А чего, вот возьму и  выкину сюда... уже по

herrjanik — 19.05.2011  А чего, вот возьму и  выкину сюда... уже по привычке выбрасывать отрывки начатых незаконченных книжек.
Видимо, у меня чего-то не хватает, чтобы закончить - усердия, может. 
Я ничего так часто не пробовал снова и снова писать, как это - это самое кое-что, которое я увидел во сне и не смог забыть, и не смогу забыть, и не стоит. Какие-то файлики почили давно, какие-то лежат на винте, а последний еще и здесь теперь, видимо, будет.

Это был очень хороший сон. Уже позже я домыслил новое, позабыл, быть может, что-то старое, но атмосферу - ее я запомнил прекрасно. Атмосфера тревоги и бессилия, когда тот, кто нужен тебе больше всех на свете, и за которого ты готов, но, к сожалению, права не имеешь бороться, сидит рядом, прямо перед тобой, и мирно хлебает суп... Он ни о чем не подозревает - о том, что сейчас происходит в твоей душе... он слишком для этого маленький.
А ты... ты и сам не хотел бы даже намеком дать ему понять это. И вот ты сидишь напротив, считаешь секунды и желаешь, чтоб они, эти секунды, не кончались... а еще, может быть, чтобы произошло чудо, и в ту кафешку, где вы оказались посреди моего сна и своей длинной дороги, не ворвался целый отряд тех, кто сильно хочет помешать вам обоим спокойно жить - ну потому что нет, просто нет у тебя такого права. Да,  ты все еще надеешься на него, хотя понимаешь, насколько микроскопична его вероятность в этой гребаной жизни... Но ты ждешь его... потому что кроме веры у тебя ничего не осталось. 

Это был очень хороший сон, потому что в нем было столько любви, сколько, я думал, не может присниться - ведь как так? Нельзя же просто заглянуть в чью-то жизнь? А у меня получилось. 
Но еще это был чудовищный сон. Потому что тоски в нем было не меньше. 
И я просто не смогу оставить этот сон в стороне. Оставить в стороне человека (да человека ли?), который сидел там, как живой, и ждал чуда... хотя знал, что чуда не будет.
Может быть, не сразу.
Теперь я вроде как за него отвественный. Смешно звучит, наверняка - но он был слишком живым там, во сне. 
И значит все в конце концов должно быть хорошо.

Я эпиграфом взял фразу, в которую когда-то давно верил на сто процентов, а сейчас сомневаюсь. Я сейчас вообще ни в чем не уверен, но, в конце концов, даже в сомнениях я имею право и на такую точку... не, скорее угол зрения. 

Разум, в конечном счете, может быть ничем иным, как результатом электрических и химических процессов, происходящих в мозгу, который, в свою очередь, составляет часть физического тела.

2 июня 2008

Я совершенно не представляю, как начать эту тетрадку. Никогда не вёл дневников и не собирался начинать. И не начал бы, но мне не хочется, чтобы всё это пропало зря, чтобы никто не узнал об этом. Может, лет через сто это будет кому-то интересно. Сейчас я должен молчать, потому что мне нельзя никому говорить о том, что я знаю. Собственно, это тоже причина того, что я взялся записывать всё, что происходит – не знаю почему, но тяжело держать это в себе. Как будто я боюсь забыть… Нет, это невозможно забыть, и об этом невозможно не думать, но я всё равно решил записать всё. Я, может быть, тетрадку эту вообще сожгу, или разорву в клочки мелкие, такие мелкие, чтобы не то что склеить – понять, что это листы бумаги, было невозможно. Мне эти записи головы могут стоить. А я всё равно пишу. Дурак я, наверное. Дурак. Но вот пишу…

Вообще-то это тяжелое дело, вести дневник. Вот я сейчас думаю, как же мне начать эту историю – с того дня, как я узнал, что происходит там, в квартире Азрета… и когда я испугался того, что увидел – потому что увидел слишком много? Или с самого начала, когда…

А когда? Я не знаю, когда это всё началось. Это безумие, охватившее Азрета, ребят и, надо полагать, всё человечество, – когда оно началось на самом деле?

