***

Все люди делятся на любителей кошек и любителей собак на
любителей Толстого и любителей Достоевского.
И вот, кто бы мог подумать, что в лице своего собственного ребенка я обнаружу любителя Достоевского, человека из диаметрально-противоположного лагеря.
Я говорю:
— А Наташа? А князь Андрей? А Пьер Безухов наконец? Который наш человек, ведь не будешь же ты отрицать, что Пьер — наш.
Ребенок смотрит на меня непонимающими глазами.
Вот если бы Пьер Безухов взял в руки топор и замочил, ну скажем, Анну Михайловну Друбецкую и заодно княжну с длинной талией, как бишь ее, Катишь? и предавался бы дальше на протяжении оставшихся трех томов раздумьям, насчет того, дрожащая он тварь или вполне себе право имеет, если бы Наташа пошла на панель, спасая разорившегося графа Ростова, а князь Андрей... черт, что бы там мог сделать князь Андрей? а, ну пусть сопьется и кричит на все Лысые Горы: меня распять надо, а не жалеть! Но распни, судия, распни и, распяв, пожалей его! — вот тогда бы да, тогда бы был совсем другой разговор.
Так примерно думает мой ребенок, глядя на меня сверху вниз. А именно так глядят любители Достоевского на любителей Толстого. Именно так. Теперь я это точно знаю.
И тем не менее, что они там знают и понимают в настоящей любви? Вот мы, фанаты Льва Николаевича, мы понимаем. И я б могла бы долго распинаться, но за меня все рассказала незабвенная Тэффи. А мне осталось только ее процитировать:
Мне тринадцать лет.
Каждый вечер, в ущерб заданным урокам я читаю и перечитываю все
одну и ту же книгу — «Война и мир».
Я влюблена в князя Андрея Болконского. Я ненавижу Наташу,
во-первых, оттого, что ревную, во-вторых, оттого, что она ему
изменила.
— Знаешь, — говорю я сестре, — Толстой, по-моему, неправильно про
нее написал. Не могла она никому нравиться. Посуди сама — коса у
нее была «негустая и недлинная», губы распухшие. Нет, по-моему, она
совсем не могла нравиться. А жениться он на ней собрался просто из
жалости.
Потом, еще мне не нравилось, зачем князь Андрей визжал, когда
сердился. Я считала, что Толстой это тоже неправильно написал. Я
знала наверное, что князь не визжал.
Каждый вечер я читала «Войну и мир».
Мучительны были те часы, когда я подходила к смерти князя
Андрея.
Мне кажется, что я всегда немножко надеялась на чудо. Должно быть,
надеялась, потому что каждый раз то же отчаяние охватывало меня,
когда он умирал.
Ночью, лежа в постели, я спасала его. Я заставляла его броситься на
землю вместе с другими, когда разрывалась граната. Отчего ни один
солдат не мог догадаться толкнуть его? Я бы догадалась, я бы
толкнула.
Потом посылала к нему всех лучших современных врачей и
хирургов.
Каждую неделю читала я, как он умирает, и надеялась, и верила чуду,
что, может быть, на этот раз он не умрет.
Нет. Умер! Умер!
Живой человек один раз умирает, а этот вечно, вечно.
...
В классе у меня была соперница, Юленька Аршева. Она тоже
была влюблена в князя Андрея, но так бурно, что об этом знал весь
класс. Она тоже ругала Наташу Ростову и тоже не верила, чтобы князь
визжал.
Я свое чувство тщательно скрывала и, когда Аршева начинала
буйствовать, старалась держаться подальше и не слушать, чтобы не
выдать себя.
И вот раз за уроком словесности, разбирая какие-то литературные
типы, учитель упомянул о князе Болконском. Весь класс, как один
человек, повернулся к Аршевой. Она сидела красная, напряженно
улыбающаяся, и уши у нее так налились кровью, что даже
раздулись.
Их имена были связаны, их роман отмечен насмешкой, любопытством,
осуждением, интересом — всем тем отношением, которым всегда
реагирует общество на каждый роман.
А я, одинокая, с моим тайным «незаконным» чувством, одна не
улыбалась, не приветствовала и даже не смела смотреть на
Аршеву.
Вечером села читать о его смерти. Читала и уже не надеялась, и не
верила в чудо.
Прочла с тоской и страданием, но не возроптала. Опустила голову
покорно, поцеловала книгу и закрыла ее.
— Была жизнь, изжилась и кончилась.