Без названия

gutnikov_yira — 06.03.2021 Прекрасный белый "Неоплан" везёт меня с работы домой вдоль величественного Проспекта. Когда в окне проплывает сталинский фасад Академии Искусств, я неизменно мельком вспоминаю про Аню.
Несколько дней назад мне стукнула в башку мысль- сфотографировать телефоном этот уплывающий фасад, и отправить фотографию самой Ане, с призказкой, мол, каждый день есть повод вспоминать о тебе... Ответ пришёл неожиданный. Она коротко написала мне, что той Ани, о которой я думаю, давно уже нет, а есть другая, о которой я ничего не знаю.
Когда кого-то больше нет- это повод писать некролог. Такой своеобразный вариант некролога, когда тело человека ещё продолжает жить, и жить наверняка ещё долго, дай ему Бог здоровья, но внутри этого тела теперь проживает какая-то другая личность. А предыдущая личность- исчезла, но сохранила о себе прекрасную память.

2007-й год. Мне 25, а Ане 15. Наше общение началось в интернете, ещё в том неторопливом интернете эпохи диалапа. Аня быстро перевела виртуальное общение на язык реальности- "Я тебя знаю, ты брат Олега".
Да, во всём тогдашнем речицком мире я фигурировал как "брат Олега". Мой брат был общителен и популярен, и его знали все, и все они знали, что у Олега есть брат, которого мало кто видел, потому что он редко показывается из дома, а когда показывается- стоит где-то поодаль и молчит. О, этот загадочный брат Олега!
И вот мы иногда встречались. Ну то есть как встречались. Мы гуляли. Ну то есть как гуляли. О великий русский язык, как выразить то, что мы просто ходили по улицам Речицы вместе, даже не держась за руки? Слова "встречались" и даже "гуляли" сразу тащат за собой вагоны подразумеваемых вещей, так вот эти вагоны в нашем случае как-то тихо отцепились ещё в точке отправления, навсегда оставшись стоять где-то там, в пустоте.
Зато уж гулять в смысле "ходить"- приходилось много. Несмотря на заметную внешнюю полноту, Аня была такой подвижной, что успевать за ней было трудно. Её всё время тянуло во всякие холмы, по каким-то лестницам, на крыши, через стены... От всех прогулок с Аней в памяти мелькают сплошь перила дрожащих мостов и идущих вверх лестниц. Аню тянуло на опасные крыши то-ли недостроенных, то-ли полуразрушенных зданий. Её тянуло на берег реки через километры лесных тропинок. Однажды её (и меня за ней) затянуло аж на верхушку дымовой трубы мертвого завода керамических изделий. Там, на этаком круговом балкончике вокруг верхушки трубы, мы сидели, тяжело дыша, и смотрели на Речицу, и я в очередной раз ощущал полную, полную, абсолютную невозможность поцеловать Аню.
Если у наших биографий есть небесный автор, то в нашем случае он должен был просто гордиться прекрасными сценариями, с отличными подводками к тем моментам, когда герои наконец-то должны поцеловаться. Идеи были отличные, я прямо вижу, как автор откидывался в кресле и бормотал "ай да я, ай да сукин сын!". Герои подводились под нужную обстановку множество раз, изобретательно и качественно. Вот этот балкон на верхушке заводской трубы- оранжевый закат, лето, ветерок. Вот набережная Днепра- закат, высокий берег, величественная даль огромной реки. Вот ещё какие-то балконы, берега озёр, парковые скамейки. Но нет, нет и нет! Я не знаю, почему. А может, знаю. Меня останавливала воображаемая стена, на которой было написано "Другая жизнь".
Аня жила совершенно другой жизнью. Её прыгучая подвижность выражалась во всём сразу, так же как во всём сразу выражалась моя диванная сущность. Аня уже тогда играла в любительском театре, хотела поступать в Академию, и много-много путешествовала. Мои встречи с ней были просто урывками между её тысячекилометровыми автостопами. Сначала банальные Крым с Петербургом, потом какой-нибудь фестиваль бардов в уральских лесах, потом Европа, норвежские фьорды, Париж, потом даже Нью-Йорк, в который она опять же добралась чуть-ли не автостопом, как-то фантастически дёшево.
А я, знаете ли, люблю диваны. Я соглашался бегать за Аней по Речице только чтобы быть рядом с Аней, а не потому что мне хочется на очередную крышу. "Господи, да присядь ты наконец"- думал я, глядя Ане в спину, взбираясь к очередной прогулочной цели. Аня упорно отказывалась от встреч комнатного формата- чай, диван, разговор- и я соглашался тягаться туда и сюда, раз уж есть шанс побыть рядом с ней. Помню, я завёз её на машине к мосту через Днепр, в нескольких километрах от Речицы. Там, под мостом, есть этакий маленький служебный мостик, когда идёшь по доскам, касаясь головой гудящего и дрожащего от машин бетонного настила моста, а в 15-ти метрах под ногами плавно и страшно движется Днепр. Аня была в восторге. А я опять ощущал эту вечную невозможность стать к ней ближе.
Но невидимый режиссёр продолжал свою работу. Я эмигрировал из Речицы в Минск, и Аня- тоже.
Один день лета 2009-го года вместил два мощных события. Я попал в тяжёлое ДТП, и когда я ходил кругами вокруг своей смятой машины, зарывшейся мордой в землю дорожной обочины, в моём кармане пиликнул телефон. Мне пришло сообщение из одного слова- "Поступила!".
Аня поступила в Академию Искусств, сквозь невероятный, космический конкурс. На режиссёра. А я к тому времени уже учился в Академии Авиации. На авиатехника. Наши нечастые встречи продолжались, и опять мимо меня текли какие-то бесконечные перила лестниц, крыш и мостов. Аня ходила. И я ходил за ней. Мы проходили Минск от центра к МКАД-у и обратно. Мы шли вдоль водопадов сказочной Слепянской Водной Системы. Аня рассказывала что-то про Академию, про театр, про Чехова и планы современных режиссёров на этого Чехова. А внутри меня всё болело от желания потрогать Аню. Но не получалось. Я ощущал себя прохожим, подглядывающим в окна Дома с мезонином, но не способным войти внутрь. То-ли не приглашают, то-ли сам себе на даёшь.
Но к тому времени я не был так уж одинок и нелюдим. У меня даже были первые в жизни Настоящие Отношения. Наташа тоже была выходцем из Речицы, и была знакома с Аней. Смерив Аню взглядом, Наташа дала ей довольно меткое прозвище "Тумбочка".
-Опять гулял со своей Тумбочкой?- ухмылялась Наташа, когда я упоминал про прогулки с Аней.
-Ну и вали к своей Тумбочке!- шуточно ругалась она, когда мы о чём-то спорили.
-Опять думаешь о Тумбочке?- шептала она, царапая ноготками мне спину, когда я отворачивался и замолкал в постели.
Да, Наташа была очень красива, злой красотой злобных принцесс из голливудских мультфильмов. Аня рядом с ней выглядела как мешок картошки рядом с греческой статуей. Во всяком случае до того момента, когда они обе не начинали двигаться и говорить. И вот тут соотношение сильно менялось.
Иногда, во время очередных прогулочных свиданий с Аней, я осмеливался издать какие-то булькающие намёки на то, что надо бы видеться почаще и почаще и как-бы вот чтобы совсем часто... Аня спокойно пропускала эти намёки, продолжая весёлый рассказ о планах на новые постановки Купаловского театра.
Особенностью прогулок "минского периода" стало их позднее время. Аня училась, после учёбы у неё тоже кипела жизнь, и уж если хочешь видеть Аню- то приходи туда-то к полуночи. Ну да, к полуночи, а как ты думал, днём много дел. А вот с полуночи часов до двух можно погулять. Ну хорошо, лишь бы видеть Аню! В одну из таких прогулок среди удушающей июльской ночи Аня потащила меня в какое-то заведение, где, по её словам, подают отличный фалафель. Я не знал, что это такое, и с любопытством пошёл за Аней. Заведение оказалось пластиковым вагончиком, из тех, что быстро возникают и закрываются на недружелюбных к уличной еде просторах Минска. Было уже заполночь, и на мою попытку заказать салат с фалафелем официант ответил, что уже поздно, и фалафель, к сожалению, кончился, и салат с фалафелем возможен, но он будет без фалафеля. Я поколебался и заказал чашку кофе.
Такой обрывочный роман продолжался долго. Мы гуляли тут и там, в перерывах между Аниными поездками. Она снова ездила по миру- уже не автостопом, а как работник театрального мира. Я слушал её рассказы о каких-то фестивалях, рассказывая в ответ что-то о тех самолётах, которые носят её по миру. Мы вместе взрослели- она входила во взрослый театральный мир, а я входил в мир взрослого обслуживания воздушных судов. Хоть между нами было ровно 10 лет возраста, мы перестали быть студентами примерно в одно время. У меня была уже не просто Аня, а свой человек в великом и могучем Купаловском Театре. Этот свой человек мог иногда бесплатно провести меня извилистыми коридорами на боковые кресла, чтобы увидеть новинку, о подготовке которой задолго шумели театральные споры.
По мере взросления Аня, кажется, становилась чуть менее прыгучим колобком, и иногда и на мою долю перепадали встречи в том виде, о котором мечталось мне. Я хочу видеть женщину в обстановке тихой закрытой комнаты, чтобы там были диван, бутылка вина и длинные разговоры. И это иногда получалось! В её съёмной квартире на Каменной Горке, или в моей съёмной квартире в Чижовке, или за столиками каких-то кафешек. О боги, наконец-то можно не бежать, не говорить на ходу! Наконец-то можно сидеть и смотреть на неё. И снова и снова думать- почему же, ну почему же нельзя потрогать её?! В милом, уютном полуподвальном кафе с идиотским названием "Моя дорогая" была лучшая из таких встреч. Я был в тот вечер уверен, что вот оно, началось, мы становимся ближе, ну не может же быть, чтобы сейчас не стали... Нет, не стали.
...Вот я подхожу к её дому на Каменной Горке, неся в рюкзаке стыдноватый набор из вина и шоколадки (до сих пор, прости Господи, не придумал ничего лучше). В своей комнате Аня обычно сразу включала меня в работу по подготовке к очередному театральному фестивалю (фестиваль будет скоро-скоро, а работы ещё ого-го, Юра, ты не представляешь). Например, нужно было наклеить сто белых квадратиков на вот этот лист картона, и нарезать сто мелких листиков из вот этих цветных листов. Аня орудовала портновскими ножницами, вырезая очередную декорацию и одновременно рассказывая что-то. А я тихо гордился своей причастностью к театральному миру и дышал одним воздухом с Аней, и конечно, не мог к ней прикоснуться. Потом оказывалось, что уже два или три часа ночи, и пора спать, вот тебе подушка. Размышление о невозможности прикоснуться к Ане приобрело новый мощный оттенок, когда мы оказались под одним одеялом. Хотя в чём там заключалась "невозможность"? В том, что мне не очень-то и хотелось? В том, что я что-то вбил себе в голову? Или это от Ани исходил какой-то запрет, не сказанный вслух, но понятный? Я не знаю.
Или всё-таки знаю. Та самая "другая жизнь". Слишком понятно было, что мы живём по-разному. Да, можно прийти и посмотреть на эту жизнь. Послушать её голос. Но пытаться влезть в неё всеми своими берцами- не надо, не надо! Вот мы с Аней вдвоём идём на концерт "Петли Пристрастия", группы, чья музыка стала для меня настоящим саундтреком к десятилетнему куску жизни. Аня тут же ныряет в толпу под сценой, и выплясывает под их песни прыгучий заводной рок-н-ролл, в моём представлении больше подходящий под какого-нибудь Элвиса. Я же наоборот, ухожу прочь от сцены, назад и вверх, на балконы. Стою там, подперев подбородок, и думаю, как же можно так танцевать под такие тяжёлые, грустные, и ещё раз тяжёлые песни? Но Аня об этом не думает. Она танцует. В толпе её встречает десяток друзей, они обнимаются, танцуют вместе, Аня куда-то пропадает, и с концерта я иду домой один, колеблясь в мыслях- обижаться ли мне на это или нет... Другая жизнь!
Но небесный режиссёр наших отношений продолжал трудиться изо всех сил! Однажды мы случайно оказались на соседних креслах в поезде, везущем нас из Речицы в Минск (независимо друг от друга мы приехали навестить своих родителей), и тогда, сидя рядом с Аней в тёмном вагоне (поезд ехал с полуночи до шести утра) я опять был уверен, что это Поезд Судьбы везёт нас навстречу будущему, которое вот уже и пришло...
Потом Аня зачастила в Петербург, город поэтов. Не только чтобы любоваться архитектурой, а чтобы встречаться с неким человеком. Потом я однажды увидел его в Минске. Это и вправду оказался поэт. Я немного читал его стихи- длинный поток пустопорожней графомании с редкими вкраплениями очень удачных строчек. Аня окончательно уехала в Петербург и вышла за него замуж. Смена фамилии, смена города и разрыв с театральной жизнью. И даже сильная перемена внешности- на свежих фотографиях я внезапно вижу длинную, худую, угловатую "ахматовскую женщину" вместо знакомой мне милой Тумбочки. Вот где-то там, в промежутке 2015...2021 и произошло исчезновение той Ани, которую я знал. Было ли это исчезновение лёгким, во сне, как у одной из моих бабушек? Или это было долгое мучительное угасание, как у другой моей бабушки? Я не знаю. Есть лишь факт исчезновения. В сообщении от Ани образца 2021-го явственно ощущается холодок, тот самый известный холодок корректного общения с абсолютно чужим человеком.
История закончилась. А может, она продолжается и сейчас. Это как салат с фалафелем без фалафеля, уже знакомое мне блюдо.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив