Арбузный переулок

Когда ехали на Эльбрус и обратно в феврале, слушали Драгунского. Оказывается, рассказов-то много, порядка 70, и они охватывают жизнь Дениса Кораблева лет с 6 и до 12-13, то есть почти подростка. И я, оказывается, более-менее знала «детскую» часть, а про поздние нет. И вот как раз «взрослые» стали для меня откровением. Так что я хочу делиться с миром! Над какими-то мы втроем (ну, вернее Дима это все помнит и он всё же держался за руль) ржали в голос просто, а над чем-то я почти рыдала.
Почитайте обязательно, это не для детей, для нас.
«Я пришел со двора после футбола усталый и грязный как не знаю
кто. Мне было весело, потому что мы выиграли у дома номер пять со
счетом 44:37. В ванной, слава богу, никого не было. Я быстро
сполоснул руки, побежал в комнату и сел за стол.
Я сказал:
— Я, мама, сейчас быка съесть могу.
Она улыбнулась.
— Живого быка? — сказала она.
— Ага, — сказал я, — живого, с копытами и ноздрями!
Мама сейчас же вышла и через секунду вернулась с тарелкой в руках.
Тарелка так славно дымилась, и я сразу догадался, что в ней
рассольник. Мама поставила тарелку передо мной.
— Ешь! — сказала мама.

Но это была лапша. Молочная. Вся в пенках. Это почти то же
самое, что манная каша. В каше обязательно комки, а в лапше
обязательно пенки. Я просто умираю, как только вижу пенки, не то
чтобы есть. Я сказал:
— Я не буду лапшу!
Мама сказала:
— Безо всяких разговоров!
— Там пенки!
Мама сказала:
— Ты меня вгонишь в гроб! Какие пенки? Ты на кого похож? Ты вылитый
Кощей!
Я сказал:
— Лучше убей меня!
Но мама вся прямо покраснела и хлопнула ладонью по столу:
— Это ты меня убиваешь!
И тут вошел папа. Он посмотрел на нас и спросил:
— О чем тут диспут? О чем такой жаркий спор?
Мама сказала:
— Полюбуйся! Не хочет есть. Парню скоро одиннадцать лет, а он, как
девочка, капризничает.
Мне скоро девять. Но мама всегда говорит, что мне скоро
одиннадцать. Когда мне было восемь лет, она говорила, что мне скоро
десять.
Папа сказал:
— А почему не хочет? Что, суп пригорел или пересолен?
Я сказал:
— Это лапша, а в ней пенки…
Папа покачал головой:
— Ах вот оно что! Его высокоблагородие фон барон Кутькин-Путькин не
хочет есть молочную лапшу! Ему, наверно, надо подать марципаны на
серебряном подносе!
Я засмеялся, потому что я люблю, когда папа шутит.
— Это что такое — марципаны?
— Я не знаю, — сказал папа, — наверно, что-нибудь сладенькое и
пахнет одеколоном. Специально для фон барона Кутькина-Путькина!.. А
ну давай ешь лапшу!
— Да ведь пенки же!
— Заелся ты, братец, вот что! — сказал папа и обернулся к маме. —
Возьми у него лапшу, — сказал он, — а то мне просто противно! Кашу
он не хочет, лапшу он не может!.. Капризы какие! Терпеть не
могу!..
Он сел на стул и стал смотреть на меня. Лицо у него было такое,
как будто я ему чужой. Он ничего не говорил, а только вот так
смотрел — по-чужому. И я сразу перестал улыбаться — я понял, что
шутки уже кончились. А папа долго так молчал, и мы все так молчали,
а потом он сказал, и как будто не мне и не маме, а так кому-то, кто
его друг:
— Нет, я, наверно, никогда не забуду эту ужасную осень, — сказал
папа, — как невесело, неуютно тогда было в Москве… Война, фашисты
рвутся к городу. Холодно, голодно, взрослые все ходят нахмуренные,
радио слушают ежечасно… Ну, все понятно, не правда ли? Мне тогда
лет одиннадцать-двенадцать было, и, главное, я тогда очень быстро
рос, тянулся кверху, и мне все время ужасно есть хотелось. Мне
совершенно не хватало еды. Я всегда просил хлеба у родителей, но у
них не было лишнего, и они мне отдавали свой, а мне и этого не
хватало. И я ложился спать голодный, и во сне я видел хлеб. Да что…
У всех так было. История известная. Писано-переписано,
читано-перечитано…
|
</> |