Без названия

inkogniton — 05.10.2024 Август в Лондоне был напряженным. Практически каждый день, около десяти утра, мы встречались с ЛА и садились работать. Ближе к шести вечера он неизменно смотрел на часы, выдыхал и твердо сообщал: всё, я устал, завтра продолжим, не мальчик уже, устаю быстрее прежнего. В один из дней мне позвонил И. Он две недели как улетел из Лондона и планировал вернуться еще через две недели или даже больше. Слушай, -- обратился ко мне он, -- у меня там мама скучает, а тебя она любит, позвони ей, сходите погуляйте. С удовольствием, -- не думая ни секунды, парировала я, и спешно добавила, не давая ему вставить ни слова, -- но только мы с ней сами решим куда мы идем, и нет, -- продолжала я так твердо, будто он уже начал со мной спорить, -- мы не будем гулять рядом с домом, а поедем в центр или еще куда-нибудь. Мама И. и ЛА одногодки. Я звоню ЛА, чтобы сообщить, что завтра я никак не могу, завтра я и мама И. идем гулять, вернее, спешно поправляю я саму себя, чтобы быть предельно точной, сначала, конечно, едем, а потом уже идем. А сколько ей лет? -- задает он мне вопрос после небольшой, но идеально выдержанной паузы. Я называю год рождения, ЛА охает: господи боже, она же уже очень пожилой человек, вы точно справитесь?


*******

Всякий раз, когда в Израиле становится неспокойно, я, превозмогая брезгливость, иду смотреть топ жж. Я захожу туда, где поносят Израиль и методично баню -- на всякий случай, превентивно, думая на два шага вперед и пытаясь обеспечить самой себе необходимую коммуникационную гигиену. Иногда натыкаюсь на удивительные для меня высказывания. К примеру, кто-то возмущается тем, что его забанили, мол, трус какой, забанил, значит испугался. Почему-то мысль о том, что человек пытается сохранить свое душевное спокойствие путем сохранения банальной коммуникационной гигиены, возмущающимся в голову не приходит. Или, к примеру, меня неизменно восхищает как в одном и том же человеке уживаются крымнаш и прекратите оккупацию Палестины. И не просто в одном и том же, а, что интересно, эти подмножества (по крайней мере их представители на данном пространстве) не просто пересекаются, но практически идентичны. Я начала вести свой журнал шестнадцать лет назад. Полгода спустя у нас началась очередная война с Газой -- не такая масштабная как сейчас, но и не недельная. До того, как я начала вести журнал, я практически не общалась с людьми, живущими на постсоветском пространстве: у меня там практически никого не осталось. Когда началась та война с Газой передо мной словно разверзлась бездна: я читала обсуждения как Израиль должен исчезнуть, как нас скоро не станет, какие мы нацисты и прочее -- то, что сегодня я наблюдаю давно без ошарашенного ужаса, но с большой долей брезгливости. Поначалу мне казалось, что это искусственный интеллект, ведь такого не может быть, чтобы человек так спокойно, с удовольствием и с определенным задором рассуждал об, в частности, уничтожении меня и моих близких. Я заходила в журналы, надеясь увидеть или пустоту или чьи-то скопированные мысли; во многих журналах я находила то, что ожидала, когда другие были наполнены содержанием: фотографии любовно выращенных растений, рецепты, веду ребенка в школу и прочая будничная жизнь. Это не монстры писали, но простые обычные люди. Именно такими сейчас во многом заполнен топ этого пространства, но теперь я стала умнее и действую на опережение. Нет, я не против свободы слова, но я категорически против определенных способов ее использования. Агрессия, ненависть, глупость и благоглупость заразны, они поселяются в реципиенте и начинают прорастать, поражая собой всё живое пространство. Ничего личного, банальная гигиена.

-- Я хочу тебя предупредить, -- спешила мне вчера сообщить дорогая gentlemenka, -- ты давно тут не была, сейчас тут такое, такое, как бы на тебя не напали!
-- Ты же меня знаешь, -- начала я вздохнув, но не успела продолжить
-- Ты сделала очередной рейд в бездну и всех забанила? -- рассмеялась она, не дав мне закончить предложение.
-- Да, -- подтвердила я, -- ничего личного, исключительно для собственного душевного здравия.

*******

Няня В. поздравила нас с новым годом, подарила нам дивные банные полотенца и чрезвычайно довольно напомнила о том, что сразу после нового года они летят в Прагу -- отдохнуть, повидаться с родственниками.

-- Как вы думаете, -- задумчиво подошла она ко мне, когда я готовила кофе, -- Иран будет атаковать?
-- Думаю, что будет, -- честно сообщила я, не думая о подоплеке вопроса.
-- Так это что, -- напряглась няня В. -- нам могут отменить полет?!

Я не хотела ее расстраивать, развела руками, вздохнула и предложила подождать развития событий. Няня В. позвонила когда отгремели последние ракеты.

-- Наш полет отменили, -- вздохнула она, -- ладно они стреляют, но почему полеты отменять, -- сердито продолжала она, -- дочь уже отпуск взяла, я уже вас предупредила, что меня не будет, они что, -- продолжала сердиться она, -- не могли атаку на неделю сдвинуть?!

Я честно потратила два часа, пытаясь найти другой полет. Я смотрела полеты в Вену (оттуда доехать можно запросто), в Дюссельдорф (оттуда тоже можно, но как же долго, как же долго, охала няня В.), в Прагу. Полетов не было.

-- Ладно, -- оборвала она мою очередную попытку, -- всё, хватит, значит в другой раз, -- замолчала на мгновение, задумалась, -- надо поймать момент между обстрелами, только как же его поймать?!

*******

Словоохотливый таксист везет меня из аэропорта и расспрашивает о работе.

-- Что-что ты изучаешь? -- выслушав очередную порцию восклицает он.
-- Энтропию запутанности, -- терпеливо повторяю я.
-- Запутанности! Энтропию! -- восторженно повторяет он за мной, -- а что это такое?!
-- Это число, характеристика квантовой запутанности, -- за окном пять утра, я не спала почти двое суток, у меня никак не получается перейти на простой язык.
-- То есть, -- подмигивает мне таксист, -- ты очень умная, так?
-- Вообще нет, -- отчаянно верчу я головой во все стороны.
-- Умная, точно умная, -- довольно кивает он самому себе, -- вот скажи, какая у твоей жизни эта самая энтропия, а?
-- У моей жизни? -- удивительный вопрос, думаю я, почему он мне самой никогда не приходил в голову, -- у моей, -- твердо сообщаю я после небольшого раздумья, -- бесконечная.
-- Вот, -- довольно тянет таксист, -- я и говорю, что умная. Ведь когда глупый, никакой запутанности нет, а значит и никакой энтропии тоже нет.

*******

-- Завтра у меня день рождения, -- девица кричала и прыгала на кровати, -- завтра я стану огромная! Вот такая, -- она раздвигала руки, надувала щеки и живот, -- вот такая огромная! Мне будет целых четыре года! А послезавтра, -- довольно продолжала она, -- мне будет пять, а потом шесть, а потом семь, а потом сорок один!

*******

Говорят, к войне нельзя привыкнуть. Врут, точно знаю, что врут. Привыкнуть можно практически к чему угодно. Появляются дополнительные привычки: позвонить родным, живущим на севере (там бомбят из Ливана), позвонить родным, живущим на юге (там время от времени бомбят из Газы), позвонить родным, живущим в центре (черт его знает, куда иранцы метили, а еще ведь йеменцы есть, о них тоже забывать не надо). Убедиться, что все живы, здоровы и веселы, заварить кофе и продолжить работать и жить. В определенный момент перестаешь читать новости, наступает пресыщение и перенасыщение и тогда ты мотаешь головой самому себе: всё, хватит, больше не могу. Я ни на что не могу повлиять, кроме собственного душевного здравия и здравия родных и близких. Обнимаешь теплого сонного ребенка во время очередной сирены и с улыбкой успокаиваешь -- ничего страшного, это джахнун* полетел, просто джахнун. Ракета звучит страшно, джахнун же они знают и любят, джахнун не может быть страшным, он вкусный и хорошо пахнет. Сирена смолкает, ждешь положенное время и просто возвращаешься спать. Обычная жизнь, во время очередной войны. Сколько их было, сколько их еще будет -- об этом подумаем потом, потом, сейчас просто жить. Надо разложить стирку, судомойку, полить цветы, подготовить рюкзак в школу для дитяти, выбрать одежду на утро для девицы, после работать и опять работать. Мои близкие родственники долгое время жили на юге -- на том самом юге, который почти двадцать лет обстреливали постоянно, практически без перерывов. Потом не выдержали и переехали на север: всё, -- со смехом говорил мне В. -- мне нужен перерыв, я уже почти оглох! Теперь они на севере, на том самом севере, который бомбят уже год. Слушай, -- спрашиваю его я, -- вы не хотите переехать? Куда? -- он смеется так громко, что я вздрагиваю. В центр, -- говорю я после небольшой паузы. Ну да, -- продолжает смеяться он, -- в ту одну небольшую точку, которую не бомбят?! Постой, -- радуется собственному сарказму, -- а где у нас, собственно, эта самая точка, а? Вот, -- тянет довольно, -- а ты говоришь переехать. Мы тут уже привыкли, убежище рядом, бегать удобно, запасы воды и еды есть, что нам еще нужно? Но мне страшно, -- чуть не кричу я в трубку. Тебе страшно, -- наставительно сообщает мне он, -- ты и бойся, для чего нам-то переезжать, если страшно тебе? А вам, -- выдыхаю устало, я понимаю, что этот, да и все последующие раунды, я безнадежно проиграла, -- вам не страшно?! Да ну, привыкли уже, мы же с юга, -- он опять начинает смеяться, -- мы же давно пуганые. Я вспоминаю первые дни этой войны, когда племянник, родившийся и выросший на постоянно обстреливаемом юге, махал рукой на мои вопросы как он менял пробитое колесо под ракетным обстрелом: ты чего, -- спокойно улыбался он, -- я же южный мальчик, я всю жизнь в этом живу. Никогда не страшно за себя, страшно всегда за других, потому что со мной-то точно ничего не случится, вот она я, что со мной может случиться, а с ними?! Но привыкаешь и к этому, привыкаешь жить с постоянным небольшим страхом и телефоном подле себя -- всегда, на всякий случай, потому что ты-то вот, а за них страшно. К. приехала в Израиль из Америки несколько месяцев назад и пока не привыкла. Слушай, -- прислушивается она к громкому рокоту самолета за окном, -- аэропорт вроде далеко, чего он так низко летит? Так это военный, -- я ловлю себя на том, что даже не слышала рокот, пока К. не обратила на него мое внимание, -- тут база недалеко, он на базу летит. Как тебе не страшно? -- спрашивает она меня. В ее вопросе не интерес к тому, страшно мне или нет, но попытка найти объяснение, после которого ей тоже не будет страшно. Как-как, -- смеюсь я, -- ну будет мне страшно и что с того, жизнь продолжается и вместо меня ее никто жить не будет. Жизнь идет всегда, она не может быть отрывком между сиренами, потому что тогда она больше не жизнь.

*Джахнун -- необыкновенно вкусное национальное йеменское блюдо. Его едят, как правило, по субботам, пекут целую ночь, а может и дольше. Девочки очень любят джахнун, все три, все одинаково очень.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив