Бабушка Аня

starayavredina — 07.03.2011
С 1917 по 1920 год власть в Киеве поменялась 14 раз. Белые, красные, жовто-блакитные... Армии, остатки армий, патрули, банды. Грабежи и погромы. Во время очередного нашествия, пока непонятно кого, моя прабабушка Люба с маленькими детьми пряталась в подвале старого дома. Ждали, когда перестанут стрелять. Двое мальчишек и младшая девочка – Анечка – затаились, как мышата. Знали – шуметь нельзя. Найдут – убьют.

Щеколда сорвалась, и хлипкая дверь отлетела под ударом сапога.

– Выходи! – рявкнул рыжий детина, перепоясанный пулемётными лентами.

– Кто такие? Почему прятались?

Испуганные ребятишки держались за спиной матери.

– Я – Люба Житомирская. Прятались. Потому что стреляли. Страшно.

– Идите домой, гражданка. Больше бояться нечего. Теперь власть большевиков.

– Нет у нас дома. Когда мужа убили, и дом спалили. Мы здесь сейчас живём.

– Трудящаяся женщина, вдова, с детишками в подвале? Кровососы проклятые! Идите, гражданка, за мной.

Рыжий решительно направился к тяжёлым входным дверям каменного дома. Завёл прабабушку с детьми на второй этаж и, пройдя по коридору, остановился в квадратной комнате с высокими лепными потолками.

– Вам эта комната нравится?

Слов не нашлось. Только кивнула.

– Вот здесь и будете жить.

– Нельзя здесь. Хозяева вернутся – выгонят нас, – всполошилась прабабушка.

– Хозяева не вернутся. Нынче трудящийся народ сам всему хозяин. Вы, мамаша, и дети ваши – хозяева. А выгнать – пусть попробуют, – угрожающе сдвинул брови рыжий.

Потом, покопавшись в полевой сумке, вытащил обрывок бумажки и кусок карандаша. Долго, старательно что-то выводил, хмуря брови. Протянул бумагу прабабушке:

«Ордер!
В этой комнате будет жить семья Житомирских. Мать и дети. Трое. А кто посмеет их отсюда выгнать, – будет иметь дело со мной!
Красный командир Фёдор Петренко»

Бабушка прожила в этой комнате всю жизнь. И «ордер» этот хранился у неё всю жизнь. Мне ещё показывала. Текст помню точно. И даже корявый почерк с ятями. А вот в фамилии командира – уже не уверена. Но ясно, что он был не знаменитый и легендарный. Во-первых, запомнила бы. Во-вторых, такие легендарными не становились. Их потом в мясорубке всех перемололо.

Думаю, что это событие и определило бабушкино мировоззрение на всю оставшуюся жизнь. Стала она убеждённой коммунисткой. И оставалась ею в самые тяжёлые времена.
Удивительная была семья у моего отца. Бабушка Аня получила два экономических образования, работала в Госплане Украины. Её муж, дедушка Мендель, кадровый офицер, красавец. И тоже убеждённый коммунист. Я никогда не видела его. Знаю по рассказам бабушки и фотографиям. Он прошёл всю войну, награждён кучей орденов и медалей. А в 1953 году держал наготове дома тюремный узелок. Понимал, что в любой момент могут забрать. Узелок не пригодился. Сердце не выдержало. Свалил инсульт. Ему было пятьдесят три года. У бабушки в министерстве начались аресты евреев. Она не стала ждать: уволилась по собственному желанию и пошла работать закройщицей в маленькое пошивочное ателье. Это её и спасло. Растила сама двоих детей. Всё в той же коммуналке. Она была умной, образованной женщиной. Но вот этот пунктик: Советская власть – самая справедливая. А все преступления – результат ошибок, заблуждений и нечистоплотности отдельных лидеров.

В конце семидесятых годов прошлого века даже статья о ней появилась в газете «Киевская правда». Называлась: «Так поступают настоящие коммунисты!» Папа мой тогда шутил, – им просто писать не о ком. Таких, как мама, больше нет. В годы жесточайшего дефицита всего на имя бабушки пришла огромная посылка из Америки. Даже не открыв, она отказалась её получать. На вопросы любопытных: «Ну почему, Анна Яковлевна? Хоть бы посмотрели, что там внутри, интересно же», бабушка отвечала: «Всё, что мне надо, – мне дала советская власть».

Что дала? Комнату в коммуналке, где она одна растила двоих детей? А когда мой отец уехал, а дочь вышла замуж, разделили всё ту же комнатку тоненькой перегородкой на два вагончика и жили впятером. Бабушка, дочь с зятем и двое внуков. Общая кухня с двумя крохотными газовыми плиточками и одним краном на шесть семей? Ванная, с чёрными пятнами отбитой эмали и дровяной колонкой? Ничего этого бабушка Аня не видела. Она ходила по театрам и концертам, ругалась с зятем-антисоветчиком, соблюдала очередность мытья и уборок в местах общего пользования. В конце семидесятых сосед по коммуналке, вдовец, предложил:

– Анна Яковлевна, вы такая хорошая женщина. Давайте распишемся. Я вас у себя пропишу. Я больной, старый. Мне ничего не надо. Только кушать иногда приготовите. А вам комната останется. У меня же никого нет. А вы с детьми в тесноте мучаетесь...

– Нет. Я уже была замужем. Других мужей у меня не будет. А кушать я и так вам готовить буду, – ответила моя бабушка.

Сосед этот знал, что болен. Месяца через четыре он умер. Зять долго не мог простить свекрови такой бескомпромиссности.

Насколько я помню, все родственники не разделяли её политических взглядов, но любили и уважали безмерно. Бабушка была интересной собеседницей, хлебосольной хозяйкой. Любила принимать гостей, накрывать стол. Поддерживала со всеми переписку. Знакомила дальнюю родню между собой. Только благодаря ей я знаю многих отцовских родственников. С гордостью рассказывала она о папиных двоюродных братьях, сёстрах. Кого только среди них не было. Музыканты, врачи, инженеры, два брата – моряка. Дядя Женя – капитан дальнего плаванья и дядя Володя, его брат, старший помощник. Единственные евреи на таких должностях в ленинградском пароходстве, с гордостью подчёркивала бабушка. И с горечью (но честная же – не могла скрыть) признавалась, что есть и позор семьи. Её племянник – Валера. Профессиональный вор-карманник. Этот Валера очень любил свою тётю. И между отсидками – регулярно навещал. А бабушка всегда вкусно кормила его и перевоспитывала. Валера ел, слушал, улыбался и обещал подумать над бабушкиными речами. Как-то она сердито жаловалась мне:

– Какой парень! И ни семьи, ни детей, ни профессии. Я его так уговаривала. Так уговаривала. А он, уходя, поцеловал меня и говорит:

– Тётя Аня, я вас так люблю! Можно, я вам тоже один совет дам на прощанье?

– Какой? – говорю

– Дорогая тётя Аня, помните, куда бы вы не пошли, всегда держите кошелёк в руках, а не в сумке. Пока кошелёк у вас в руках – это ваш кошелёк. – Чмокнул меня и ушёл. – Ну, не паразит? – горестно восклицала бабушка.

И я не призналась, что этот паразит мне почему-то более симпатичен, чем некоторые «успешные» родственники.

Пока она была жива, я часто с ней спорила. А теперь такое ощущение, что не договорила. Потому что вспоминаются мелочи. Когда-то она, коммунистка и атеистка, с гневом обмолвилась о знакомом: – Выкрест!

В другой раз сообщила мне доверительно:

– Эту рыбу даже мои евреи разрешают мне кушать.

Я ничего не поняла. Она рассказала, что евреи не едят рыбу без чешуи. Сома. Осетра... Рассказала, что бывает кошерная пища и нет.

Я так и не узнаю уже, как это в ней уживалось.

В начале семидесятых её родной брат с детьми и внуками уехал в Израиль (в те годы говорили – вырвался), она страшно переживала. Считала это глупостью, но никогда не прерывала с ним переписку.

Бабушка не умела лицемерить, врать, не признавала компромиссов. Говорила всегда то, что думала. Конечно, на неё обижались.

Я оказалась в Киеве в её последние дни. Маленькая, похудевшая, она лежала в кровати. Тётя, папина сестра, дежурила, колола ей морфий, не спала ночами. Я подошла попрощаться. Бабушка обрадовалась. Сказала, что скоро умрёт и это хорошо. Она устала жить и устала мучить дочку. Я пыталась сказать,что это не так, но она только улыбалась и впервые не спорила. Потом попрощалась со мной и попросила передать родственникам, чтоб простили её, потому что она никогда никому не желала зла.

Сохранено