Апрельские чтения. Егор Сальников.

vougvg — 29.04.2011 30 апреля, в субботу, в 19.00
в Галерее М&Ю Гельман на Винзаводе
будут Апрельские чтения.

Представляем участников поимённо.
Действуем традиционно - по принципу:
"Хотите узнать поэта? - Читайте его стихи!"




Егор Сальников.
Актёр, поэт.
Родился в Москве. Окончил Православную классическую гимназию во имя иконы Божией Матери «Знамение» в Ховрине, а также ВГИК (курс А. С. Ленькова).
Играл в фильмах «Андерсен. Жизнь без любви», «Поп» и др., в сериалах «Даёшь молодёжь!», «Одна за всех».

Книги стихов:
Мой первый ресторан (2007)
Сто страниц в кубе (2010)


НЮРНБЕРГСКИЙ ПРОЦЕСС

Война закончилась. И нужно научиться
прощать. Не мы для вас вентиль, для вас вентиль
отвинчивали, и не мы бросали вас в Освенцим,
как в огненную пещь – поверьте, это делали не мы,
те, кто бросал, давно уже немы.
Однако, людям, кто боится шприца,

навряд ли вылечиться от туберкулеза –
так, наша нация была в конечном счете
нужна для мира как антибиотик,
укол в полуевропие его…
И шарик – нет, не лопнул, ничего,
не лопнул… даже несмотря на дозу.

Для мира были мы холодным душем,
спасительной инъекцией во мраке
смешенья языков… Не надо после драки,
и даже если выиграл ее,
ружьем махать. Не надо поднимать ружье.
Мы тоже, как и вы, скорбим по душам,

скорбим по жертвам стройки сверхдержавы;
любая стройка со времен Хеопса –
Рейхстага ли, газетного киоска –
ни разу не укладывалась в срок.
Мы не успели выучить урок.
Мы слишком рано взяли курс Варшавы.

Война закончилась. Зачем же нужен
вам старый генерал с одышкой тяжкой,
толстяк-философ в клетчатых подтяжках?
Мой сын еще так молод… точно так, как вы…
И вы… И вы, пожалуй. До Москвы
я сроду не держал в руке оружья,

ну, кроме как забавы для, как говорится…
Как раз вот фото… сын и я. И с ним мы
кидаем дротик прямо в фотоснимок;
он поздний мой ребенок… поздний мой…
Да, воевал. Погиб. Моздок. Зимой.
Я воспитал хорошего арийца –

я знаю, он сносил достойно муки
(его ефрейтор задушил шинелью),
но лучше ли погибнуть под шанелью,
под кокаином или так, как я – среди солдат,
прекрасно понимая результат
беседы и охеревать от скуки?


Война закончилась. Она кончалась жутко –
в постели, где когда-то я невинности лишался.
Но по футбольным меркам – мы не теряем шанса.
На 45 не установлен счет,
давайте выждем 90-й год!
На старте – сорокапятиминутка,

а может, перелом наступит раньше:
мы уничтожены, но не добиты,
пенальти не пробиты, и арбитр
дает, как паровозный рев, свисток,
хавбек играет головой, как бог,
полузащита ждет и ждет реванша.

И подбородки, весом с добрый череп,
и черепа, по форме – подбородки,
и свастика на взорванной подлодке,
напоминающая млечный путь
на мертвой рыбине какой-нибудь –
все сохранилось. И вернется через

века. Затем, что миру нужен модуль,
а знак не важен – плюс там или минус,
наш след был тяжел и глубок. Он вынес
и даже выиграл неравный бой
за право первой памяти людской –
и вовсе не Освенцимом под йодль,

а силой. Новой силой высшей расы.
Ваш внук, послав в кармане фигу деду,
легонько аннулирует победу
и снимет фильм, где подвиг, как банкрот,
теряется под пачками банкнот.
Кино – хорошее оружие для массы.

Наш след – рубец. Наш шрам был эпохален,
хотя теперь дракон убит и обескрылен,
но даже будучи один, как в лифте, или
в вонючей камере, едва услышав «Zieg!»
я вытянусь в струну, и сам язык
ударится о небо звонким «Хайлем»

Затем, что наши предки вскормлены волчицей.
Два близнеца ей целовали вымя,
и волчье «р» двоим впиталось в имя.
Один от брата получил в висок,
другой же пил. Он волчий теребил сосок.

Война закончилась, и нужно научиться…



ДО И ПОСЛЕ ПЯТИ ВЕЧЕРА
миниатюра

А в лавке часовщика,
конечно,
И денно, и нощно звучат потешно
Удары игрушечного молотка.
Разбросаны стрелки по всем направленьям.
Сверяйте самое точное время
По лавке часовщика.
По этим часам полетим
мы в Лондон,
И к Эйфелю, чей скелет – обглодан,
В Варшаву и темноволосый Рим…
У часовщика о рабочую пору
Лечится Время, как злая сеньора,
Поднявшись с пружин, как с перин.
И то, что бывало неос-
поримо,
Здесь чахнет без пары кружков аспирина
И часто жалуется на кифоз.
Сам мастер-кудесник прической – Пушкин,
Он звонко ссыпает в масленку веснушки
И крепит очки на нос.
Он выпишет леомиколь.
О, легко ли
Минутам прожить без леомиколя,
Коль время всегда их гоняет клюкой!
А чтоб ублажить старуху, мой мастер
Птиц созывает различной масти –
Ах, горек леомиколь… –
И держит их взаперти,
за ставней
Окошка, пока он часы не поставит
На ноги и не научит идти…
И принимает, смеясь, чаевые,
Примеривая пояса часовые,
И ждет с нетерпеньем пяти.
Я в сумерки чувствую, как
украдкой
Дверь заскрипит и истомой сладкой
Вдруг в темноте загорится щека
Она приходит без опозданья –
Как можно! Всегда назначайте свиданья
По лавке часовщика!
Башмачника дочка, она ж
принцесса
Башмачник – он сам еще тот повеса,
Каб не каблук, он повысил бы стаж…
Мой фокусник всех выпускает птиц и
В чайник свистящий засыплет корицы,
И ставит на стол грильяж.
К губам ей подносит эклер…
Я вижу
Дозу его романтических книжек.
И на французский манер
Он ставит на крайний слог ударенье –
Отведайте то вареньё (не варенье!) –
С грассирующей буквой «эр».
А ровно без четверти шесть,
она пусть
Не слушает, но зазвучит анапест,
Как он говорит – анапест…
О – слезы восторга; едят пампушки
И женятся, надевая сушки
На безымянный перст.
И чудится мне, что вдвоем,
на пару,
Краснея от близости и самовара,
Они совершенно теряют объем.
Как будто художник, нажравшись в дюбель,
На утро нашел только красный тюбик
И запечатлел их вдвоем,
И глупо глядит на портрет,
в то место,
Где над часами колдует маэстро,
Для милой своей вызывая рассвет…
Да будет Мадрид! Амстердам! И Дели!
А тьма, шевелясь, заползает в щели
Шершавая, как вельвет.
Анапест сбегает от них
в амфибрахий,
Вот в рамках старинных молодографий
Гасится свет; вот и шепот стих…
И мир растворился за белым тюлем,
И даже стал воздух миниатюрен,
Как маленький этот стих.



ПЕРЕЕЗД

Максу Максимову

Страшно, когда отец по ночам кричал…
Что ему снилось?
Под грузом из простыней,
Под тяжестью полувека – скафандров и перестройки
В космосе этой кровати?
В этой кровати – мне снится похожий сон –
Я убегаю от папиной страшной щекотки,
Но, как во сне, пружинит матрас,
Ниточки вместо ног,
И я не успеваю.

Вот ваша мебель, выброшенная за борт,
В лес на траву,
Она растет по ночам, как гриб-боровик,
Улитка ползет по торшеру,
Сказка шагает туфельками по росе:
Добрый король перевел все куранты на час назад,
И я не успеваю.

Много тепла и моря – вот вам тепловой удар,
Перегрев.
Люди в застрявшем лифте вздыхают:
У них перегруз.
Интоксикация в январе – перепил.
Слишком много езды превращается в переезд.
Самолет летит над Венецией, сея прах,
Слово – священным огнем – перевозится в сверхзвуковых поездах.
Липсинк,
Звук опоздает догнать картинку,
А значит – недоговорят, недолюбят, недоцелуют,
Слово провалится во временную щель
Так как приставка пере- предполагает недо-,
Это ее кузина-анерексичка.
Провалы в памяти,
Отцепленные вагоны,
Где я, человек рассеянный, вновь очнусь,
Объехав весь свет – в точке соприкосновения с Ленинградом.
Поезд идет вне времени и пространства –
«Невский экспресс».
И я не успеваю…

…Читать. У Рембо эпилепсия в библиотеке,
В надежде хотя бы сотую долю осилить –
Крики и пена.
Я не увижу этой библиотеки.
Заливы Ригли плачут по мне вспотевшими льдами.
Но где-то же плачут – сейчас!
Вот к дому подъехал фургончик с надписью «Хлеб»,
Где хлебом не пахнет, пахнет скорее мясом.
Взяли священника.
Сны и молитвы прервались, и снова звонит не в срок
Предатель-будильник.
И я не успеваю…

«Мама, не плачь, это легкие метастазы – так врач сказал,
Как же ты плачешь…
Нас скоро переведут
В бокс выздоравливающих, там светлый купол,
Как карусели.
Я иногда забываю какие-то буквы,
Но по вечерам мне приносит хорошие книги
Черный священник – тот самый, что шел в метели,
Снег поливал его брови, рюкзак и шапку,
А он все шел и нес эти книги
Мне. Одну книгу он уронил.
Я звука тогда не расслышал, совсем не слышал,
Я не расслышал, как книга упала в снег:
Мы в магазине сидели, а он шел по снегу.
Я книгу потом увидел открытой и очень грязной.
…ГЕЛИЕ ОТ ИОА…
Было по-моему много гласных, но впрочем
Я иногда забываю какие-то буквы.
Врач мне сказал, что это пройдет, что все хорошо,
И я не умираю».

И я не успеваю…


АЭРОТИКА

Спи, переписчица,
Сном про Париж –
Над черепицей
Ты воспаришь.

С сумкой холщовой
На голом плече,
С беретом на челке,
Таким, как у Че.

Муза статистики!
Скинь свой берет;
В ворохе листиков
Есть мой портрет,

Брось его в цитрусовый
Солнечный душ.
Коллекционируй нас,
Мертвых душ,

Тех, кто в погонях
И смотрят в глазок;
Тех, кто в погонах
И бьющих в глазок.

…Снять клип про их логово,
Кинуть в Youtube,
Пусть мне всю голову
РазъYoubute.

Врежут на встречной
В меня Мерседес,
Счет за увечья
Возьмет ДПС.

Раны и перекись.
Йод. Кислород.
Новая перепись
Нас не найдет.

По понедельникам
На психоделиках
Мы полетаем над зеленью сквериков.
Будем по кругу
Летать-летать
И пить друг друга,
Друг друга шептать.

И в новом времени
Моей души
Перепиши меня,
Перепиши меня,
Перепиши…


ТРАССА М-8

Я бился в зеркало в бреду,
Я головою сшиб фонарь,
Я падал на зеленом льду,
Кропил осколками январь…
Я больно бился о мороз,
О снег, о реагент, о соль,
О, милая, о, взрыв волос –
Не жди меня, моя Ассоль,
Я променял тебя на руль
И целовался с лобовым.
В программе «Городской патруль»
Я стал, наверное, своим,
Втирал в ушиб одеколон,
Шрам заживал, желтел синяк,
Но как Самсон среди колонн,
Я раздвигал дверной косяк.
(Он испугался слепоты
и перебил филистимлян)
А где-то белые киты
Перекрывают океан,
А где-то синие киты,
Я чувствовал их голоса,
Когда – летающая – ты
Спала, и было 3 часа.
Дорожный знак предостерег:
Возможность столкновенья с лосем…
Я был предельно одинок
На чуднейшей из трасс М-8.

И Ломоносов шел по этой трассе
земля тогда имела форму чемодана
и он сложил в нее
белье
хорошие любовные стихи
«Грамматику» и вяленую рыбу
и чемодан несли на спинах три кита
от океана и до Океана
дальше пустота.
Мы виделись во сне Михал Васильич
мы здесь одни на целой магистрали
раздвинем вместе горизонты страхи
все спят все лоси спят мы отвоюем
плацдармы наших тел у пустоты

Несут свой груз огромные киты.
И песню воют бурлаки,
И разрывают сердце же-
лезнодорожные гудки
На станционном вираже.
От плача чешется кадык,
Уродливый внутри горбун,
Плывет и стонет Моби Дик –
Кидай гарпун! Кидай гарпун!
Тот инфра-стон, тот инфра-плач,
Он одиночеству знаком,
В ложбине мертвых зимних дач
Прекрасным служит маяком.
И впитывая газ иприт,
Как абсолютный кислород,
И повинуясь инфразвуку,
Я знал, что кит
Меня хранит
Я знал, что кит меня зовет
Оплакивать свою подругу.


ЧУДО РАДИОАКТИВНОГО СВЕТА

Мой Парфенон, четвертый энергоблок.
Я скинул скафандр.
Афина, сними шлемофон.
Разденем друг друга до сердца, где я одинок,
Мой Парфенон.
Богиня, прости за вынужденный стриптиз,
Но в золоте схватишь ударные 20 грэй –
И кости крошатся, что твой антикварный гипс.
И сам собой отправляешься в Русский Музей.

Здесь, в неоруинах скрижали схоронены,
Философские камни, радиоактивный хлам…
Ведь это же так… нормально – богиня войны
И взорванный храм.
Идет по дороге из желтого кирпича
И светится металлический дровосек –
От γ-луча, что-то вроде паралича.
Добрый и жалкий Гудвин – последний генсек

Вспомнил по радио братьев своих и сестер,
Тени их вышли на улицу и как встарь
Мебель крушили, а после бросали в костер,
Как на алтарь.
Мой Парфенон, кто однажды ворвался в тебя
Варвар, инопланетянин – и бросил на щит?
Только вороны колонны твои теребят,
Гейгер трещит, а может, кузнечик трещит…

И дровосек не дошел, заржавел по пути,
И растворились, рассохлись на улице те,
Кто оставлял приборы в электросети
И газ на плите.
Мертвых желаний хранилище, сладких тайн.
Тайны пропавших засахарятся, забродят.
Глядя в небо, расползшееся, как ткань,
Афина стоит.
И ждет золотого дождя.



ЗВЕРОБОЙ

Джеймса Фенимора Купера выбросили на помойку.
Ему
Гореть в зеленых эмалированных баках.
Последний из могикан
Полетит вместе с гарью во тьму
И осядет пеплом на бездомных собаках.
Нет,
Это не мюнхенские костры,
Жрущие языки;
Не языческие пляски Муссолини в керосине…
Я Купера читал в 8 лет.
Не помню ни строки,
Кроме слова мокасины.
Москва, «Детгиз», 61-ый год.
Новый бог,
Запущенный на орбиту в мыльнице из Байконура,
А из ботинка предательски выползал шнурок,
Как змея со страниц издательства
«Детская литература».
Июль. Сто страниц на скорость,
И я в игре.
Разжигаем костры, и в ответ нам мигают на Марсе.
А последний из могикан
Вместе с гарью лежит в зеленом ведре,
И родинка с шеи плывет черничинкой в морсе.
И снова струится развязывающийся шнурок
Между травою – змейкою голубою.

Чернозубое детство вгрызается в черничный пирог,
Такой огромный, что можно
Окунуться в него с головою.
А потом зарыться в свежескошенную кровать,
Где, пока ее не сожгли, нам приснится обоим
Герой, который не умел людей убивать,
За что его и прозвали Зверобоем…



БОЛИЛОК

Куклы Филиппа Жанти исчезают в полиэтилене,
Они не слышат, что в зале немного оваций:
Зрители бросаются целоваться.
Входит Париж, с мечтой о прекрасной Елене,
С облачком дирижабля, наполненного Лакостом;
Близка и опасна остроконечная башня…
Хлопок поцелуя, взрыв – и совсем не страшно.
Все катастрофы века свершаются просто.

Написать бы верлибр. Да такой простоты, чтобы брызнули слезы…
Это так сложно,
Это так, словно играть на одной струне – на скрипке.
Паганини в этом был виртуозом,
А я совсем не умею играть на скрипке,
На загорелой девушке итальянского мастера,
Итальянского мафиози, полковника Страдивари.
Когда его пальцы дерево раздевали,
Я испытывал дрожь наподобие турбулентности мессера
И так же, как мессер, в пикирующем стремлении
Разорвать на кусочки зенитную батарею
Я мечтал бы вскрыть линию солнечного сплетения.
Но солнце – само – находилось левее.
В нем четыре отсека внутреннего сгорания,
Система впрыска, перегородки и клапан,
В него целятся дамы, слепые, как Фани Каплан –
И на бульвар вытекает смертельно раненая
Любовь, разбрасывающая отмычки,
Любовь, не берущаяся в кавычки
(Кавычки – маленькие кадычки у слов:
Горло завинчивается на засов).
Но когда я тебе позвоню по дурацкой привычке
В полчетвертого ночи, и голос в пустой квартире
Забьется дельфином, выброшенным на кафель,
Дай мне силы не раствориться в кайфе,
И выключив порноканалы в ночном эфире,
Спуститься во двор, где – крадущиеся силуэты
Джентльменов в бабочках с тенями ив вперемешку.
Они не ставят ни на орла, ни на решку
И в окна любимых женщин бросают монеты.

Раз… два… три!..

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив