Быков о новой книге

В остальном… Ну, я не могу сказать, что это разочарование. Тут очаровываться было особо нечем. Пресловутый финальный резкий поворот сюжета (не буду делать спойлеров) абсолютно наглядно просчитывается на двадцатой странице. Ну и вообще чувство, конечно, сильной неловкости. Понимаете, книга может быть сколь угодно футурологичной, наукообразной, может, она отзывается на какие-то тайные запросы критиков, ее похваливших, всякое бывает, но если она неинтересная, то с этим ничего не сделаешь. Она неинтересная. Ее чтение — это тяжелый труд, это заталкивание в себя больших кусков довольно монотонной и в общем, ужасно сказать, довольно суконной прозы. Вообще она производит впечатление какого-то программистского анекдота, пересказанного с матом. В общем, и шутки несмешные, и прогнозы неубедительные, и футурология крайне вторичная.
И есть одна эмоция этой книги, которая, впрочем, у Пелевина ведь была уже, и не один раз, начиная, по-моему, с «Затворника и Шестипалого». Мне кажется, самое эротичное, что написал Пелевин, — это вот эти взаимоотношения крысы с цыпленком. Для Пелевина действительно очень больная тема (ну, как в отношениях, скажем, лисы и волка) — это необходимость секса, необходимость любви, когда этого давно не надо и не хочется. Но это, как сказал довольно точно Чуковский про Санина: «Если не можешь и не хочешь, зачем же лезть?» Вот здесь та ситуация, когда любовь выступает как некая тяжкая обязанность, когда люди испытывают друг к другу глубокое тяготение, симпатию, интерес, но к любви это не имеет никакого отношения. Это как бы любовь механизма, страдание души, заключенной в железную клетку. Вот мне кажется, что это взаимная любовь компьютерных программ. И страсть от невозможности ее воплотить как в реальности — это там единственное живое.
В остальном все-таки бо́льшая часть этого текста — это какой-то совершенно неудобочитаемый и неудобоваримый массив, к сожалению, очень скучных вещей, не имеющих все-таки отношения к человеческой душе. Так мне показалось. Знаете, я не из этих теплых почвенников, которые от всего ждут добра, раздумчивости, неторопкости, как уже было сказано, и такой теплой какой-то сострадательности. Я совершенно этому чужд. Мне бы хотелось все-таки, чтобы в тексте была или трагедия, или живая сильная эмоция — ну, что-то, хоть как-то соотносимое со мной.
Ведь, понимаете, что такое интересно? Феномен интересного, который мы так много раз обсуждали, — это прежде всего или резкая смена событий, то есть динамичная фабула, или возможность для читателя соотносить текст с собой и своим будущим, как когда читаешь пергаменты Мелькиадеса в «Ста годах одиночествах», то есть что-то, что рассказывает о тебе. Здесь, по-моему, возможностей зацепиться хоть как-то за этот текст, по крайней мере у современного читателя, я не вижу. А читатель будущего вообще, я думаю, посмеется над этими экстраполяциями.
А что касается интересного… Ну, понимаете, когда идут подряд десятки страниц, посвященные описанию новейших компьютерных программ, в которых вдобавок автор (имеется в виду Маруха Чо) сама разбирается не до конца, — мне кажется, что это просто какое-то нагнетание… не могу сказать «фальшивого», а какого-то больного объема. То есть в целом все это свидетельствует об очень глубокой личной трагедии автора. Мне кажется, это трагедия постепенного расчеловечивания, холода, страшных пространств, которые сдавливают душу.
И об этом я, конечно, говорю с глубоким состраданием, потому что для меня Пелевин был и остается очень крупным писателем. Он всегда им будет, потому что он уже написал достаточно. На фоне его последних двух романов уже и лиса — «Священная книга оборотня» — начинает казаться бесспорным шедевром. То есть в любом случае Пелевина надо читать и надо смотреть на то, что с ним происходит — и, исходя из этого, понимать, как ужасен мир, в который мы ввалились.
Конечно, я все это говорю из зависти. Разумеется, такие комментарии тоже будут.
|
</> |