А.А.Гольденвейзер Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.)

ua_katarsis — 01.01.2024 Об "украинском вопросе" правоверный эрефянин знает только из выступлений выдающегося историка, расолога и просто замечательного человека, В.В. Путина. Все очень просто. "Никаких украинцев не было", потом бац-и большевики провели "украинизацию". И все, украинцы появились. Сейчас русские живут только в Донецке, за Мариуполем только "братский украинский народ". И вот с данными тезисами и сверяют многочисленные юный и не очень "вованята","доказывающие", что это большевики виноваты в том,что ВВП пришлось сдать Херсон и вести переговоры с зеленским.
Вернемся в 1917г. Царь свергнут,и совсем не большевиками. Что в Киеве,что в Москве, к власти пришли царские министры,генералы, профессура. Но в Киеве с первых дней сразу заявили о себе сепаратисты, во главе с Грушевским-Винниченко.
Что сделали "временые"? Вместо того, чтобы всей силой навалиться на "малочисленных маргиналов", как уверяет нас ВВП и его великое учение, сначала стали вести переговоры. Т.к. выяснилось ,что нет сил, чтобы двинуть их на Киев.
А затем сам Керенский объявил съезды УВО (Украинской Военной Организации,на которых и создавались "национальные подразделения") законными.
Сепаратизм был раздавлен только "красными". Чего Путин не может простить до сих пор.Автор воспоминаний-киевлянин,еврей по национальности, адвокат. Член ПСР. Эмигрировавший из СССР в Веймарскую Германию,затем в США. Т.е. противник "красных". Но свидетель тех событий,когда царские чиновники и стали создавать украинский сепаратизм.
Гримаса истории в том,что 100 лет назад украинские "сепары" пришли к власти,пропагандируя дезертирство. Сейчас же потомки "сепаров" и "дезертиров" нещадно борются с тем, с чего сами начинали свой кровавый путь.

Наша жизнь была наполнена интересами и вопросами момента. Но самое главное и решительное в ней было то, что позади всех этих очередных вопросов и забот поднималась и заполняла все большую и большую часть горизонта грозовая туча украинского сепаратизма (большевистская опасность была в ту эпоху в Киеве еще не на очереди). Мы все видели эту тучу и чувствовали ее приближение; и это налагало отпечаток какой-то мрачности на наши мысли и настроения.
..Центральная Украинская Рада была избрана, как я, уже упоминал, на съезде «спилок» в апреле 1917 года. Тогда же председателем Рады был единогласно избран проф. М.С.Грушевский. Первоначально мы смотрели на Раду как на чисто национальное объединение, наподобие нашего «Совета объединенных еврейских организаций» и «Польского исполнительного комитета». Еврейский совет даже пытался конкурировать с Радой, хлопоча перед Исполнительным комитетом о предоставлении ему помещения в Педагогическом музее. Однако этот последний остался в исключительном обладании украинцев и стал их штаб-квартирой. Оттуда и начали исходить нити, постепенно охватившие провинциальные города и даже деревни Украины, а также и армию. Украинские деятели проявили в эту эпоху большую энергию и сумели в короткое время создать широко разветвленную, крепкую организацию. До поры до времени, однако, все оставалось в рамках чисто национального движения, отнюдь не претендующего на захват власти. Временное правительство признавалось, и против него идти еще не решались. Но уже очень скоро Рада перестала считаться с властью нашего Исполнительного комитета.
...Эта тенденция впервые проявилась в обращении Центральной Рады к Временному правительству с особой декларацией, заключавшей в себе целый ряд национальных требований. Декларацию эту повезли в Петроград особые посланцы Рады, во главе с Винниченко.

Эта-то депутация к Временному правительству, посланная за спиной его местного органа — Исполнительного комитета, и послужила сигналом к началу внутренней борьбы между Комитетом и Радой. На ближайшем заседании Комитета Страдомского спросили, известен ли ему этот факт и считает ли он нормальным, чтобы такого рода сношения велись с Временным правительством помимо нас и без нашего ведома. Помню, как наш миролюбивый председатель сейчас же сказал, что лучше не касаться этого больного места. Но было уже поздно. Вопрос вызвал прения, в которых было отмечено, что представитель украинских организаций перестал посещать заседания Комитета, и что Рада вообще начинает держать себя как государство в государстве. Как водится, наши разговоры окончились тем, что было решено созвать соединенное заседание с рабочими, военными и студенческими депутатами. На следующий день все это было воспроизведено в газетах под многозначительным заголовком «Украинский вопрос в Исполнительном комитете». Через пару дней состоялось соединенное заседание, и на нем все партийные и групповые представители получили возможность выступить с широковещательными декларациями. Я упорно молчал, получив от президиума еврейского Совета реприманд за недипломатическое выступление в Комитете…

В конце концов, Исполнительный комитет послал в Петроград контр-депутацию (в составе д-ра Фрумина и еще кого-то), которой, однако, оказалось нечего делать, так как Временное правительство и без того отклонило все требования Рады. Исполнительный комитет был удовлетворен, «Киевская мысль» торжествовала, — но украинцы сумели tirer les conséquences…

Агитация Центральной Рады, начиная с этого момента, приняла более резкий и боевой характер. Вместо простого будирования против Временного правительства, стали раздаваться призывы к освобождению из-под его «узурпаторской» власти; вместо игнорирования Исполнительного комитета Рада вступила на путь прямой оппозиции и борьбы против него.

Был издан и торжественно оглашен на Софийской площади «Универсал», в котором припоминались все преступления московской власти против Украины и который заканчивался призывом к украинскому народу сплотиться вокруг своего органа. Стали созываться украинские войсковые съезды, — сначала воспрещенные, а затем, в сознании своего бессилия, дозволенные Керенским, — на которых проповедь сепаратизма раздавалась все громче и громче. «Передайте Киевскому Исполнительному комитету, — говорил на одном из таких съездов украинский эсер Ковалевский городскому голове Бурчаку, невпопад появившемуся с приветствием, — что украинский народ признает над собой только одну власть — Центральную Раду» … А Исполнительному комитету не оставалось ничего иного, как молча все это выслушивать…

Для всех было ясно, что сила украинского движения лежит главным образом в слабости его противников. Его же собственная сила и быстрота распространения обуславливались доступностью и завлекательностью лозунгов, с которыми оно тогда подходило к массам. Национальный подъем, несомненно, играл известную роль. Но он не мог быть таким могучим и всенародным. Секрет успеха национальной украинской агитации был, в том, что она — так же, как впоследствии агитация большевистская, — вполне угождала желаниям и склонностям широких, по преимуществу сельских масс. Крестьянам внушалось, что Центральная Рада защитит их от невыгодного общего передела земли с безземельными крестьянами севера. Их настраивали против Временного правительства, требовавшего от них все новых и новых жертв и настаивавшего на выполнении всех старых повинностей. Им внушали мысль, что не Украина затеяла войну, и что поэтому они не обязаны воевать.

Широкие массы воспринимали возвещенные Центральной Радой лозунги именно в таком, полуанархическом и полудезертирском, смысле. И они пошли за Радой — впрочем, ненадолго. Полгода, а затем вторично полтора года спустя, те же самые Винниченко и Петлюра не могли ничего противопоставить тем уже вполне откровенно анархическим и дезертирским лозунгам, с которыми двигались на Украину большевики. И, как гётевский "Zauberlehrling", украинские лидеры не смогли совладать c духами, которых они же вызвали наружу…

В эпоху Временного правительства к украинцам постоянно обращались с увещанием: «подождите, мол, до Учредительного собрания». Этот аргумент при трезвом взгляде на вещи нельзя не признать несколько прекраснодушным и наивным. Ведь для всех было ясно (а яснее всего для самих украинцев), что при Учредительном собрании их позиция будет во всех отношениях слабее, чем теперь. Зачем же им было ждать его?

Но, как бы то ни было, факты оставались фактами. Временное правительство (особенно после неудачи июньского наступления) все слабело, а вслед за ним ослабевал и представлявший его в Киеве Исполнительный комитет. А украинцы, учитывая изменившееся соотношение сил, довольно искусно эксплуатировали в свою пользу все прошлые и настоящие грехи российской власти и российской интеллигенции.

К этому времени (дело было в середине июня) относится последняя попытка Исполнительного комитета найти спасительный компромисс и помириться с Радой. После нескольких довольно бесплодных заседаний с украинскими представителями, Лепарский внес довольно неожиданное предложение — устроить следующую встречу на пароходе. И вот, в один из прекрасных июньских вечеров состоялось катанье по Днепру, в котором приняли участие все революционные властители города Киева. Были приглашены и украинцы, причем сам Грушевский нас не удостоил, но явился Винниченко и целый ряд deorum minorum (младших богов). Больше всех был доволен катаньем его инициатор Лепарский, распевавший песни во всю свою богатырскую грудь. Но остальные участники, менее поддавшиеся действию вина и свежего воздуха, чувствовали некоторую натянутость. Украинцы и за столом сидели отдельно, и на шутливо-примирительные тосты отвечали довольно угрюмо.
...В конце концов из всего сказанного и спетого в эту ночь имели политическое значение только некоторые слова из речи Винниченко, которого чарующая обстановка заставила немного разоткровенничаться. Говорил он к концу вечера, на палубе, при свете луны. И вот, после неизбежных рассуждении на тему о классовом составе украинского народа, вынуждающем к некоторым отступлениям от лозунгов чистого марксизма, он перешел к характеристике отдельных течений среди украинских националистов. Тут-то с его слов мы узнали, что среди украинцев имеется течение, — и притом довольно значительное, — которое рекомендует вместо длинных переговоров с Временным правительством — оголить фронт, отозвав украинцев из воинских частей. Жуткое впечатление произвели на нас эти слова… «Если Временное правительство будет продолжать упорствовать, — сказал Винниченко, — умеренные элементы украинства окажутся бессильными в борьбе против этого течения».

Около того же времени Центральная Рада избрала свой исполнительный орган — «Генеральный секретариат». Хотя, по утверждению украинцев, это не было министерство, но по своей конструкции Генеральный секретариат был построен по образцу министерств и, несомненно, был предназначен для того, чтобы при первой возможности присвоить себе функции таковых. Председателем Генерального секретариата и генеральным секретарем по внутренним делам был Винниченко, генеральным секретарем военных дел — Петлюра, земледелия — Ковалевский, межнациональных дел — Ефремов.

На образование Генерального секретариата «Киевская мысль» реагировала громовой статьей К.Василенко под заглавием «Узурпаторы власти» …

Так все шире и шире разверзалась пропасть между Исполнительным комитетом и Центральной Радой. И, наконец, приехал из Петрограда нас рассудить и примирить самый влиятельный член первого коалиционного кабинета Ираклий Церетели.

Приезд Церетели был большим событием для наших социалистических кругов, которые в нем, а не в Керенском, имели своего призванного вождя и руководителя. «Церетели — мозг революции, Керенский — её нервы» — так формулировала различие между обоими лидерами «Киевская мысль». Праздник был на этот раз тем более блестящим, что нас одновременно посетили и мозг, и нервы революции: вместе с Церетели заехал к нам с фронта Керенский. Кроме того, «буржуазная» группа правительственной коалиции нарядила в Киев своего представителя в лице министра иностранных дел Терещенко.

Высоких гостей принимали, конечно, в парадном зале дворца. Дело было вечером, зал блистал огнями и был поэтому особенно эффектен. Керенский сначала сказал несколько слов с балкона окружавшей дворец толпе, а затем торжественный кортеж вошел в зал и занял места за столом президиума. Председательствовал, ввиду отъезда Страдомского, его товарищ А.В.Доротов. Программа дня была выработана следующая: краткие приветствия от важнейших организаций, речи министров и ответы представителей партий. Все это и было выполнено, согласно расписанию, но во всем звучала какая-то тревога, и не было прежнего всеохватывающего подъема и энтузиазма. Керенский, впрочем, оставался верен себе; его речь была поразительно красива и касалась исключительно общих вопросов революционного и патриотического долга, в частности, в связи с начавшимся тогда на фронте наступлением. Но Церетели говорил уже в совершенно ином духе и тоне. Я не помню в точности содержания его речи; помню только его глубокие, прекрасные глаза и проникновенный голос, помню оттеняемую грузинским акцентом простую и выразительную форму, в которую он облекал свои мысли. И помню, что в его словах не было именно того, чем, — по крайней мере меня, — очаровывал Керенский: не было нравственного подъема, не было доброты, не было братства и любви. Человечество, а в том числе и граждане России, делились для него на два по необходимости враждебные класса. — на «революционную демократию» (он особенно часто повторял эти два слова) и на остальные сословия. И смысл революции состоял для него не в том, чтобы, как призывал Керенский, все граждане в могучем порыве к добру стали строить лучшее будущее, и не и том даже, чтобы, как проповедовали большевики, «революционная демократия» выхватила власть из рук буржуазии; для Церетели задача и цель революции была в том, чтобы демократия, не принимая власти в свои руки, путем хитрых компромиссов и осторожных шахматных ходов заставила враждебную ей стихию буржуазии, против своей воли, работать ей на пользу. Эта хитрая и холодная «восточная дипломатия» (как называл тактику Церетели и Чхеидзе покойный Плеханов) скрашивалась в выступлениях Церетели красотой его личности, окруженной ореолом мученичества. Он ведь появился в революционный Петроград, в буквальном смысле слова, из «глубины сибирских руд», и на его лице еще был виден отпечаток тюремной бледности… Но по своему истинному содержанию и смыслу его киевская речь, как и другие его речи, была все-таки порождением не душевного порыва, а марксистской дипломатии.
В первый вечер в парадном зале дворца Церетели выступал еще до переговоров с украинцами. Поэтому он не сказал ничего определенного по самому больному для нас вопросу. Следующий день (кажется, это было 1 или 2 июля) приехавшие министры совещались с представителями Рады, и к вечеру Церетели сообщил нам о соглашении, которое было достигнуто. По этому соглашению, которое еще нуждалось в ратификации со стороны Временного правительства, Генеральный секретариат получал функции краевого исполнительного органа, а Центральная Рада становилась законодательным центром автономной провинции; оба учреждения должны были быть пополнены представителями «национальных меньшинств» — в первый раз мы услышали тогда это слово. И в тот же вечер, в присутствии Церетели и Терещенко и при участии Винниченко, мы занялись конструированием новорожденной автономной Украины и ее местного правительства. Помню тяжелое впечатление, которое произвело на меня то, с какой легкостью и быстротой «отвалили» Украине десяток губерний. И помню, что уже тогда все присутствовавшие представители отдельных партий и групп явно интересовались больше всего тем, сколько мест каждая из них получит в Раде…
Все киевские партии, в том числе и кадеты, одобряли достигнутое соглашение, хотя почти все смотрели на него как на неизбежное зло. Как известно, в самом Временном правительстве на почве украинского вопроса произошел тогда же кризис, и министры-кадеты (Шингарев, Мануйлов и кн. Шаховской) вышли из его состава. Но дело было сделано
В результате создавшегося у нас после отъезда Церетели нового положения, перед киевской общественностью встали новые вопросы и тревоги. В том же ночном заседании, в котором мы «с кондачка» устанавливали границы будущей автономной Украины, была избрана небольшая комиссия, которой было поручено вести переговоры с Радой о количестве представляемых «меньшинствам» депутатских мест. Не знаю, очень ли неискусно велись эти переговоры, но в результате различных этнографических исчислений мы получили 30% мест, а один украинец (впрочем, не очень надежный) говорил мне впоследствии, что его друзья согласились бы дать 35%. Вообще в настроениях наших революционных главарей произошел внезапный надлом. Легкомысленное пренебрежение ко всему украинскому с неприятной быстротой сменилось полной резиньяцией и сознанием своего бессилия. «Теперь уже не только украинцы, но и остальные политиканы наши, — писал я вскоре затем в одном письме от 15 августа 1917 года, — оказались ярыми сторонниками автономии и требуют проведения ее немедленно, без Учредительного собрания». Едва ли было достаточно оснований для столь решительной перемены фронта, главным виновником которой я считаю бундовца М.Г.Рафеса. И я подозревал, что в то время сами украинцы еще не считали себя такими могучими и непреодолимыми, какими они вдруг представились их вчерашним господам и менторам…
...Через несколько дней состоялось торжественное заседание Рады с участием представителей меньшинств, которые, каждый на своем языке, славословили воцарившееся национальное примирение. Это последнее было со стороны украинцев ознаменовано изданием Второго универсала, в котором констатируется победа украинского движения над своими московскими супостатами.
...К концу второго дня произошла на съезде драматическая сцена, врезавшаяся в мою память. На трибуне стоял бердичевский общественный раввин — яркий и темпераментный народный оратор. Речь его, естественно, была призывом к национальному сплочению на основе общих скрижалей веры. «В начале съезда, — сказал он между прочим, — все вы поднялись с мест в память погибших борцов за свободу. Поднимитесь же теперь в честь Торы!» Аудитория поднимается с мест — за исключением группы бундовцев. Воцаряется невообразимый шум, большинство требует удаления «Бунда», оскорбившего религиозные чувства собрания.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив