"АХ ВАНЯ-ВАНЯ, Я ГУЛЯЮ ПО ПАРИЖУ" - Ч.2

domestic_lynx — 27.10.2014 Когда бываешь в больших национальных художественных музеях, просто бьёт в глаза вопиющий факт: на рубеже XIX и ХХ века искусство - кончилось. Человечество словно бы разучилось рисовать. Вот вчера ещё умело, и не только умело – совершенствовало это умение: положим, в XVIII веке умели то, чего не умели в XVII-ом. А потом – стоп. Вместо живописи – убогая мазня, вместо архитектуры – огромный, напичканный техникой, сарай. И не моги слово молвить против этой мазни и сараев – заклюют. Чтобы молвить, надо обладать уверенностью в себе на уровне тов. Сталина: тот брутально запретил конструктивизм, велев «осваивать классическое наследие».

Меня всегда поражал в музеях этот переход из XIX в ХХ век – переход от умелости к неумелости. Эта неумелость носит разные наименования: импрессионизм, пост-импрессионизм, экспрессионизм, кубизм, супрематизм, ещё там что-нибудь; сейчас вот постмодернизм явился на сцену, но всё это одинаково убого и примитивно. В этом нет искусства, потому что искусство – это искусность, умелость. А её-то как раз и нет. Не говоря уж о мысли и чувстве. Говорят, что так и задумано? Дети, нарисовав что-нибудь неудачное или написав с ошибками, тоже говорят: «А я не старался!». Вот и современные мазилы так же.

Если во всём этом и есть какое-то искусство, то разве что маркетинговое – умение эту мазню продвинуть на рынок. То есть внушить робкому обывателю, что он – дурак и ничего не смыслит в высшей жизни. Обыватель ведь постоянно озабочен своим «статусом» - чтоб не приняли его за … кстати, за что? В широком смысле – за лоха: за провинциала, ничего слаще репы не едавшего, нигде дальше родного райцентра не бывавшего, Мане от Моне не отличающего.

Не случайно слово «лох» пробрело столь широкое хождение. При всей смысловой расплывчатости оно очень верно выражает весь этот очень распространённый комплекс чувств и смутных ощущений, столь характерный для современного притязательно-пугливого, растерянного, не имеющего внятных взглядов на окружающий мир и себя в нём, обывателя. Наш суетливый современник от всей души презирает серость, лохов, презирает до злобного раздражения, иногда просто до ненависти, и одновременно с этим - пуще огня боится как-то невзначай оступиться и –о ужас! – оказаться одним из них. Лохом оказаться! Я как-то встретила в книжном магазине книжечку Ксюши Собчак о лохах. Полистала. Как она их бедных костерит! Книжечка вроде бы высмеивает лохов, ясно при этом выражая то, к чему автор, скорее всего, не стремился: собственную сосущую озабоченность, как бы не стать этим самым лохом. Обыватель постоянно возводит между собой и окружающими лохами (а они везде, они наступают) умственную стену - вроде той, что Порошенко мечтает построить на границе с Россией.

Вот на фоне такого уморасположения обывателю можно впарить – всё. Довольно намекнуть, что это любят/имеют/там бывают/этим восхищаются все приличные люди («все московские все»), а которые наоборот – те, ясное дело, лохи. Остальное обыватель доделает сам. Он сам будет высмеивать тех, кто не ценит того, что ЕМУ впендюривают, он сам будет стремиться приложиться к престижному, создавая вокруг него ажиотаж и тем самым повышая престиж – словом, он всё доделает сам. Наши люди, не-лохи, – это те, которые имеют (читают, смотрят, посещают) ЭТО – вот универсальная маркетинговая формула, с помощью которой можно втюхать всё, и втридорога. Потому что люди покупают вовсе не товар и не его полезные свойства или замечательное качество – они покупают прирост самооценки. А самооценка у современного обывателя всегда больная, воспалённая. И все эти бутики и высокие бренды – это примочки, врачующие воспалённую самооценку. Примочка позволяет на какое-то время уйти от гнетущего подозрения, что ты – лох. Вполне понятно, что в такой атмосфере впарить можно – всё. От импрессионистов до кубистов и далее по всем пунктам, как объявляют в электричках.

Но это от искусстве, так сказать, со стороны потребителя. А как со стороны, с позволения сказать, творца? Почему вдруг на рубеже XIX – ХХ веков (а в самых передовых странах, вроде Франции, так даже и во второй половине XIX в.) новое поколение художников разучилось, вернее – не научилось, рисовать?

Конец XIX – начало ХХ века – это особое время, время Заката Европы и конца её культуры. Культура не только этимологически, но и по сути вещей связана с культом. Культура, искусство родились из религиозного культа, и художник своим искусством отправлял религиозный культ – так он это ощущал. Художник (любого профиля) искусству служил, как чему-то высшему по отношению к самому себе. Не обязательно он служил Богу, он мог служить Великому и Вечному Искусству.

Разница между холодным сапожником и артистом именно в этом – во внутреннем отношении к своему делу. Разумеется, и в прошлые времена художник получал за свою работу деньги, но деньги были для него не главным, а чем-то побочным. Недаром в артистической среде издавна культивировалось презрение к деньгам, имуществу: есть – хорошо, нет – ну и ладно; не в том счастье. Хорошо эта мысль выражена в известной повести Гоголя «Портрет», которую я очень люблю: герой повести, художник, начав зарабатывать своим искусством деньги, теряет искусство в себе – перестаёт быть художником, артистом, зато становится преуспевающим буржуа. Он становится бойким халтурщиком, в следующем поколении породившим всех этих импрессионистов, кубистов и иже с ними.

Становясь промыслом искусство становится сначала холодным ремеслом, а потом и просто дрянной мазнёй бойких личностей, которые в настоящее время не заслуживают даже высокого звания халтурщиков: халтурщик – это всё-таки какой-никакой умелец, а нынешние постмодернисты, по свидетельству Максима Кантора, (которому я верю, поскольку он из их среды) не способны нарисовать даже кошку. Но к такому блистательному итогу современное искусство пришло не сразу: те, прославившие Монмартр, наверное, так-сяк кошку нарисовать умели.

Максим Кантор – это современный художник, автор длиннейшего автобиографического романа «Уроки рисования». Довольно любопытное чтение; очень советую.


В обсуждаемое время произошло ещё вот что. Аристократические гранды обеднели и впали в ничтожество. Не сразу, не все, но – увы – свой «Вишнёвый сад» был во всех странах: не случайно эту скучноватую пьесу до сих пор играют во всех театрах мира. Настоящих ценителей, которым трудно было подсунут платье голого короля, и одновременно щедрых заказчиков стало гораздо меньше. А на первый план выдвинулся тот самый обыватель, о котором Оргета и’ Гассет в дальнейшем написал своё «Восстание масс». Ему потребовался некий художественный продукт для самоутверждения, и вот его-то одурачить было – пара пустяков. Художник стал устойчиво работать на рынок. Искусство перестало быть культом, а стало чем-то вроде покраски забора. Процесс этот, повторюсь, шёл больше века, и обрёл законченность только в наши дни. На смену художественному произведению пришёл арт-объект. Главное – внушить обывателю, что обладать ЭТИМ – престижно, и цена «объекта» будет зависеть только от силы убеждения. Вроде как сумочка высокой марки.

Когда искусство было культом, никто не ставил вопроса о себестоимости, о трудозатратах и иных подобных прозаических материях. Себестоимость была – любая. Микельанджело, который лёжа расписывал знаменитый потолок, не ставил вопроса о том, сколько это займёт времени, какова альтернативная стоимость этого рабочего времени и каковы условия охраны труда. Он – служил: Богу, великому и вечному искусству, на фоне которого он был маленьким и малозначительным. Когда же халтура институционализировалась, а произведения искусства превратились в арт-объекты, т.е. обычный товар, к ним стали применяться все обычные производственные критерии. Стали снижать себестоимость, упрощать технологию и т.д.

Как-то раз я забрела в забавный Музей наивного искусства в Москве, в Новогирееве. Там показали какую-то картину, где рама вся разрисована мелкими уточками. Экскурсоводша сказала: такое возможно только у любителей: ни один профессионал не будет терять время на рисование уточек вручную. И то сказать: за это время он ещё что-нибудь намалюет! Но настоящие произведения искусства возникали тогда, когда люди не боялись «терять время», когда они вообще мало ценили себя и умели в качестве путеводной звезды нечто, более важное, чем они сами. Они – служили. Тогда получалось искусство. Об этом я думала, сидя в прошлом мае на ступеньках дивно красивого собора в итальянской Сиенне – мраморное кружево, сделанное вручную. А когда человек пуп земли, а цель жизни – деньги, вот тогда искусство становится уродливым. Словом, искусство умерло, когда умер Бог. В душах людей умерла некая высшая инстанция. Культура возникала из культа и умерла вместе со смертью культа. И началось новое варварство – бескультурье. Мы живём в эпоху его цветущей зрелости. А те давние художники Монмартра – это было рассветное утро дня нового варварства. А ведь казалось – новое слово в культуре.

Совершенно не случайно сталинская идеократическая монархия создала своеобразное искусство – хоть поэзию, хоть живопись, хоть архитектуру. Тогдашнее искусство питалось культом: верой в коммунизм – грядущий рай на земле, верой в великий Советский Союз и его блистательные перспективы. Сейчас на ВДНХ открыли остатки ТОГО декора – это по-настоящему красиво. Это искусство закономерно умерло со смертью идеократической монархии.

По некой интеллигентской конвенции, искусство той эпохи в пору моей молодости было принято презирать и оплёвывать. А ценить авангард или хотя бы импрессионистов. Какой приличный человек мог уважать картину «Прибыл на каникулы» или «Письмо с фронта»? Дрянь собачья, совковая агитка! В ненависти к такого рода искусству соединялось много подсознательных чувств и устремлений: в первую очередь, неистребимая обывательская боязнь прослыть лохом, отсталым, потом – интеллигентская любовь к фиге в кармане, показываемой режиму, в-третьих, стремление сбиться в кучу с прогрессивными, модными, непростыми.

Ну ладно, хватит об искусстве, завтра допишу про Париж. Про людей, еду. И про поездку в долину Луары и тамошние замки.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив