Алексей Сальников: «Великие дела спецслужб — пшик, имитация»

— Придумывал я «Петровых» лет шесть, пока все однажды ночью не сложилось в такую забавную конструкцию, так что сам даже рассмеялся от неожиданности. Сначала же были просто Петровы, разглядываемые с разных сторон, что с ними делать такими, я совершенно не понимал. И когда случилась эта смена фокуса с одних персонажей на других, мне это показалось очень забавным. Так увлекся, что настрочил роман за пару месяцев. Были некоторые сложности, но они по-фрейдистски вытеснены уже памятью. Помню только с любовью и страстью написанный фрагмент про поход Петрова в цирк-шапито, вот где я вдохновенно парил над клавиатурой, пока не вспомнил, что в Екатеринбурге имеется замечательный стационарный цирк, так что надобности в шапито нет никакой. Так что теперь осторожно отношусь к моментам, которые пишутся на одном дыхании.

Герои живут в Екатеринбурге, потому что я и сам живу в Екатеринбурге, как-то естественнее получается вписывать героев в декорации города, если сам тут живешь. Притом что герои у меня статичны внутри, хотелось показать разнообразное движение города на фоне этих героев, каким-то образом сформулировать, почему именно такие они получились, эти герои, нарисовать их естественное произрастание из этих пейзажей. Ну и еще часть такой ревности, такого шовинизма было в этом желании написать про город так, чтобы не было в этом краеведения. Показать хотелось, что он вот такой вот, как симпатичное, но закрытое и бессмысленное здание абонентской библиотеки на самом краю города. Что такое абонентская библиотека? Каждый раз проходишь мимо и думаешь: надо погуглить. Затем гуглишь и все равно не понимаешь, затем спрашиваешь библиотекарей, что это такое, но и тут получаешь какие-то неконкретные ответы, похожие больше на предположения. А теперь в этом здании церковь. Было желание словесно сфотографировать эту вечную лужу, этот спорт-бар, пивные киоски, просто потому что я — екатеринбуржец.

— Как появлялись персонажи, кто их прототипы?

— Хочется про Марину особенно рассказать, тем более на эволюции ее образа от некоего воспоминания до конкретного человека с чувствами роман, собственно, и строится. Прототип у меня постоянно был перед глазами и попадал в различные приключения. Это моя старшая сестра. Может, из детского еще желания, чтобы у нее наконец все было хорошо, и выросла эта история. Она сильнее меня, решительнее, умнее, добрее, но как-то ей все не везло, пока наконец не устроилось более-менее благополучно. Мама у нас, конечно, не как у Марины, но это была бы совсем клиника — полностью свою семью описывать.

Удивлен, что выдуманная история так людей зацепила. То есть когда сам чужую историю читаешь, даже какой-нибудь плохонький фантастический рассказ из «Мира приключений», веришь в этот рассказ некой частью мозга, даже если он плохо написан, даже если герои там просто ходячие агитки. А когда именно твое так воспринимают — это изумляет неимоверно.

— В книге столько метафор, аллюзий и переплетений, что, закрыв текст, впору гуглить, искать ответы и толкования. Говорят, что жена Петрова — не человек, а инфернальная сущность, что Петров-старший, жена Петрова и Петров-сын — грани сознания одного человека, а некоторые считают всю историю гриппозным бредом Петрова.

— Для меня разнообразие трактовок было неожиданностью. Изнутри текста, когда он писался, все казалось вполне логичной историей про странных людей, про комсомолку, которая бросает античного бога (это казалось забавным), про гриппозную возню, отчасти приятную, когда проходит кризис, про семью, держащуюся вместе на совершенно слабых нитях, которые они при всем при том не в силах разорвать, потому что не хотят. А тут, бац, такое. Сам в итоге придумал, что все можно считать фантазией Петрова-младшего о том, чем заняты родители, пока он сидит дома.

— Чем вы объясняете популярность романа?

— Степенью близости к героям каждого человека, некоторые чувства Петровых друг к другу испытывают так или иначе все, у кого имеется супруг, супруга или ребенок. Как-то оказались пойманы такие подчас мелочи, с какими пересекаются почти все люди, вне зависимости от ума, достатка и политических взглядов. Секс вот этот во время ОРВИ, ну у кого его не было?

— Следом за «Петровыми» вышел ваш роман «Отдел» — черная пародия на работу органов безопасности. Не страшно было лезть в эту тему?

— У меня жена ужаснулась, конечно, когда прочитала. Она считала, что такое никогда не опубликуют. Но вот сначала «Волга» напечатала, а потом и издательство Lifebook. Мне кажется, им потребовалось гораздо больше бесстрашия, чем мне. Я-то частное лицо, а вот если бы они не взяли на себя определенную ответственность, никто бы этого не увидел. При этом редакторской правке, цензуре они роман не подвергли, не вмешивались совершенно.

— Оборотная сторона гротеска «Отдела» — ощущение непроходимого мрака реальности. Вы так же, с тоской и негативом воспринимаете современность?

— Ну почему же, многое происходящее в стране мне видится веселым. Мне даже иногда кажется, что существует специальный комитет по развлечению граждан, и они проводят мозговые штурмы, как еще нас повеселить: инстаграм давайте запретим. Посмотрим, что будет, а потом опять не запретим. Но кому-то, наверное, страшно так жить, особенно после того, как статья за экстремизм появилась и всех под эту гребенку начали грести произвольным образом. Был в Перми, и там таскали в органы пригласившего меня человека — он сделал репост в социальной сети. Но за свой роман я почему-то не переживаю. Конечно, до большинства произведений можно докопаться. Но если честно, это же не конкретно про наши органы, а про то, что у любого крупного государства есть соприкосновение с криминалом, задействованы манипуляции, шантаж и другие грязные инструменты.

— Как приняли «Отдел»?

— Не знаю, получилось ли у меня донести до читателей все, что хотел. Это сложно, творческий процесс невозможно полностью контролировать. Вот через пару лет после написания «Отдела» я понял, что должен полностью переделать концовку. Я не мог вначале понять, что не так. Не всегда изнутри текста видно, получилось ли то, что хотелось. Это стало возможным благодаря тому, что меня долго не издавали, так что изменить что-то в тексте труда не составляло. Конец был научно-фантастический, а мне удалось перевести его в сатиру — и теперь меня все устраивает. Теперь все устаканилось, вода успокоилась на поверхности сюжета.

— К фантасмагории «Отдела» хорошо подходит фантастический финал с инопланетянами. А новая концовка просто развенчивает деятельность отдела, показывает, что за бурной деятельностью и таинственностью органов ничего не стоит. Это не скучно?

— По-моему, это гениально. Большая часть такой важной, сакрализированной деятельности государства происходит без цели, зря, просто так. Я хотел подчеркнуть, что часто работа органов безопасности — это борьба одних жрецов с другими, они это секретят, используют груду бумаги, архивы по 50 лет не открывают, как будто там великие дела — а там пшик, имитация. Как одни спецслужбы вредят другим через своих же граждан, манипулируя ими, шантажируя их и утверждая, что так надо для великого государства.

Любой смысл действий отдела внезапно очеловечивал бы персонажей, делал их людьми, спасающими человечество. Так спецслужбы себя и позиционируют, как спасителей от некой тайной угрозы, такой тайной, что простым смертным знать о ней необязательно. Совершенно так же поступают правительства: вводят какой-то закон и просто констатируют, что это для блага людей. Подумалось, что даже невольно искреннее восхищение испытываешь от этой мощной манипуляции, которая подняла на пьедестал серьезных ребятишек в костюмах и с корочками. Поэтому хотелось именно пшика.

Мария Лащева,
для «Новой»