Ах, Александр Сергеевич!


И снова свиданье с тобой. Вчера, 2 сентября, пришла посылочка с Псковщины, а в ней книга «Святые горы» да ещё с автографом автора-составителя И.Т.Будылина .

Всегда найдётся какая-то тайна или просто не замеченная одним, но воспета другим история твоего бытия и творчества.
В книге есть один рассказ Ивана Леонтьевича Щеглова «Новое о Пушкине»:
«„Чрезвычайное происшествіе! Неожиданное открытіе!!!".
Нашелъ старуху, которая знала Пушкина...
Бродя по слободѣ Тоболенцъ, забрелъ я затѣмъ на сельское Святогорское кладбищѣ, живописно раскинутое въ лѣсу на горѣ, на той самой горѣ, на верху которой, по преданію, любилъ молиться блаженный Тимофей, пастухъ изъ пригорода Вороничь, чудесному видѣнію котораго обязанъ своимъ возникновеніемъ Святогорскій монастырь.
Спрашиваю, отъ нечего дѣлать, старуху въ черномъ платкѣ,
была ли она на Пушкинскомъ праздникѣ и много ли было народа...
Старуха вся оживилась.
— Охъ, родимый, и не спрашивай... не перечесть, сколько народику —
вся улица была господами полнехонька, и всѣ мокрые какъ
рыбицы!..
— A ты слыхала-ли что-нибудь про няню Пушкина?
— Что ты, милый, какъ не слыхать, — y насъ, чай, въ Святыхъ Горахъ
и богадѣльня на вѣчную память ей состроена...
— A вотъ, гдѣ схоронена няня Пушкина, поди, никто не знаетъ? —
повѣдалъ я старухѣ вслухъ свои мысли...
Старуха на минуту призадумалась.
— Опричь Акулины Ларивоновны никто этого не можетъ знать! —
замѣтила она дѣловито. — Я взволнованно насторожился.
— Опричь какой „Акулины Ларивоновны?"
— Скоропостижной, значитъ... что была замужемъ за псаломщикомъ
Скоропостижнымъ. Она должна знать... она все знаетъ
касательно Пушкиныхъ! — заключила она съ явнымъ почтеніемъ къ
личности Скоропостижной.
— Почему же все знаетъ?—Старуха даже удивилась.
— Очень просто, потому Пушкинъ ейному тятенькѣ былъ вродѣ, какъ
благодѣтель.
Отъ этого „очень просто" я чуть не подпрыгнулъ...
— A гдѣ же живетъ эта... Акулина?
— A она и посейчасъ на Вороничѣ живетъ... отъ кладбищенской церкви
рукой подать.
Если вы внимательно перечитывали письма Пушкина, то, можетъ быть, помните имя нѣкоего „попа Шкоды", того самаго попа, который, по желанію Пушкина, служилъ въ церкви Воронича панихиду по Байронѣ…
Дочь этого самаго попа — Ларіона Раевскаго, извѣстнаго
больше подъ прозвищемъ „ІПкоды", вышедшая замужъ за
псаломщика Скоропостижнаго, и явилась предметомъ моей
скоропостижной
поѣздки. Дальнѣйшія свѣдѣнія относительно Акулины Ларіоновны еще
болѣе возвеличили ее въ моихъ глазахъ. Кромѣ того, что она была
дочерью попа, служившаго историческую панихиду по Байронѣ, она еще
приходилась крестницей двоюроднаго дяди Пушкина—Веніамина Петровича
Ганни-
бала.
Послѣ первыхъ привѣтствій, Акулина Ларіоновна пригласила меня къ себѣ и черезъ какія-нибудь десять минутъ я уже сидѣлъ за самоваромъ на маленькомъ, почернѣвшемъ отъ времени балкончикѣ, съ котораго открывался чудесный видъ на Вороничь и Тригорское.
По временамъ, когда старуха вспоминала про Пушкина, лицо ея
прямо молодѣло...
— Покойный Александръ Сергѣевичъ очень любили моего
тятеньку,—повѣствовала она своимъ надтреснутымъ старушечьимъ
голосомъ подъ шумокъ самовара:—И къ себѣ въ Михайловское тятеньку
приглашали и сами y насъ бывали совсѣмъ запросто... Тое самое
кресло, въ которомъ они сидѣли, когда бесѣдовали съ тятенькой, я
много лѣтъ, какъ зеницу ока берегла...
— Куда же оно дѣлось?
— Кресло-то? Сгорѣло, милый мой, сгорѣло!
— Такъ, значитъ, вы помните, какъ къ вамъ пріѣзжалъ
Пушкинъ?
— Вотъ еще не помнить! — усмѣхнулась Акулина Ларіоновна и вся опять
оживилась: — Какъ сейчасъ помню... подъѣдетъ это верхомъ къ
дому и въ окошко плетью цокъ: „Попъ y себя?" спрашиваетъ. (Старуха
произнесла это энергично, съ достоинствомъ закинувъ голову, видимо
подражая манерѣ Пушкина). A если тятеньки не случится дома,
завсегда прибавитъ: „Скажи, красавица, чтобъ безпремѣнно ко мнѣ
