Алякринский Андрей Парфентьевич 1979 ФПК, Москва. МГУ 2

jlm_taurus — 08.12.2024 "...Сегодня был сумасшедший день. Я переехал на Ленгоры. Не знаю, зачем это было нужно, но все туда рвутся, сказали, что фронтовикам дают места. Я написал заявление и получил место. Бегали с напарником, высунув язык, с утра до вечера. Сейчас въехали в комнату, но не всё еще завершено, не получен пропуск, да и комната, в которой нам выписали ордер, оказалась занятой. Растерян я до сих пор, не могу понять, пойдет ли у меня наука.

Вчера был у тёти Зои (студенческая подруга мамы. – М. А.), познакомился с Юрием Алексеевичем, который мне очень понравился. Толстый, добрый, весёлый. Его отношения с тетей Зоей напоминают мне маму и меня: тётя Зоя командует, Юрий Алексеевич слушается. Тётя Зоя жилистая, крепкая, закалённая в житейской борьбе, а Юрий Алексеевич мягкий и добродушный. Был ещё Лёша – молодой преуспевающий конструктор, лауреат премии Ленинского комсомола. Румяный толстяк, похожий на Пьера Безухова, он только что въехал в двухкомнатную квартиру. Зоя с Юрием Алексеевичем с восторгом говорили о ней (квартире). Квартирные вопросы сильно занимают москвичей. Сидели почти до 12 часов ночи. Они пили вино, я чай. Слушали музыку. Я им, кажется, понравился, пригласили ещё раз на 23 февраля на Лешину квартиру. В тот же круг, и будет ещё Наташа, кажется, это последняя любовь Дворжецкого. Так я попадаю в «сферы».

Сегодня встретился с доцентом Бекмухамедовым, одним из «столпов» литературы народов. Хочу, чтобы он взялся меня курировать, он вроде согласился. Сказал, чтобы я делал что хочу, а отчет по прохождению ФПК потом напишем. Беспокоит меня то, что я до сих пор не был ни на одной лекции. Что там читают?

Наблюдал сегодня в автобусе лисью поводку московских контролеров. Узнал, что пивная на улице Академика Чаплыгина называется «чаплыжкой». Юрий Алексеевич вчера хорошо острил в духе КВН. Хороши они все были вчера: и Юрий Алексеевич, и Лёша, и Зойка. Но как их всех загрызла и придавила Москва! Как глубоко прав был Воланд: жилищный вопрос испортил людей. Я прямо физически ощущаю, как давит на меня дух Москвы. Кроме обычных 760 мм ртутного столба, здесь ощущается ещё давление жилищного вопроса. Ничего, войну перенес, туберкулез перенес, вынесу и Москву с ее жилищным вопросом.

В магазинах много чего есть, все что-то тащат, а мне и зайти туда некогда.
Народ ходил на демонстрацию к китайскому посольству, а в коридорах висят разные плакаты с осуждением китайских милитаристов.

21 февраля Сегодня у меня первый по-настоящему трудовой день. Рано утром отправился в библиотеку филфака, кстати, очень чистую, теплую и уютную, нашел в ней книгу о Литве 1890 года издания и читал ее до 14 часов. Пообедал в паршивом филфаковском буфете, выстояв в очереди более получаса. С 15.00 свыше двух часов без перерыва с нами беседовал заведующий кафедрой русской советской литературы профессор Алексей Иванович Метченко – высокий, представительный, с еще сохранившейся шевелюрой и склеротическим румяным лицом. Говорил буднично, поглядывая в свои заметки, играя двумя парами очков – попеременно надевал то те, то эти. В выступлении было всё: и ум, и уверенная заносчивость высокопоставленного москвича, и житейский опыт, и такт, но, главное, он провел магистральную линию.

К концу беседы, когда он сказал, что работы о влиянии русской литературы на национальные есть, а об обратном процессе работ не имеется, я голосом Владимира Ильича, выкрикнувшего: «Есть такая партия!», – воскликнул: «Есть такие работы, у нас в Ташкенте!». И назвал книгу Пети Тартаковского. Все воззрились на меня, но Метченко поблагодарил, сказал, что непременно прочтет книгу, и все принялись спрашивать меня о Петиных инициалах. Затем один не шибко эрудированный краснодарец сделал доклад, и все наперебой выказывали свою эрудицию. В МГУ сидели на девятом этаже, за большим чистым окном сияли огни Москвы, словно с борта взлетающего самолета. Вечером из дымки виднелись колокольня Кремля, громады Арбата.

Почему-то у нас в комнате воняет каким-то грязным бельем. В первый день боролись-боролись с этим запахом, всё вымыли, брызгали одеколоном, вроде затихло, а сегодня вновь воняет.

24 февраля Сегодня просидел в библиотеке филфака шесть часов, прочитал поэму основоположника литовской литературы Донелайтиса «Времена года». Напирая на равенство людей, он дважды вопрошает, когда пишет о барчуках: «Может, мать им как-то по-особому задок вытирала?»

Жизнь идёт прямо аскетическая. Сосед мой молчалив и суров, очень практичен, практической целеустремленностью напоминает нашу маму. Разговоры его не интересуют, может, так оно лучше для дела. В тысячных толпах меня никто не знает, и я никого не интересую. Покуда не хожу ни в кино, ни в театры, ни на другие увеселительные мероприятия. По дороге от филфака до общежития останавливаюсь иногда, смотрю, как студенты играют в хоккей.

В Зоины «сферы» не вошёл. Встреча была назначена вчера. Зоя просила быть в 19:20 на метро «Проспект Мира». По ташкентской привычке я выехал в 17 часов, болтался по дороге, приехал в 18:30 и ждал до 19:35. Ушёл. Она, конечно, опоздала. Можно было дождаться, я мать привык ждать по два-три часа, тётя Зоя, видно, такая же точная. Но мне не очень хотелось идти на встречу с этой женой Дворжецкого, и я обрадовался предлогу пропустить ее.

Единственное развлечение – прогулки: выхожу из здания и иду на площадку, откуда видно Москву, там гуляю, гляжу, как прыгают лыжники с трамплинов, как проезжают автобусы с туристами или как пьют шампанское новобрачные и бьют бокалы. По утрам делаю зарядку на снегу, выхожу на 13-градусный мороз, немного бегаю. Даже забыл, что я в Москве, что есть какие-то магазины, музеи. Нет, такие города не для меня… Как москвичи могут жить в такой жестокой атмосфере?

В нашей комнате страшно воняет, прямо как в туалете, как мы ни бьемся, не можем избавиться от запаха. Боюсь, за 4 месяца пропитаюсь запахом насквозь, буду разить, как нужник.

25 февраля Мне всё кажется, что я мало и плохо тебе пишу. Это оттого, что сильно рассеивается внимание. Писем пишу много: маме, тете Тане (сестра отца. – М. А.), Ирине Сергеевне, Гале К-ой, Павлу Г-ди, в Эстонию, в Каунас, сегодня послал открытку Ване Подгорному (фронтовой друг отца. – М. А.), которого мы с тобой безуспешно искали в 1969 году. Да ещё пишу дневник и работаю в библиотеке. Всё это отвлекает меня от основной задачи – писания писем тебе.

Пришёл к выводу, что москвичи лучше смотрятся по телевизору, есть такая передача «Москва и москвичи». Московское бытие очень напоминает мне рассказ деда, превосходно записанный неким Гоголем Николаем Васильевичем в сочинении «Пропавшая грамота»: там дед, усевшись пировать с нечистой силой, только нацепит на вилку вареник, наметит его в рот – ан, нет! – не попал, слышит только: жуёт над ухом нечистая сила. Так и в Белокаменной: чуть замешкался, чуть замедлил шаг – уже кто-то втерся вперёд, уселся на твое место, оттер тебя от прилавка.

Москвичи, вплоть до самых древних старух, вполне могут заменить Бориса Михайлова в борьбе на хоккейном пятачке, реакция у них необыкновенная. Да еще комнатка попалась вонючая, ощущение, что живу в общественной уборной. Сегодня мой сосед Эрик Мамедов (географ, доцент ТашГУ. – М. А.), железный человек, не выдержал (он меня сманил сюда на Ленгоры и первое время уверял, что не слышит никакого запаха) сказал: «Самый чистый воздух в нашей комнате – в туалете. Хорошо, что туалет есть: всегда можно подышать свежим воздухом».

Сегодня воскресенье – библиотека на филфаке не работает. Поехал в «Горьковку», в старое здание МГУ, – она тоже закрыта. В «Ленинку» я не хожу, это для таких смельчаков, как наша мать. Пошёл бродить куда глаза глядят. Красная площадь была оцеплена: пускали в Мавзолей, тянулась огромная очередь. Стояли милиционеры в черных полушубках, валенках с калошами, словно дворники. Шёл какой-то улицей Куйбышева мимо министерства культуры СССР, мимо старинного, пышного стиля дома, построенного в 1890 году, мимо каких-то замухрышных переулков, повернул и вышел к Детскому миру, с трепетом прошел мимо конторы товарища Андропова, вышел к Малому театру, ЦУМу. В районе площади Свердлова натолкнулся на уличный бой: толпа сражалась за чай и апельсины.

Делал сегодня зарядку в 13-градусный мороз, но недолго, дул холодный ветер. Звонил Коля Непомнящий (журналист, востоковед. – М. А.): Татьяна Фёдоровна никак не может выбрать время меня принять – москвичи и дома живут, как на службе. Работать, конечно, здесь можно, только здоровье нужно иметь и мамину оперативность.

26 февраля 16 дней, как я в странствиях, 16 дней как папуас на архипелаге Туамоту. Никаких особенных событий сегодня не произошло. С утра уехал в центр, три часа просидел в библиотеке Горького, всё читаю про Донелайтиса. В 13 часов ушёл. Пошёл по улице Горького – московскому Бродвею. Шел с невинными целями купить почтовой бумаги, скрепок, черных чернил, тетрадей. Одним словом, мне нужен был писчебумажный магазин. Летел снег, под ногами чавкала грязь, по сторонам неслись взнузданные москвичи. Пушкин печально глядел на эту людскую тундру. Он стоял нелепо среди толпы, мечущейся в поисках дубленок, золота и апельсинов. Казалось, ему было стыдно.

Утром в метро я видел седого генерала, он стоял, рядом сидела молоденькая девчонка. Я не хочу сказать, что девчонка была плохая, она была москвичка. Москвичи не хорошие, не плохие, просто они москвичи. У нас в Ташкенте генерал стоять в автобусе или метро не будет. Да он вообще в Ташкенте в метро или автобусе не поедет.

Мой поход закончился на площади Маяковского, где я привычно, как в дом, юркнул в метро. Купил два стеклянных бочонка меда по рублю 5 копеек бочонок. А бумаги, тетрадей и прочего так и не нашёл. Ну, папа! Действительно, папуас с архипелага Туамоту!

Новый костюм, куча рубах и галстуков молчаливо висят в шкафу. Хожу в светло-коричневом костюме и свитере. Напрасно мать старалась, напихивая груды одежд. Верный старым боевым традициям, я сохраняю единство

27 февраля Прошел еще один день московской ссылки. С утра до часу работал в библиотеке Горького, читал про Донелайтиса, взял его поэму «Времена года» на дом. К двум вернулся на Ленгоры, пообедал, получил фотокарточки на паспорт – страшный стал, старый. Во второй половине дня задумывал писать, но меня вызвонила Татьяна Фёдоровна. К нам можно позвонить, телефоны стоят на этаже у дежурного, который нажимает соответствующую кнопку с номером комнаты. В комнате раздается звонок или два, в зависимости от того, откуда вызванивают – из левой или правой секции. Мы в самом конце коридора, так что приходится нестись стремглав, как по тревоге на корабле.

Ехал к Татьяне Федоровне на автобусе, с одной стороны тянулись высокие дома, с другой – «шанхай». Коля подъехал позже, он сейчас работает в еженедельнике «За рубежом» и приходится много готовить материалов в связи с вьетнамо-китайской войной. Мы много говорили. Татьяна Фёдоровна угощала меня пловом с курицей, показывала привезённые Колькой из Мозамбика деревянные статуэтки, разные маски, в том числе из чёрного дерева, очень плотного и крепкого; барабан, обтянутый шкурой (я решил, что козы, но того не знаю). Чем еще могут быть обтянуты африканские барабаны? может быть, кожей миссионера?

Приняли меня радушно, но был момент, который мне не понравился. Я высказал идею насчёт военных кораблей, чтобы Коля принес мне фотографии. Татьяна Фёдоровна сказала, что там всё секретно. Когда пришёл сам Колька, он сказал, что это ерунда, в редакции валяются горы иностранных журналов, из которых все вырезают что хотят, журналы затем просто выкидываются. Татьяна Фёдоровна вмешалась вновь и вновь сказала, что начинать карьеру с похищения фотографий опасно. Вот все они такие, москвичи! За исключением этого эпизода прием был добр. А Николай вообще хорош. Оказывается, он написал книгу, показал мне груды исписанной бумаги, вроде уже договорился с издательством. Молодец!

Поднялся ещё на десятый этаж к Лидии Дмитриевне, новой жене Толи. Там назревает драма – Лидия Дмитриевна недовольна Толиной инертностью, апатией, ухудшением своего материального положения – не ему, а ей приходится кормить его. У нас бы в Ташкенте такое стерпели, но Москва такое не прощает. Неужели она не видела эту ситуацию раньше? И на что рассчитывал Толя?

1 марта Поздравляю тебя с первым днём весны! У меня радость – нашёл фронтового друга Ваню Подгорного. Вчера он позвонил по телефону, и мы встретились. Договорились о встрече в 7 часов вечера, оба растерялись, когда разговаривали по телефону, я выскочил из общежития, забыв записки с адресом и телефоном. Ваня дал мне не совсем удачные указания насчет маршрута, получилось так, что я сошел на одной остановке, а он ждал меня на другой. Минут через тридцать я, сообразив, что что-то не так, двинулся в самостоятельный поиск, всматриваясь в лица стоящих людей. Я узнал его, а он меня не опознал.

Живёт Ваня в двухкомнатной квартирке, довольно тесно. Жена Тамара, двое детишек. Иринка ходит в четвёртый класс, толстенькая и серьёзная, и Костя – шестилетний, ласковый, крупный мальчишка, просидел возле нас весь вечер, открыв рот. Иван Павлович работает в научном институте, окончил технический вуз. Много странного, непривычного было в нашей встрече. Ваня стал занудой – по нему вижу, как я сам изменился. Живут они, видно, экономя на всём: мебель старенькая, книг нет, одежды скромные. Отнеслись ко мне очень сердечно, остался у них ночевать. Спали в одной комнате – гостиной. Иринка в своей маленькой, а мы, остальные, в гостиной.

Сегодня проводили меня всем семейством (Иринка не пошла в школу) до автобусной остановки, а потом все полезли в автобус провожать меня до университета. Детишки запросили «смотреть университет», они его не видели. Москвичи, живут рядом, а не видят. Недавно расстались, а завтра уже приглашен на день рождения Иринки. Москва открывается мне с сердечной стороны.

6 марта Только вернулся из библиотеки. Занимался в Горьковке, там, где старое здание МГУ, где журфак. Профессорский зал узкий и очень высокий, сверху веет холодом. Там всего два ряда столиков: на одном холодно, на другом сносно. Я прихожу рано, занимаю места на «тёплом» ряду. Фонды библиотеки богатые, даже жалко, что я сижу в ней с такими ничтожными запросами, выписываю требования на переводные сочинения Межелайтиса, которые имеются в любой районной библиотеке. Но всё-таки работа здесь, где нет лекций и кафедры, имеет смысл. Межелайтис огромен и, по сути, никем не объят, писали о нём много, но как-то всё по частям, словно от огромного пня отщипывали лучинки. Не знаю, что сделаю я, но одно ясно: до конца я идти не могу, если надолго задержусь на Межелайтисе, не успею сделать остальное.

Читал сегодня сочинение некого А., маминого сослуживца с журфака, бывшего работника ЦК Узбекистана. Он написал здоровенную статью о Межелайтисе ещё в 1968 году, и всё в статье правильно, но ничего оттуда не вынешь, она, как обкатанный булыжник, круглая. Он сравнивает «Человека» с «вершинами человеческого духа», а «вершины» – все из учебника средней школы: Корчагин, молодогвардейцы, Данко. Дальше он не пошёл. Вот он восклицает: «Единственно правильный ответ на вопрос, что есть человек, дали…». Ну, сама догадываешься, кто дал. Или он пишет, что герой Межелайтиса «плоть от плоти народа», что он набирался сил, как «Антей от матери земли». Ты ещё, наверное, не знаешь, что с Антеем Иосиф Виссарионович сравнивал большевиков, это очень «свеженькое» сравнение. Так что работа громадная, но буду продвигаться вперёд, как Антей, который, будучи «плоть от плоти»… Этот А., этот Антей с журфака, содрал с государства за свое сочинение не одну сотню, а может быть, и тысячу. Кроме этой статьи, у него есть книга «Звёзды поэзии», где тоже глава «Межелайтис».

10 марта Получил письмо от матери. Заездили ее начисто, навалились все, меня нет, она старается, высунув язык, переделать все чужие дела. В местком ее еще выбрали.

Что-то писание у меня застопорилось… Как горушку в войну, штурмую одну страничку три дня, переписываю раз за разом. Трудный этот Межелайтис оказался. Два дня ждал открытия библиотек, кинулся сегодня рано, приехал, а оказалось, что зал открыт, а хранилище закрыто. Лежала у меня одна книжка, помусолил ее немного. Через час побежал в библиотеку филфака на Ленгоры. Там тоже что-то поклевал, одну мыслишку выродил, но страницу так и не продвинул. После обеда писал, но снова пришел в тупик. Пошёл гулять на Ленгоры.

Ходил прямо в синих спортивных штанах: во-первых, пилить меня некому, а во-вторых, там полно профессоров в таких штанах – бегают, зарядки делают. Был очень холодный ветер, опустил уши у шапки и разгуливал прямо по снегу в лесочке. Снег сплошь покрыт копотью, а в газетах пишут о лабораториях, которые оберегают московское небо, делающееся с каждым днём чище. Это ещё здесь, на Ленгорах, такая грязь, а что в городе? А что за границей, где действительно хуже (я в это верю), чем у нас? Москва с гор сегодня была новая, она каждый день разная, как море. Дальние дома утонули в серой мгле, не было видно «иглы», колоколен Кремля, всё потухло, самым ярким пятном была церковь на Новодевичьем кладбище. Помнишь, мать нас по нему с энтузиазмом таскала, а мы устали и дальше идти не хотели, а она на нас обозлилась?

8 апреля Воскресенье прошло тускло. С утра сделал зарядку, вышел на Ленинские горы. Было яркое солнце, ледяной ветерок и – невесомая Москва в розовых и голубых тонах. Затем пытался писать: нацарапал полстранички о Саломее Нерис – не плохо, но и не хорошо. Разломал корки хлеба, разложил за окном и глядел, как голуби, воробьи и ещё какие-то черно-серые птицы растаскивают корм. Последние вроде бы не были воронами, меньше размерами, осторожные, хватали хлеб слёту, прямо пикировали на него, и тут же уносились.

Ходил к Ване Подгорному, пообедал у него и сидел философствовал. Неожиданно на полке у Вани обнаружил третий том «Антологии американской литературы» на английском языке. Выслушал любопытную историю. У них в доме умерла американка. Девчонкой ее увезли в Америку из России, а в начале 1930-х годов она возвратилась в Союз. В Америке она работала журналисткой, здесь переводчицей, учительницей. Побывала в НКВД в конце 1930-х годов. В 1949 году была уволена с работы, сохранилось ее отчаянное письмо в ВКП(б). Она была замужем за индусом, муж уехал в Индию, а сынишка жил с ней. Когда американка умерла, ее сын, кандидат химических наук, хотел сдать все бумаги матери на макулатуру, а Ваня выпросил их себе. Среди этих бумаг – фото мужа-индуса, отца кандидата хим. наук, вырезки из американской газеты, где она печаталась вместе с Хемингуэем. Ее имя, кажется, Кейт. Ваня хранит бумаги с целью: когда его дочка Иришка будет большой, то выучит английский язык и напишет про это статью.

...У нас на этаже через двое суток дежурит хорошенькая девочка-географичка Танечка, она к нам питает слабость (сосед Эрик – географ). Через неё я достал тебе подарки: красивую полиэтиленовую сумочку и кусочек душистого мыла. Сумочек даже две: одна чисто-белая, а другая с картинкой. Венгерские.

Жизнь у меня пошла невыразительная. Запил. Стал пить запоем («Сапожник Кирюхин пил запоем»). 23-го был субботник, после него поехали к преподавательнице-кореянке в Фили (она живёт в Филях в избе, где Кутузов принимал историческое решение), выпили две бутылки сухого венгерского вина. 24-го, вчера, был на дне рождения у Толи, там уже пили водку. Занятий у меня не будет до 10 мая. Ещё стисну зубы (с одной стороны) и переработаю книжку."

Алякринский Андрей Парфентьевич.Преподаватель логики, литературы народов СССР, ТашГУ
Ташкент
https://jlm-taurus.livejournal.com/197398.html
https://jlm-taurus.livejournal.com/197824.html
Петрозаводск - 1980
https://jlm-taurus.livejournal.com/198134.html

Фото Москва 1978. Город вокруг Красной Площади
https://jlm-taurus.livejournal.com/36933.html
Глория Стюарт. ЖИЗНЬ В СОВЕТСКОЙ МОСКВЕ 1960-Х ГГ.: БАЙКИ ОТ БРИТАНСКОЙ ЖУРНАЛИСТКИ
https://jlm-taurus.livejournal.com/78372.html

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив