Без названия

soba4ki — 30.06.2023 В деревне, в которую мои молодые родители ссылали меня на лето к деду с бабушкой «хорошенечко отдохнуть и набраться сил перед школой» помимо таких неоспоримых достопримечательностей, как вечно зелёный от тины «барский» пруд в самом центре, в котором «Сашка Чума утонул» и памятник Ленину без руки (отвалилась вытянутая, а поскольку развитой социализм уже вовсю трещал по швам и перестройка набирала обороты — чинить никто не кинулся), был ещё и заброшенный, страшный дом.

Вообще-то заброшенных домов в деревне было целых три. Но первые два — были самые обычные: с выбитыми местной ребятнёй окнами, с сорванными с петель дверями и позеленевшим шифером на покосившихся крышах, с густо поросшими бурьяном дворами и с явными следами присутствия рукастых соседей: где доска оторвана, где кирпичи из завалинки повыдерганы, а где и целый пролёт забора куда-то «ушёл».
Третий же, известный всему селу, был дом особенный, нехороший. И в полном соответствии своему мрачному статусу стоял он пусть и заросший, почерневший от отсутствия ухода, но — с полным набором стёкол в окнах и с крепко закрытой, впрочем, не запертой на замок дверью. Никто в него не заходил, никаких досок от него не отрывал и вообще, все старались проходить мимо побыстрее, не особо смотря в его сторону.

Каждый местный знал, и считал своим долгом рассказать не местному, что лет пятнадцать назад в этом самом доме здешний мужик, скотник один с фермы, ноябрьской ночью со страшного перепоя зарубил топором жену и двоих маленьких детей, после чего сам повесился там же.
С тех пор дом опустел и стоит ничей, ибо наследников на такое богатство почему-то не нашлось, но, как уверяли селяне, опустел дом не до конца.
По ночам, особенно ближе к середине осени, когда тьма, уставшая от летнего легкомыслия, наконец-то начинала растекаться по земле долго и густо, постепенно входя во вкус длинных ночей, в нехорошем доме кто-то страшно плакал, дико завывал и звал.

И Боже сбавь тебя на тот зов подходить и откликаться — очень похоже пародировал говор своей бабки мой деревенский дружок Славка, в сотый раз пересказывая эту заветную страшилку. Утащит нечистая сила к себе в дом и даже косточек не оставит. Будешь там с ними до скончания веков выть да прохожих заманивать!
Так же утверждалось, что несколько раз припозднившиеся гуляки видели, что в нехорошем доме сам собою загорался свет во всех окнах, и по стенам метались нечеловеческих размеров тени.
А однажды ночью, ветеринар Юрий Петрович, человек истово любящий животных, любой спорт по телевизору и водку, видел, как вся покойная семья, прижавшись бледными, как бы светящимися лицами к стёклам окон, смотрела на него из нехорошего дома и жутко улыбалась.
И глаза у них у всех, - говорил Юрий Петрович, светились тускло-зелёным, как фосфорный орёл (стоял у многих в селе на телевизоре. Для красоты). И в голове как будто голоса их слышу — Юра, Юра, пойдём к нам... Хорошо собака где-то завыла, морок-то и слетел! А так — мало ли чего вышло бы!
Дальше слушатели нервно смеялись и обвиняли деревенского Айболита в излишней дружбе с Бахусом, но деталь про орла была настолько бытовой и понятной, что я, глядя как этот чёртов орёл светится в тёмной комнате, в которой я засыпал, примерно неделю невольно лез с головой под одеяло. На всякий случай.

Помимо нехорошего дома, силы зла в селе были представлены ещё и старухой Степановной, которую практически все без всякого стеснения звали ведьмой как заглаза, так и непосредственно в оные.
Степановна - уже весьма древняя и угрюмая особа, в неизменном бесформенном пиджаке и линялом чёрном платке, туго обмотанном вокруг носатой головы, из-под которого, справедливости ради, выбивался ещё платок второй — потоньше и условно-белого цвета, как бы уравновешивая собой черноту и зловещесть своего собрата, жила одна в большом зелёном доме с очень сильно ржавой крышей и кряжистой берёзой в палисаднике, густо облепленной вороньими гнёздами.

Муж её давно умер, дети жили в городе и, по словам осведомлённых деревенских женщин, совершенно «не казали к матери глаз».
От тоски и одиночества ли, или же в силу изначальной скверности характера — уже не узнать, но согласно официальной деревенской версии, по ночам ходила Степановна (кто-то видел, но неизвестно кто) за кладбище, в лесок, и там, ловко перекувырнувшись через воткнутый в старый пень заговорённый ножик, оборачивалась в огромную горбатую свинью. И до утра потом расхаживала по улицам в свином обличии, подкапывая добрым людям заборы, разоряя им же огороды, давя и пожирая бройлерных цыплят и глупых уток, которых на селе было превеликое множество.

Основным доказательством всего вышеизложенного являлся практически задокументированный случай, когда механизатор Валентин, поздно вечером вышедший по малой нужде на двор, заметил здоровенную зверюгу на своих грядках, хряпующую его кровные огурцы и помидоры, и не будь дурак — огрел нарушительницу стоящей рядом по случаю мотыгой вдоль хребта.
Свинья вскрикнула человеческим, как показалось Валентину, голосом и была такова. А на следующий день Степановна слегла и полторы недели не появлялась на люди. А потом средь бабок, признававших за Степановной не только злокозненные, но и волшебные свойства в сфере целительства всяких старушечьих болячек, и как следствие — имевших с ней какое-никакое общение, пополз нехороший слушок, что болезная де сильно жалуется на боли в спине. Радикулит расшиб. Вот теперь и думай!

Звёзды сошлись в нужное положение тёплым августовским вечером. Пахло яблоками и раскалённой за день пылью, только что прошедшим по главной улице стадом и ещё тысячами тех летних деревенских запахов, которые либо сразу узнаёшь, либо нет и нету тогда никакого смысла и объяснять.
Лето стремительно, хотя и не так стремительно как сейчас, в жизни взрослой, улетало и разъехаться по домам не сделав самого главного — было бы преступлением. Мы — я, Славик и ещё пара ребят, твёрдо решили посмотреть, хотя бы через окно в нехороший дом. Есть ли там приведения с зелёными глазищами, свисает ли с потолка до сих пор кусок той самой верёвки, на котором отец несчастного семейства отдал дьяволу свою грешную душу, сохранились ли на стенах почерневшие брызги крови и прочее.

Подходить и смотреть белым днём, разумеется, было девчачьей забавой, недостойным делом. Мы выждали первых сумерек. Деревенские улицы и так не многолюдны, а в час, когда летнее солнце уже зашло, но ещё светит — и вовсе пустынны.
Мы сложили велосипеды чуть поодаль и пошли. Страшный дом, внезапно показавшийся нам гораздо больше и выше своих собратьев нависал над нами. Когда-то он был выкрашен синей краской, но годы простоя оголили почерневшее дерево. Некогда белые наличники и рамы вдруг обнажили неприятное сходство с истлевшими костями. Пыльные слепые стёкла не отражали последние красные лучи, а матовыми незрячими бельмами смотрели на нас не мигая. Дом затаился. Дом ждал.

Сердце гулко стучало где-то в горле, во рту пересохло и предательские синие сумерки как будто чернила, которые кто-то большой и хитрый чуть быстрее чем надо подливал в прозрачную воду — густели и темнели прямо на глазах. Но отказаться и уйти — было немыслимо. Мы залезли на стоящую перед самым домом поросшую мхом скамейку и прильнули к окнам. Толстый слой пыли не давал ничего увидеть, а сквозь протёртые руками импровизированные иллюминаторы мы с трудом разобрали в полумраке пустой комнаты только косо стоящую кровать с панцирной сеткой и почему-то лежащий поперёк неё старый веник, обросший клубами пыли. И всё. Ни крови, ни вурдалаков.
Облегченно выдохнув, с чувством сделанного великого дела мы спрыгнули с лавки на землю и в этот самый момент из-за угла страшного дома не спеша вышла огромная, горбатая свинья и, недобро смерив нас взглядом, довольно грозно и как бы вопросительно хрюкнула.

Не знаю сколько длилась абсолютно мёртвая пауза, потом кто-то визгливо завопил «Степановна!» и мы с дикими криками побежали к велосипедам.
Тогда, кстати, я отметил, что в экстремальных ситуациях начинаю думать крайне холодно и рационально. Я думал, что главное сейчас — не сцепиться, не запутаться велосипедами, ибо такой шанс был — лежали они на земле кучно и были все как на подбор — большие, «взрослые», обильно украшенные «усами» и прочими брызговиками и трещотками.
Но они не сцепились и мы с адской скоростью, вздымая клубы пыли рванули не оглядываясь, и вот тогда, сейчас я понимаю, что это звучит предельно несерьёзно, но как бы там ни было — тогда во всех окнах страшного дома вспыхнул яркий свет и почти физически ударил нам в спины.
Возможно это была игра воображения, или же последние лучи солнца отразились от чего-то, или сельчанин, неспешно покуривая вышел и включил фонарь на столбе возле своего дома (включались в ручном режиме) — но это был, врать не стану, чистый, концентрированный ужас. Да и ребята, бывшие тогда со мной, пусть и нехотя и криво усмехаясь признавали это впоследствии. Что-то, мол, было, точно уже не разберёшь, но вроде как светило, да. И страшновато было. Одним словом — если и померещилось чего, то всем и сразу.

Потом Степановну забрала к себе внезапно объявившаяся дочь из Волгограда, в страшном доме полгода жила бригада строителей, приехавших из города ремонтировать железнодорожный мост, полностью тем самым лишив оный жуткой славы и сделав его таким же уязвимым для рукастых соседей, как и два первых ничейных дома. Всё как-то сгладилось и забылось, все выросли и сто лет уже не виделись, и наверняка никто и не вспомнит про тот августовский вечер.
Но я пока ещё помню. А пока я помню — это всё никуда не делось. Это всё ещё здесь.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив