порой припрёт Федул гроб, а покойника-то ещё и не нашли. «Нам, - говорят родственники, - твой гроб без надобностей».

– Как это так без надобностей? – обижался Федул. – Очень даже с надобностями. Мало ли чего? Сейчас не возьмёте, потом пожалеете, что отказались.

И точно. Граждане, которые сразу гробы не брали, потом жалели, потому что пока к Гоморазовым доберёшься самоходом… Да и со двора гробы у них были почему-то дороже.

Нет, поначалу-то народ конечно удивлялся. Как, дескать, так: сегодня гроб предлагают, а завтра – на тебе – покойник к гробу подоспел. Удивлялся народ, да потом и привык. Кто этих гробовщиков знает? Их дело мистикой попахивает и всё такое… Так что где-то через полгода, ежели Федул кому гроб притащит, уже брали без разговоров. И даже стали люди поговаривать, что Камаразовы своих клиентов сверхъестественным чутьём чуют.

А так всё было неплохо, и дело шло как по маслу.

Уже и дом деревянный гоморазовский превратился в каменный, и забор затейливой ковки вокруг дома развернулся, и циркулярная пила на паровом ходу в столярке завизжала, и икра на столе из баклажанной в паюсную превратилась. Да случилась тут вот какая история.

Сидел как-то тёплым летним вечером Федул в засаде в придорожных кустах у большака. Прохожего по обыкновению поджидал и от скуки в носу дубинкой ковырялся.

Вдруг идёт мимо засады какой-то дядя невзрачной наружности, насвистывает чего-то и медный самовар под мышкой тащит.

Федул насторожился, примерялся, траекторию замаха дубинки вычислил, да как выскочит из кустов, да как шарахнет по тому дяде дубиной.

Да только то ли от сытной жизни Федул навыки утратил, то ли заходящее солнце его ослепило, а то и какая камашка в глаз залетела… Промахнулся Федул, попал не по дяде, а аккурат по самовару. Самовар, натурально, в лепёшку.

Федул глаза от удивления вывернул, а дядя, видя, что совсем не та история разворачивается, присел сначала, потом подпрыгнул и дал такого драпа, что верхушки берёз в роще неподалёку от взметнувшегося ветра согнуло.

Федул плюнул в пыль, крякнул с досады, да как даст жару за этим дядей. Верхушки берёз и ещё раз согнулись.

Дядя чешет – полы пинджака на ветру хлопают, да борода за плечом змеится. Ног дядиных не видать, со стороны – как будто колесо под ним, так он ловко ногами наяривает.

Федул чешет – земля трясётся, камыши на речках влёжку стелятся и сухостой в лесах с треском валится.

Короче, погоня ещё та!

Бегут.

Дядя от страху, Федул из принципа.

Три губернии проскакали, вбежали в Малороссию. Дух не переведя, промчались мимо морского побережья, мимо каких-то гор. Дальше пошли мелькать башни высокие, на которых протяжно кричали какие-то старики, бабы замелькали с закутанными лицами, мужики на ишаках. Потом два дня по песку бежали. Потом болота пошли - гебемот два раза мелькнул. Встречный народ, чем дальше, тем чернее лицами становился.

Какие-то заросли непролазные миновали. Дядя в них половину бороды и рукав от пинджака оставил, а Федул щёку до крови изодрал.

Распугали по дороге стадо слонов, да ещё каким-то длинношеим лошадям на бегу ноги переломали.

Отменный забег получился. Солнце всходило и заходило, а дядя с Федулом только жару поддавали. Пальмы, степи, крокодилы, деревья толстенные… всё мелькало перед глазами, как в калейдоскопе.

Кажись на двенадцатые сутки погони за ними лев увязался, думал антилопы что ли скачут? Да Федул ему на бегу так дубинкой засветил, что тот лев как бежал, так и застыл со стеклянными глазами.

Таким вот бешеным аллюром, через всю Африку, через Лимпомпо с Калахари доскакали они до басурманского города Кейптауна. А в городе Кейптауне Африка, как известно, заканчивается. Там вообще всё заканчивается, кроме океана. Океан там как раз на околице города и начинается. Дальше, стало быть, бежать уж некуда.

Дядя у самой воды остановился и стоит, дышит, как бык опосля случки. Федул тоже затормозил, подняв облако пыли. Тоже стоит, еле дух переводит. Полдня они оба так-то, друг напротив дружки и простояли, всё пыхтели и дух переводили.

Потом дядя вроде как очухался и спрашивает Федула:

– Ты чегой-то?

– А ты чегой-то? – спрашивает Федул.

– Самовар с ярманки нёс, - отвечает дядя. – За целковый купил. Эвона…

– А я, - Федул вздохнул тяжело, – а я тебя дубиной по башке.

– Это с какой же такой радости? – пытает дядя.

– А это, мил человек, не с радости. Это у нас работа такая.

– Разбойники что ли? – прищурил дядя один глаз.

– На тебе! Разбойники! – обиделся Федул. – Скажешь тоже. Говорят тебе работа, значит работа.

И тут Федул стал дяде обстоятельно рассказывать про их с Курдюмом ремесло.

Долго дядя хохотал, когда Федул свой рассказ закончил. Хохотал, приседал, по коленкам себя ладонями хлопал, да руками всплёскивал. Хохотал да прихрюкивал. До слёз хохотал.

Федул же смотрел на него и вроде тоже как стал ухмыляться, про себя, однако, думая как бы сподручнее дядю по голове навернуть, чтобы ещё раз не промазать.

А дядя, отсмеявшись, и говорит:

– Ай, да работнички! Ай, да дураки! А не проще ли хлопнуть человека по голове, да и отнять у него все вещи и деньги впридачу? Деньги завсегда деньги, а вещи можно и на ярманке продать, а можно и самим пользоваться, так сказать для хозяйства. А эти-то двое прописку выписывают, гробы стругают, да по дворам разносят… Вот дурни так дурни.

Федул от простоты и ясности дядиных слов так рот и раскрыл, соображая, как это они с братом сами до этого не допёрли. Но, лучше, как говорится, поздно, чем никогда. И с этой мыслью двинул Федул дубиной дяде по кумполу. И вовремя – тот было опять стрекача замыслил. Потом почесал Федул дубиной за ухом, вздохнул облегчённо и, присев над дядей, давай по карманам шарить. Дядя лежит, не протестует.

Часы золотые на цепке выудил. Потом кисет атласный с душистым пензенским самосадом. Спичек коробок. Да ещё в портках, в кармане потайном аж триста рублёв мятыми бумажками, да меди сколько-то. Всё рассовав по своим карманам, встал Федул и, расшугав дубиной начавших собираться вокруг зулусов, поплёлся восвояси.

А до своясей путь-дорога долгая. Это в пылу погони, да в запале быстро, а пешком-то, да уставши к тому же, не скоро.

Ну, справедливости ради, надо заметить, что по дороге домой Федул приладил своей дубиной парочку чернокожих аборигенов, но штанов там, или рубах каких на них не обнаружил, не говоря уже о пачпортах с пропиской. Только по дядиному совету с одного бусы цветные снял из ракушек, да у другого кольцо из носа оторвал – вот и вся добыча.

Какой-то чёрт старый, который его через широкую грязную речку перевозил на лодке, как мог, объяснил Федулу, что местные жители не только пачпорта, но и порток-то в жизни не видели.

«Дурацкие тут страны, и люди дурацкие, – решил Федул. – Работать здесь по нашей профессии нет никакой возможности».

Перебрался он на другой берег, да и пошагал дальше, по родной берёзке тоскуя.

Где-то через полгода Федул до родного порога и доковылял. И что же он увидел? Гробы-то уж через забор валятся – весь двор ими забит. А брата нигде и нету. Федул встал посреди двора, да давай орать. Час орал, пока не услышал откуда-то сдавленный стон. По стону-то и нашёл Курдюма лежащим в гробовых развалах. Курдюм худ был, зарос весь, вонял чёрт знает чем и уже кажись одной ногой на том свете был.

Вовремя его брат вернулся, ещё чуток, и помер бы Курдюм от голода. Ну, Федул, натурально брата в избу втащил, отмыл, отогрел, напоил-накормил, в общем, вернул к жизни. А уж потом стал про свои приключения рассказывать. В том числе и про дядину науку поведал. Бусы показал, да кольцо себе в нос просовывал.

Три дня и три ночи браться совещались и прикидывали, стоит ли заниматься тем, чем дядя советовал. А посчитали и решили, что стоит.

Так и начали они уже на пару людей по головам долбить. Зажили ещё лучше прежнего. Вот только адреса из прописки в пачпортах по старой памяти ещё выписывали, а то уж больно много гробов Курдюм за время скитаний брата настругал – надо было от них избавляться, да и репутацию знатных гробовых дел мастеров терять не хотелось.

Не верите в то, что я вам порассказал? А вы тогда нарочно выйдите ночью на большак, да и помотайтесь по нему туда-сюда, авось, да и наткнётесь на братьев Гоморазовых. Только, пожалуйста, пачпорта с собою берите, чтобы потом не заставлять родню к Гоморазовым на двор мотаться.

Мораль первая.

А нечего, помирая и завещание зачитывая, воды просить. Сначала скажи всё, чего хотел, а потом хлещи себе на здоровье хоть воду, а хоть самогонку.

Мораль вторая.

Когда видишь кого без сапог, босиком, не смейся над ним и не хрюкай, как скотина, а лучше сними свои сапоги, да и отдай босому. Ты с людями по-доброму, и они к тебе по-доброму.

Мораль третья.

Прописка эта самая дурацкая не одну жизнь сгубила.

Оставить комментарий

Популярные посты:

nerva

Fresh Casino: безопасная игровая площадка для начинающих геймеров с широким ассортиментом развлечений

iglokott

Кто заболел? Я заболел!

taynoe-soo

Декларация независимости

uncle_ho

Месячник читательниц. 06/V-2024. Дежурный

zavodfoto

Прогулялся по Новотроицку

bosuell

Про буковки

id77

Отличные фото животных

booky_moussy

Домашнее-вечернее

dymontiger

Хитрости, о которых не расскажут в кулинарных программах

• Ранее
• Архив