Не пять и не десять лет назад. Несколько поколений с ума сходит. Тоже не пять и не десять.

Теперь вот и я схожу потихонечку. Я не знаю, что думать, что делать, как реагировать. Мне сказано молчать, и я рад, что мне не надо делать ничего больше. В конце концов, молчать – не так уж трудно, если тебе и сказать нечего.

Да и какая разница, если в это всё равно невозможно поверить. Но мне пришлось, я сам всё видел – фотографии этого парня в морге и после… Видео и распечатки диаграмм – из них я ничего не понял, но это-то как раз неважно… Вообще-то это против природы, я знаю, и я немного боюсь. Да что там, я очень боюсь. Азрет на себе чуть ли не волосы рвал, когда я фотки увидел, боялся, что всё, конец и ему, и всему делу – я даже не знаю, чего ему больше жалко было. А у меня коленки дрожали, наверное, и руки, да я, наверное, вообще выглядел почище мертвого этого на фотке. Азрету пришлось меня взять в дело, а мне – дать миллион клятв, что я никому, никогда, ни за что, и так далее… Так что теперь я под колпаком вроде как.

У меня такое чувство, будто эти ребята вообразили себя богами.

Мне всё-таки страшно. Не из-за угроз. Ведь угроз не было на самом деле. Я познакомился со всеми, кто работает с Азретом здесь, в этом городе… я не буду писать, в каком. Если через несколько лет это станет достоянием общественности, то о нас и так все узнают, а тетрадка эта станет историческим памятником или чем-то в этом роде. Хотя вероятность того, что я ее всё-таки сожгу, больше, потому что это секретный проект. Не что-то такое, что запечатывают в пакет со штампом «совершенно секретно», «хранить вечно», и отправляют в сейфы государственных хранилищ, но по важности, я думаю, куда потолще.

Что бы в этих хранилищах ни находилось.

Я не боюсь за себя. Не тронут они меня, и не потому что им это плохо обернется. Людям, которые смогли осуществить такое, убрать с дороги маленького свидетеля ничего не стоит… Но вот в чем дело – о том, чтобы убрать меня, не было и речи, ни намёка.

Я сам не понимаю пока, почему они взяли меня в дело. Почему объяснили, чем занимаются, чем и зачем. Может быть, мне потому и страшно – что всё так легко и быстро случилось. Такие вещи не могут случаться легко и быстро. Меня это здорово вышибло из колеи, сам факт того, что теперь я это знаю.

Это, может, вообще самое страшное, что можно узнать в жизни.

И мне страшно просто быть причастным.

Глава 1

-Папа, я не хочу… Я не запомню…

Игнат упрямо отворачивался от Толика, на коленях стоящего перед ним и цепляющегося за сына, как утопающий за соломинку – в переносном и прямом смысле. Он действительно крепко сжимал его плечи, немного потряхивая для убедительности, и это было не столько больно, сколько обидно – Игнату не нравились ни эта твердость, ни нетерпение отца, пытающегося заставить его повторить эту глупую фразу уже минут десять.

А он пытался: то ласково, то подобно тому, как сейчас – когда казалось, что все усилия сошли на нет из-за прихоти маленького мальчика, все утро бывшего в нормальном настроении и согласного на обговоренные условия, а теперь начавшего предательски ныть у крыльца Азретова дома. Толик буквально перед собой видел, как все рушится, и вдвойне ужасно было так оконфузиться в последнюю минуту, когда он убедил всех и каждого в том, что все под контролем и давно решено. Это был не просто удар судьбы, а настоящий нокаут. Толик не мог оставаться спокойным, и даже не желая делать сыну больно, сжимал пальцами его худенькие плечи и нервно сдерживал крик.

-Какой я тебе папа? Какой папа? Игнат, ты не смей мне тут портить все, мы же утром обо всем договорились! Быстро повтори, что ты должен сейчас сделать! Ты вбегаешь в квартиру Азрета… дядя Азрета, обнимаешь Богдана крепко и говоришь – «папа, ну наконец-то!» Ты понял? ты меня понял? Повтори!

-Я не хочу, - пробормотал мальчик зазвеневшим голосом. Толик смекнул, что если Игнат заплачет сейчас, это будет совсем не на пользу, и ослабил хватку. Он шумно выдохнул и уставился в выложенное плиткой крыльцо.

Это было ужасно. Все было ужасно. Так бездарно пустить все под откос… Нужно было срочно искать другого мальчишку – но где его искать? У одного из их компании Толика был ребенок, и он все устроил наилучшим образом – вымолил его у матери к себе на каникулы, да не просто так, а под благородным предлогом, достав ей путевку в санаторий и предложив отдохнуть. Как же все хорошо складывалось, как идеально, без сучка и задоринки, сказочно хорошо и слишком хорошо, чтобы быть правдой...

-Черт! – выругался Толик, вытирая выступившие над губой капельки холодного пота. Найти другого мальчишку было бы очень трудно… а в такие короткие сроки невозможно.  Где? У друзей? Но разве кто-нибудь в здравом уме согласился бы отдать ребенка в чужие руки на месяц? Это был такой бред, что Толику хватило полсекунды, чтобы отмести этот вариант, который и в голову ему пришел только от безысходности… где? Да ну где? В детском доме? По крайней мере не было бы проблем с родителями… но в такие короткие сроки – исключено, невозможно… катастрофически ужасно.

Толик лихорадочно соображал – за несколько мгновений он разобрал все возможные варианты, но все они требовали времени, которого совсем не было, и лишние просьбы, а следовательно, посвящения посторонних в это дело – хоть и очень косвенно… И переписать программу теперь означало взламывать все защиты и коды, рушить работу нескольких лет – Толик просто не мог стать виновником такой катастрофы. Ему за это уж точно было бы не сносить головы. Если Никитке, волею случая присоединившегося к ним, Азрет прощал все на свете, то Толика он точно не преминул бы унизить.

Вариант, который складывался до недавней минуты, был единственно возможным. И кто разрушал это вариант сейчас? Даже не Толик, а его малолетний сын, которому внезапно стало боязно, или который вдруг застеснялся, или… Толик совершенно не хотел думать, почему Игнат вдруг заупрямился. Он снова схватил его за плечи и взмолился:

-Игнат, я умоляю тебя. Не погуби меня и то, чем я занимался столько лет. Игнат, малыш мой, солнце мое, я тебя умоляю, - зашептал Толик. – Я потом сделаю все, что ты захочешь. Я всю жизнь буду делать то, что ты захочешь, только ради бога, сделай сейчас то, о чем мы договорились, малыш мой, счастье мое…

Игнат попытался отстраниться – столько неискренности было в «малыше» и «котике». Ему показалось вдруг, что руки у отца будто липкие, а слова еще хуже, чем руки.

-Пап, я не хочу. Ничего мне надо, я домой хочу, пап…

-Не называй ты меня так! – не сдержался Толик, сорвавшись на крик, но тут же его лицо исказилось гримасой стыда, и он выпустил сына. Его футболка на плечах вся была в свежих складках от Толикиных сжатых пальцев. – Прости, Игнат, прости. Это очень для меня важно. Это самое важное дело моей жизни. Я не хочу, чтобы все это пропало. Я…

Слова кончились. Это все были не те слова. Игнат, потирал плечи и мялся, тоже не зная, что сказать. Подниматься к Азрету и знакомится с парнем, который должен был стать его отцом на ближайший месяц, ему совершенно не хотелось. Он пообещал сделать это еще утром, но ему просто не было так страшно утром. Было даже интересно. Сейчас Игнату интереснее всего было бы оказаться рядом с мамой, или хотя б подальше от настоящего отца, убивающегося на коленях возле крыльца.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив