
Борис Стругацкий

Мне кажется, Борис Натанович на
склоне лет стал грустным человеком, который совсем не верил в
светлое будущее, однако не считал, что это освобождает его от
необходимости участвовать в заведомо обреченном деле – сеять
разумное, доброе, вечное, хоть из семян ни черта и не вырастет.
Такое, во всяком
случае, у меня сложилось впечатление по нескольким нашим
телефонным разговорам и обмену письмами. Вживую я его никогда не
видел.
Помню, как я
попросил Бориса Стругацкого – чуть ли не первого - подписать
письмо деятелей культуры в защиту Светланы Бахминой. Он сказал:
«Ничего из этого не выйдет. Это государство челюстей не
разжимает. Но подпишу, конечно, как не подписать?» И переспросил:
«Сколько-сколько вы рассчитываете собрать в интернете подписей?
Двадцать тысяч? Никогда и ни за что. Уж поверьте мне, я прожил
здесь всю жизнь. Здесь всем на всё наплевать». А потом, когда
собралось сто тысяч подписей, удивлялся и радовался.
Такая же история
произошла, когда затевалась переписка писателей с Михаилом
Ходорковским. Глубокий скепсис – и никаких сомнений, участвовать
или нет.
Я, как все в моем
поколении, вырос на книжках Стругацких. Плюс к тому еще и учился
мастерству на японских переводах Аркадия Натановича – он был лучшим
в цехе.
Когда умирает кто-то из своих – из
тех, кто занимал важное место в моей жизни, у меня кроме
естественной горечи все время возникает еще какое-то глубоко
спрятанное чувство, которое я все не мог себе растолковать. А
сейчас вдруг понял.
Моих людей
там становится всё больше.
Вечной памяти не бывает, но бывает память долгая и добрая. Это как раз про Бориса Натановича.
|
</> |