Александр Аскольдов. Комиссар.

super_kakadu — 02.02.2013 Гениальный, мудрррый, тяжёлый, ошеломляющий фильм. Если вы ещё не встррречались с ним, могу лишь пррредупррредить – для него нужно отдельное вррремя, он не смотрррится фоном или в суете. Я не знаю, какие будут у вас эмоции, «те» или «не те», я не знаю, хватит ли у вас сил (подтекст – желания тррратить силы), чтобы утонуть в этом прррошлом. Там было много всего, и что-то даже светлое и хорррошее.

Фильм двадцать лет пррролежал на полке. Рррежиссеру больше не ррразрррешили снимать – это его единственное кино. Но зато – какое оно!



Под катом фильм об этом фильме и воспоминания. Но это всё стоит читать и смотррреть уже после, потом. Сначала – фильм «Комиссар», мой пост именно о нём.



Александр Аскольдов. Фото: Юрий Самолыго

«В ту пору мы жили в Киеве, мой отец был директором большого завода, моя мама была врачом — очень красивой, благородной и умной женщиной, — мы были очень счастливой семьей. После того как арестовали отца, на следующий день приехали за моей мамой. Я не спал, подглядывал из-под одеяла. В квартире проходил обыск. Моя мама одевалась под насмешливыми взглядами людей из НКВД. Она попросила их отвернуться, на что те, нагло ухмыляясь, сказали: «Ничего, привыкай одеваться при мужиках». Это была самая страшная картина в моей жизни: в моих глазах оскорбляли самого любимого человека. И ее увели. Выходя, один из энкавэдэшников приказал другому: «За мальчишкой вернешься, когда отвезешь ее в тюрьму». И я понял, что мне нужно уходить из этого дома. Но передо мной стояли две неразрешимые проблемы: я не умел завязывать шнурки на ботинках — меня учили, но у меня это не получалось, — и я не знал, как открыть английский замок. И тут я первый раз в жизни завязал шнурки, потом поставил стул — и замок открылся. Я захлопнул дверь и ушел в темноту ночного Киева. Помню, я шел по Крещатику, центральной улице Киева. Начинался ранний рассвет, была весна, цвели каштаны, воздух был напоен сладким запахом цветов, — с тех пор запах цветения я переношу с трудом. Почти инстинктивно я пришел к дому, где жили друзья моих родителей, многодетная еврейская семья. Я позвонил, меня увидели на пороге, все сразу поняли, расплакались, спрятали, сохранили. Позже они переправили меня моей бабушке. После войны, уже став взрослым человеком, я искал след этих людей — он оборвался в Бабьем Яру, их расстреляли с тысячами других киевских евреев».

«Вначале я собирался снимать совсем другой фильм, но так случилось, что я вспомнил рассказ Василия Гроссмана «В городе Бердичеве» и мгновенно представил себе будущую картину. Я написал сценарий, хотя понимал, что с ним будут большие проблемы. Вообще, слово «еврей» в 60-е годы желательно было не упоминать ни в каком контексте, а особенно в том, в котором собирался это делать я. Точно так же, как мне советовали на афишах писать имя композитора картины не Альфред Шнитке, а как-нибудь поделикатнее, например, А. Шнитке.

Я решил показать сценарий Сергею Аполлинарьевичу Герасимову, с которым мы были не то что дружны, но чувствовали доверие друг к другу. Он в этот момент снимал в Миассе картину «Журналист», и я поехал к нему туда. Сергей Аполлинарьевич несколько дней читал сценарий, потом сказал: «Будем справлять пельмени». Мы поехали на рынок, где Герасимов долго и тщательно выбирал мясо, поскольку был знатоком «пельменного дела». Выходя с рынка, мы увидели слепца с маленькой мышкой, который торговал счастьем. Сергей Аполлинарьевич сказал мне: «Попытайте!» Заплатил 20 копеек за это самое счастье, и мышка вытащила бумажку, на которой карандашом было написано: «Задумал большое дело. Ждет большое несчастье. Терпи. Хорошие люди тебе помогут». Эта бумажка хранится у меня по сей день.

Сергей Аполлинарьевич сказал: «Поезжайте на студию и молчите, что бы кто ни говорил». Я не очень молчал, но если бы не помощь Герасимова, его красноречивое заступничество, эту картину никогда бы не запустили.

Когда я начал готовиться к съемкам, стал искать еврейскую музыку. Пришел в Дом звукозаписи, а там выяснилось, что вся она размагничена, так же как и китайская. Но к китайской в тот момент переменилось отношение, и Краснознаменный ансамбль вновь записывал на китайском языке «Интернационал».

Был у нас в картине эпизод, где евреи идут на смерть. Мы называли его «Проход обреченных». Для меня эта сцена имела принципиальное значение, потому что я считал ее метафорой Катастрофы, о которой в нашем кинематографе той поры не было сказано ни единого слова. Эпизод снимался в ноябре 1966 года в городе Каменец-Подольском. Снимать этот кусок было психологически сложно, потому что атмосфера в съемочной группе была довольно тяжелая, и к тому же в то время на Украине прокатилась волна мелких, легких неприятных погромчиков — сожгли, например, синагогу. Местные евреи, которых мы позвали, категорически отказались сниматься.

Тогда я поехал в Хотим. Там мне мальчишки за червонец указали подпольную синагогу. Я пришел к ребе и сказал, что снимаю фильм о революции, попросил его помочь. Он сказал: «Знаете, товарищ Аскольдов, это невозможно. Люди так оскорблены, так не верят ни во что — они не придут». Я в полном отчаяньи послал телеграмму секретарю ЦК Украины по идеологии Лутаку, в которой написал, что я — молодой режиссер и прошу помощи для съемок: мне необходима большая группа евреев.

И что вы думаете? Пришло указание совхозам, колхозам и кооперациям «выделить евреев для съемок историко-революционного фильма», причем не только взрослых, но и детей. Но вот пришли эти несчастные люди. Местом съемок я выбрал балку, которую нашел совершенно случайно. Мы задымили все вокруг, поставили у входа нашу массовку, которой нашили магендовиды, включили мою любимую трагическую Пятую симфонию Сибелиуса (Шнитке писал музыку потом, под изображение) и видим, что огромная толпа евреев начинает рыдать, сопротивляться и не желает двигаться на камеру. Я ничего не мог понять.

И вдруг ситуация прояснилась — оказывается, в 1943 году именно на этом месте немцы, отступая, расстреливали евреев Каменец-Подольска. Мы долго уговаривали людей. Я не преувеличу, если скажу, что встал перед ними на колени. Тогда вышел человек — вы можете видеть его в кадре, это «Человек со скрипкой». Этот отец десяти детей и теперь жив-здоров, живет в Сан-Франциско. Он сказал мне: «Товарищ режиссер, ваш фильм никогда люди не увидят». На что я заверил: «Люди увидят». Тогда выступила перед ними Нонна Викторовна Мордюкова и сказала на более понятном народу языке, что они обязаны сниматься. И тогда начались съемки этого эпизода.»
«В конце фильма - сцена, когда евреев гонят на смерть. …этот фрагмент преследовал нас 21 год. Из-за него, по сути, фильм и пострадал. Когда работа была завершена, мне на разных этапах приемки было предложено бесчисленное количество поправок, и главная — убрать сцену «прохода обреченных». Говорили даже, что нужно переделать евреев на татар. Я не сделал ни одной поправки, потому что прекрасно понимал: сделав хотя бы одну, вынужден буду сделать вторую, третью, четвертую... И картина умрет.»

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив