Беглец. Повесть. - 3.

artur_s — 17.02.2025

предыдущее здесь:
https://artur-s.livejournal.com/6655703.html

Глава пятая

– Так вот, жрать стало нечего, старшая сестра уже была переростком, замуж надо, а за кого?
Из Жванца все поразбежались, помнишь?

И вот, получаем мы письмо от дяди Лёвы, ты его видел как-то у нас дома.
Он, оказывается, здорово продвинулся к тому времени.

Работал в ЧК, прошёл всю гражданскую, а в двадцать шестом году его направили в Новосибирск, который тогда еще назывался Новониколаевск.
Поставили его каким-то начальником на фабрике имени ЦК швейников.

Дядька там женился, получил квартиру, и звал маму со всеми нами переехать с Украины.
Мама долго думала, но делать нечего – работать нам негде было; продала домик, да и переехали мы в Сибирь.
Вот уже девятнадцать лет здесь живём.

Я и в армию ушёл в сорок первом отсюда, всю войну прошёл, вот вернулся к родне, да что-то не вышло у меня, захотелось назад, в армию.
А ты как жил эти годы?

– Как тебе сказать? Плохо жил. Как все евреи в этой стране, кроме тех, кто забыл своё еврейство, хотя им на каждом шагу об этом напоминали. Не так ли?

Моше промолчал.
– Не знаю, как ты, – продолжал Натан, – а я уже вот до сюда, – он показал на горло, – нахлебался в этом Союзе.
Меня, с моим картавым разговором и еврейским носом, уже заколебали.
"Жид" – если не вслух, то про себя здесь так каждый думает о еврее.
Сколько я дрался, бил морды – всё бесполезно. Это у них у всех в крови сидит.
Из Жванца мы переехали в Одессу в двадцать седьмом, там я выучился на зубного техника.

Но всё одно – что Жванец, что Одесса – та же черта оседлости, из которой мы так и не вырвались!

В сорок первом мы уехали в Саратов, к тётке.
Войну я протрубил в интендантских войсках, хотя и попадал в передряги под Смоленском и потом под Вильной.
Демобилизовался, сейчас в Одессе у меня кабинет.

Женат не был, так, бегаю по бабам; боюсь я жениться, как посмотрю вокруг – лучше уж быть холостяком!

Поезд стал тормозить, всё заскрипело, заскрежетало, залязгали сдвигаемые сцепки вагонов, череда толчков – и, наконец, поезд остановился.

– Чулымская! – прокричала проводница, – освободите проход!
– Дурацкие названия! Чулымская, Коченёво – что за слова? – пробормотал Натан и, взяв Моше под руку, вошёл в вагон.

Спёртый воздух ударил в нос: здесь были запахи еды – кислой капусты и ещё чего-то противного; запах пота и одуряющий запах портянок, наброшенных на полки поверх одеял; на всё это накладывался запах гари и паровозный дым.

– Может, выйти, подышать на перрон? – предложил Моше.
– Сколько стоИм? – справился он у проводницы, чистящей поручни вагона тряпкой.
– А я знаю? – огрызнулась она. – Минут двадцать, если по расписанию, а так можем и час проторчать.

На перроне было грязно и людно.
Народ с чемоданами и мешками бегал вдоль состава, ругаясь, затаскивая вещи в вагоны и вытаскивая их обратно с матерными криками.

– Короче говоря, удирать я собрался, приятель. Если ты меня не заложишь, – то ли в шутку, то ли всерьёз тихо сказал Натан.
– Куда удирать? – не понял Моше.

Натан промолчал.
Они ходили по перрону, курили, говорили на посторонние темы, вспоминали общих знакомых, но тяжесть недосказанного висела в воздухе.

Военный патруль, капитан и двое солдат, проверил у Моше документы.
Капитан долго сверял фотографию с лицом, сверля глазами, потом, молча откозыряв, пошёл дальше.

Они вскочили на подножку вагона, когда состав уже тронулся.
Проводница долго ворчала что-то про всяких, которые опаздывают.

Зашли в свой отсек.
Соседи продолжали беззлобно переругиваться.

– Пошли, перекусим, – предложил Натан, – у меня кое-что прихвачено.
– Давай, лучше в вагон-ресторан, должен же он быть в поезде, а то неохота сидеть здесь.
– Ты сними гинастёрку, патрули и по вагонам шастают, не дадут расслабиться!
– Так нету у меня другой одежды, я уже забыл, как носят гражданскую…
– Ладно. Возьми мою. Почувствуй себя нормальным человеком.

Натан покопошился в чемодане, достал чистую рубашку, дал Моше.
Тот стал переодеваться.

– Что это у тебя? Рубцы какие здоровые!
– Это память о войне. На плече – это под Киевом, чуть левее бы – был бы покойником, а живот – это под Варшавой, полгода валялся в госпитале. Ну, пошли!

Их движение вдоль вагонов напоминало перемещение канатоходцев.
Вагоны вели себя, как живые, их бросало из стороны в сторону, так что, в дополнение к дёрганиям вдоль движения добавлялись боковые толчки.

Общие вагоны напоминали вокзал в час пик.
Люди спали, ели, курили, говорили, ругались между собой, как бы насильно втиснутые в замкнутое пространство, и трудно было понять, успокоится ли эта живая масса к ночи.

В вагоне-ресторане почти все места были заняты.
Люди сидели за столиками по четыре человека.
Когда-то белые скатерти, все в разноцветных пятнах, и так никогда толком не стиранные, были заставлены металлическими мисками с борщом и металлическими же тарелками с котлетами и картошкой, составлявшими всё меню заведения.

Бутылки водки, рюмки, пепельницы, полные окурков, занимали на столах, пожалуй, почти всю площадь, и, как результат единообразия выпивки и закуски – сплошной пьяный гул стоял ровно и густо.

Они примостились у крайнего столика, где сидели женщина с дочкой, заканчивающие обед: борщ с хлебом, без водки.

Официантка в передничке, тоже не блиставшем белизной, подала им меню, отошла к стойке буфета и застыла, устало глядя в окно.

Глава шестая

– Во! Лёва с Янкелем пгишли, добго пожаловать! – вдруг раздался крепко
подвыпивший, с хрипотцой, голос.

Они посмотрели в сторону соседнего столика.
Там сидели четверо раскрасневшихся от выпитого мужчин.

На их столе количество бутылок водки вдвое превышало число металлических тарелок со следами котлет.
Всё пространство стола было забросано бычками от папирос.

– Зд –г-г-г-аствуйте, я гово-г-г-г-ю, доб-г-г-г-о пожаловать! – повторил полный человек, белобрысый, стриженный под бокс, противно картавя букву "р".
Он поднял стакан водки, выпил половину, занюхал головкой лука, и расхохотался.

– Вот они, передовики ташкентского фронта! – обращаясь к сидящим собутыльникам, ехидно сказал он. – Пока мы, русские, сражались на фронте, эти янкели…

Собутыльники угрюмо смотрели на двух евреев и явно ждали развития событий.
Это были крепкие, немолодые уже, люди, жаждущие, вероятнее всего, поразмяться после принятого на грудь.

Женщина, дёрнув дочку за руку, поспешила покинуть вагон, на ходу рассчитавшись с кинувшейся за ней официанткой.

Затем официантка подошла к их столу.

– Принесите нам водки, два салата из огурцов и чего-нибудь на второе, две порции.
Они молча выпили, поели, уткнувшись в миски, не комментируя пьяные замечания.

– Я бы всех вас… давно уже… Жалко, Гитлер не дорезал… – шипел между тем белобрысый.

Моше не впервые попадал в такие передряги.
Злоба и ненависть к этим свиньям переполняла его, но он заставлял себя есть спокойно, знаками показывая Натану:
– Сиди спокойно, ешь, не спеши.

Натан, налившись краской и опустив голову, исподлобья поглядывал то на Моше, то на пьяниц.
Обед был испорчен.

Моше хорошо знал, что произойдёт дальше.
Он лишь молча оценивал своих противников: так себе, щупляки, заросшие жиром, видали мы и покрепче!

Допив, доев и расплатившись, он повернулся к Натану:
– Пойдём!

То, что случилось дальше, было настолько неожиданным, что сидевшие за столиками люди почти не заметили, или не поняли.

Проходя мимо ухмыляющихся юдофобов, Моше быстрым движением схватил тяжёлую пепельницу с их стола и сильно ударил белобрысого по голове.

Тот сразу тюкнулся носом в стол, из рассечённой головы пошла кровь, тонкой струйкой стекая на замызганную скатерть.

Двух, вскочивших, было, собутыльников он, схватив обеими руками за затылки, резко сдвинул лбами.
Раздался звук, похожий на щелчок столкнувшихся биллиардных шаров.
Оба сели, завалившись на стулья.

Четвертый, поднявшийся тоже, медленно опустился на стул, заворожено глядя Моше в глаза.

Так и не сказав ни слова, Моше подтолкнул Натана к выходу и, обернувшись ещё раз, вышел из вагона, прикрыв за собою дверь.

Возбуждённые, они вернулись в свой вагон, легли на полки и, не говоря ни слова, прикрыли глаза.
Каждый думал об одном и том же, но говорить не хотелось.

Моше вспоминал, один за другим, похожие случаи в Новосибирске до войны и армейские свои баталии на еврейскую тему.

Чаще всего было так: его не оскорбляли, не называли жидом, но сколько злорадства, гнусного и гадкого антисемитизма чувствовалось в якобы дружеских разговорах "об этой нации"!

Сколько он наслушался анекдотов, где евреи, в лучшем случае, выставлялись слабыми, ничтожными, жадными и хитрыми любителями денег, саррочками и абрашами, годными разве что лебезить перед великороссами!

Цыгане, татары, чукчи и другие народности никогда не вызывали столько презрения, сколько евреи.

– Почему всё это валится на наши головы? – с горечью думал Моше, – что такого мы им всем сделали? Все мои медали, ранения – всё это ничего не стоит! Что, я буду каждому доказывать, что я – боевой офицер, что на моём счету двадцать восемь фрицев? Вот они, советские русские: трезвые втихую нас презирают и ненавидят непонятно, за что, а пьяные – вслух! Чужая это страна. Говорят, в Америке евреи всем заворачивают. Там, наверно, нет таких юдофобов.

Молчание прервал Натан.
– Слушай, здорово ты их уделал!
– А ты про боевое самбо слышал когда-нибудь? Я же три года был в разведке – и не то еще приходилось делать!
– А если они припрутся сюда?
– Справимся, не бзди!

Натан почувствовал в Моше силу ещё при первой встрече.
А сейчас понял, что имеет дело с крепким, надёжным, сильным парнем, которого можно посвятить в свои планы.

Начал он осторожно.
– Знаешь, я кое-что тоже умею. Ты не смотри, что я тебе там – он махнул рукой в сторону вагона-ресторана – не ассистировал. Я нахлебался от гоев, тоже дай Бог! Но я давно понял, что никакими драками ничего не решишь! Какими бы мы ни были храбрыми, сильными, героями или начальниками, – для них мы всегда будем трусами и предателями, еврейчиками и жидками. Это их страна. Не наша. И никогда нашей не будет!

Они переговаривались вполголоса, почти шёпотом, чтобы не разбудить задремавших, наконец-то, соседей по полкам.

Весь вагон тоже успокоился и ровный гул голосов упал на полтона ниже.
Кто-то спал, кто-то играл в карты, тоже вполголоса выкрикивая:
– А вот я вальтом!
– А даму нашу не желаете?
– Ну, братец, а вот туз – и ваша карта бита, как говорят в Польше!

– Если хочешь, мы можем выйти в тамбур и там договорить? – тихо сказал Натан.
– Давай сначала вздремнём.

Сумерки опустились, когда поезд был уже за Барабинском.
По обе стороны от дорожного полотна раскинулась степь.

Как ни странно, состав уже почти не дёргался, а шёл мощно, монотонно постукивая колёсами о стыки рельсов.
Тук-тук, тук-тук-тук, и снова тук-тук, тук-тук-тук.

Зажглись огни на полустанках.
В вагоне тоже включили тусклый свет.
Всеобщее успокоение вовлекло новых приятелей в свою заволакивающую ауру, и они быстро заснули.

Утром следующего дня снова началась вагонная суматоха.
Шум.
Крики детей, запахи капусты и портянок – всё это напомнило проснувшимся, что начался новый день с его пассажирскими хлопотами и непременными, от нечего делать, бесконечными разговорами на, бог знает какие, темы.

А у Моше с Натаном тема теперь была одна.

продолжение следует

Сохранено