навѣдался... мнѣ кой о чемъ потолковать съ нимъ надо!" И очень они
любили съ моимъ тятенькой толковать,— пояснила она съ видимымъ
удовольствіемъ: — потому, хотя мой тятенька былъ совсѣмъ простой
человѣкъ, но умъ имѣлъ смѣтливый, и крестьянскую жизнь и всякія
крестьянскія пословицы и приговоры весьма
примѣчательно зналъ... Я такъ про себя полагаю, замѣтила она
благодушно:— что Пушкинъ черезъ евонные разговоры кой-чего хорошаго
въ свои сочиненія прибавлял.
Вопросъ объ одеждѣ заставилъ почтенную Акулину Ларіоновну на
минуту задуматься.
— Какъ былъ одѣтъ?— повторила она про себя и дѣловито пояснила: —
Обнакновенно какъ... по настоящему, по барскому: брюки въ одну
полосу, завсегда во фракѣ... и ногти большущіе,
преболышущіе!
—A и потѣшникъ же былъ покойникъ,—добавила она,что-то вспомнивъ:—Иной разъ вдругъ возьметъ по крестьянскому передѣнется и въ село на ярманку отправится. Мужикъ мужикомъ — въ армякѣ съ круглымъ воротомъ, красный шелковый кушакъ y пояса... И какъ гдѣ много сераго народу собравшись — онъ тутъ какъ тутъ... a они знай по своему козыряютъ, всякія шутки промежду себя пропускаютъ—не смекаютъ, значитъ, что самъ баринъ съ ними братается. Вотъ чудилъ покойникъ... вотъ чудилъ...
Старуха, улыбаясь, закачала головой. Что ты думаешь — разъ
увязался со мной въ рощу по грибы... — Пойдемъ, говоритъ, грибы
собирать, красавица — y меня говоритъ острый глазъ на всякій
грибъ!..
— И много грибовъ съ Пушкинымъ набрали? — нескромно полюбопыт
— ствовалъ я.
Акулина Ларіоновна отрицательно закачала головой, и въ глазахъ ея
на мгновеніе мѳлькнули веселые огоньки.
— Наберешь грибовъ, болтая съ такимъ краснобаемъ! замѣтила она
добродушно:— Какіе ужъ тамъ грибы — все болыше шутки шутилъ...
кузовъ-то вовсе пустой принесть пришлось..
— A какъ, по-вашему, Акулина Ларіоновна, красивый былъ
Пушкинъ?
Старуха очнулась, и глаза ея снова засмѣялись.
— Ну, какой красивый... никогда онъ не былъ красивый! — просто
замѣтила она. — Такъ, здоровый былъ на видъ, полный, a только такой
обрюзгшій...
A какъ послѣдній разъ въ Михайловское пріѣзжалъ, что-то ужъ больно
вдругъ постарѣлъ — видно, не сладко ему жилось въ вашемъ
Петербургѣ...
Мнѣ кстати вспомнился мраморный бюстъ Пушкина, поставленный
при входѣ въ Святогорскую богадѣльню, и я освѣдомился y Акулины
Ларіоновны, была ли она въ Святыхъ Горахъ и видѣла ли бюстъ.
— Была, какъ не быть... A какъ вошла въ богадѣльню, такъ и ахнула:
живой смотритъ на меня Александръ Сергѣевияъ, совсѣмъ
живой... Я еще тутъ со старухами посмѣялась—какимъ его хорошенькимъ
вывели... много чего вдругъ вспомнилось.
Хотѣла я тогда же на могилку къ нему сходить... да,
признаться, поостереглась: думаю себѣ — влѣзть-то на гору я влѣзу,
a назадъ-то, пожалуй, живой и не слѣзешь. Такъ и не пришлось
поклониться барину дорогому! — заключила она со вздохомъ и
почему-то вдругъ всплакнула.
— Что съ вами, Акулина Ларіоновна? Никакъ вы плачете?..
— Какъ же, милый мой, мнѣ не плакать... я каждый разъ плачу, какъ
вспомню про себя, во сколько намъ безъ Пушкина плохое житье
стало!
На прощанье я получилъ два-три отрывочныя свѣдѣнія... Сообщила она, между прочимъ, про своего крестнаго отца Веніамина Петровича Ганнибала, что она плохо его помнитъ — помнитъ только, что онъ былъ сильно черный, совсѣмъ какъ арапъ, и она въ дѣтствѣ очень его боялась...
Припомнила также, что когда Пушкина везли хоронить, то везли „черезъ Вороничъ", и въ церкви Воронича онъ ночевалъ (причемъ — знаменательное обстоятельство — тотъ же попъ Шкода, который служилъ, по желанію Пушкина, панихиду по Байронѣ, служилъ въ той же церкви панихиду по самомъ Пушкинѣ). Относительно няни Пушкина она „за верное" мнѣ сообщила, что няня схоронена въ Петербургѣ, и т. д.— При этомъ она постоянно извинялась, что много кой чего забыла».

Рассказ сей я немного подсократила. Написан он был в 1902г.