Быдлолюция

Во время "августовского путча" я был в Москве, как раз в
самый канун его прилетел из Баку в гости к дяде. В Баку тогда был
ад кромешный. В Москве оказалось ничуть не лучше. Сразу после
поражения бессильных аппаратчиков я оказался на Васильевском
спуске, на концерте в честь "победы демократии". Люди там были в
основном со светящимися лицами, довольные, что резко не походило на
обычную московскую хмурость.
Но какие у них были рожи! Это песня сама по себе. Дрыгаясь под
отиеву и "конечно васю", а также под кошачий вой
Градского, отвратительного патлатого чудовища в немыслимых
очках и пеной в углах рта, там лыбился московский аналог
соловьёвского "Большого бухарца", ликующее совковое быдлохамло.
Там были жирные дядьки в сабо, дебильного вида вьюношы с
ирокезами на башках, какие-то гиперактивные дедушки в майках
и с железными зубами.
Чему они радовались? Чего они хотели от будущего?
Как-то в какой-то перестроечной газетёнке я прочитал диалог.
Один советский человечек спрашивает своего собрата, уехавшего в
Америку:
- А когда у вас, Яща, начинается сезон клубники?
- В семь утра - отвечает Яща.
Совчина, прочитавший газетку, немедля встаёт и молвит: йебённа
мать! В семь утра! А у нас блять, только летом! И возмущением
переполняется его сердце. Проклятые коммуняки, ревёт совчина, вот
кто лишает народ всесезонной этой клубники.
И не знает он ничего про ту цену, что стоит клубника в
Америке. Не знает и того, что пройдёт не так много лет, и вся
клубника со вкусом клубники и запахом соответствующим в Москве
исчезнет, а заменит её похожая на эту ягоду дрянь со
вкусом травы, выращиваемая бойцами талибана гидропонным
методом в свободное от военных действий время.
И что никто не станет и дальше побавляться его, совчины нашего,
неквалифицированным, полупьяным трудом на заводе,
производящем щеколды туалетов для подводных лодок.
И что сын его сядет на иглу и двинет кони от гепатонекроза. А дочь
станет шлюхой и будет кормить всё семейство, пока не пропадёт
неизвестно где и неизвестно по какой причине.
Что все "жутко загрязняющие экологию" заводы закроются и экология
таки появится. Но работать не будет никто, а дети тех же коммуняк,
комсомольцы, станут владеть всем - даже водой и воздухом, что
библиотеки, детские сады,
профилактории-санатории перепрофилируются в кабаки,
казино и православные часовни. Что неизвестно откуда появятся
"черножопые", сначала взорвут пару домов, а потом станут снимать у
него, состарившегося в обнимку с бутылкой, комнату и выполнять всю
работу, за весь город, за весь народ. И что его это будет скорее
радовать, чем наоборот. Возможно, именно этого ему и хотелось всю
сознательную жизнь.
Что власть от компартии перейдёт к милиции. Что при всей разрухе и
катастрофе ему будут орать в уши изо всех утюгов: Россия встала с
колен! Православие! Россия встала с колен!
А он будет верить.
Что ребёнок маленький целое десятилетие будет на улице редкостью,
потому для тех, кто по ней ходит, родить его -
непозволительная роскошь, а те, кто может себе это позволить, по
улицам не ходили никогда. Что всё человеческое, всё более-менее
достойное куда-то денется, а всё скотское, низменное и животное -
будет смотреть на него с каждого столба.
Что будущего у него нет. Никакого. И если бы даже он
знал, что та система, которую он сейчас сносит, идя в
толпе, состоящей из таких же, как он, давала
ему максимальную ХОЛЯВУ, какая только есть на земле, он всё
равно бы пошёл, ожидая большей холявы.
И что на него, потирая руки, глядят те самые, кого он поносит, и
ждут, как всегда ждут от него, что он сделает именно так, как им
нужно, и они не обманутся в своих ожиданиях.
А сейчас он ещё достаточно молод, в майке с академиком сахаровым,
он слегка подшофе, не так, чтобы очень, он лыбится по доброму,
глядя на эстраду, где объявили пугачёву. И пока любимица всех
совхозов общаг и вытрезвителей, жирная мать всей гадкой пошлятины
не выплыла, наш борец с тиранией на секунду зажмурился и представил
себе, как сыплется дармовая американская клубника с летнего неба
прямо на брусчатку красной площади