***

silver_mew — 01.11.2020 Девчонка, которую мне теперь полагалось называть сестрой, была, как и её мать, темноволосая и темноглазая, невысокого роста и остроносая, чем-то похожая на маленькую лесную птицу.
Мне очень жаль, что твоя мама умерла, сказала она. Наклонила голову, ещё больше напомнив этим птичку, и продолжила: теперь ты должна сказать, как тебе жаль, что умер мой папа.
Мне и правда жаль твоего папу, ответила я. Конечно же, я не стала говорить, что моя мама вовсе не умерла, что она просто ушла. Всё равно мне никто не верил. Даже папа не верил: он забыл, потому что мама велела ему забыть. Когда мама говорила с папой своим особенным голосом, звонким, ледяным и хрупким, папа всегда делал, как она велела. Мама и мне сказала: забудь, но я всё помнила. Помнила, как мама поцеловала меня в лоб перед уходом, и место, к которому прикоснулись мамины губы, долго-долго оставалось холодным.

Они переехали в наш дом в начале лета. Моей новой сводной сестре велели во всём меня слушаться, потому что я была старше. В спальне, которая до недавнего времени была только моей, поставили ещё одну кровать, от неё душисто пахло сосновыми щепками. В остальном же в доме ничего особо не изменилось, просто место мамы теперь заняла Елена. Она, я видела, боялась, что не понравится мне. Возможно, если бы мама вправду умерла, так и произошло бы, но ведь я знала, что мама сама отказалась от папы и от меня, сама оставила нас, так что я ничего не имела ни против Елены, ни против новой сестры, похожей на птичку. Да и домашние хлопоты, разделённые на троих, стали много проще. С особенной радостью я отдала в руки Елены нелюбимую возню на кухне, и с того самого дня, как они с дочерью поселились с нами, сколько мне помнится, я ни разу больше не подходила к горячей печи. От моей сводной сестры, в отличие от мачехи, пользы в хозяйстве по малолетству было куда меньше, но она старалась мне помогать, как могла. Мы с ней вместе стали ходить за водой, вместе кормили свиней и водили пастись овец, собака совсем скоро начала считать дочь Елены своей, и кошка привыкла спать в ногах её кровати даже раньше, чем из нашей спальни выветрился запах свежего дерева.

Мне трудно было не заметить, как сильно жизнь с новой женой изменила папу. Раньше он часто задумывался, вглядываясь во что-то, видное лишь ему одному, беззвучно шевелил губами и хмурился. Случалось, застывал посреди какого-то дела, бездумно сжимая и перебирая вещь, которую держал в руках, однажды довольно сильно обрезался ножом, и только вид собственной капающей крови привёл его в чувство. Теперь такого не случалось, папин взгляд был неизменно ясным, он часто улыбался, особенно когда глядел на Елену или на её дочь. Мне он тоже улыбался, разговаривал ласково, гладил по голове, расспрашивал о делах. Вот только едва ли не каждый раз во время разговора с ним я видела, как бледнеет и тает его улыбка, а глаза становятся задумчивыми, как будто папа старался припомнить что-то важное, да, как назло, прочно позабытое. Мне становилось неловко, и к концу лета я начала избегать длинных разговоров с ним. Оказалось, что мне даже нравится сидеть по вечерам одной у себя, наверху, вполуха слушая разговоры и смех, доносившиеся до меня снизу, где были отец и Елена с дочерью. Не зажигая света, я глядела за окно, на тёмное небо с мигающими звёздами, с плывущей между облаками луной.
Отчего ты ушла, почему сидишь тут одна, спрашивала меня сестра, поднявшись в нашу спальню, с раскрасневшимися от тепла щеками, с растрепанными после вечерней возни волосами.
Там жарко, мне душно от печи, отвечала я, почти не лукавя – мне действительно тяжело дышалось в натопленной комнате. И потом, я уже слишком взрослая для того, чтобы, как ты, сидеть у папы на коленях и играть с ним. Ты не сердишься, спрашивала сестра, наклоняя голову и внимательно разглядывая меня. Ну что ты, маленькая, отвечала я, и это была чистая правда. Доставала гребень, распутывала и расчесывала её густые тёмные волосы, тихонько напевая под нос. Ты знаешь, что у тебя голос, как ветер, сонно говорила мне моя младшая сестра, как прохладный ночной ветер. Спи, отвечала я, подкладывая ей под бок мурчащую кошку, спи.

Как-то ясным октябрьским утром старуха-соседка спросила меня у колодца: почему ты совсем не одета, Настя? Она неодобрительно оглядела мои плечи, покрытые лёгким платком, в то время как моя сестра куталась в шерстяной шарф. Да мне вовсе и не холодно, ответила я, искренне удивившись. Соседка, всё больше хмурясь, прикоснулась к моей ладони, покачала головой: у тебя руки, как лёд! Елене следовало бы лучше присматривать за старшей дочерью!
Тогда только я обратила внимание на то, что у неё самой нос покраснел от холода, и что все прочие, кого я видела на улице, были одеты куда теплее меня.
Я сложила ладони ковшиком и подула на них, ощутив прохладу, а не тепло собственного дыхания, как случается в жаркий летний день. Глянула на сестру, вслед за мной начавшую дуть на пальцы, и увидела, как у неё изо рта выходят лёгкие облачка пара.
Тебе правда не холодно, обеспокоилась уже и сестра. Нет, сказала я, берясь за ведро, мне тепло. Не удержалась и на миг опустила кончики пальцев в воду, ожидая, что они заледенеют. Но вода была всего лишь прохладной.

Днём позже Елена сказала мне, чтобы, выходя на улицу, я не забывала одеваться теплее. Не беспокойся, ответила я, послушно набросив на голову пушистую тёплую шаль. Но, конечно, уже к вечеру напрочь забыла о необходимости кутаться, шаль мешала и раздражала. Оденься, опять напомнила мне Елена, видя, что я собираюсь выскользнуть за дверь с непокрытой головой. Не хочу, ответила я, мне снова было душно, я устала за делами, мне хотелось побыть одной. Оденься, прошу тебя, на улице холодно, повторила Елена, едва ли не впервые за всё время резко заговорив со мной. Не хочу, повторила я, оставь меня в покое – и внезапно сама для себя услышала, как хрустит, ломается в моём голосе лёд. Елена осеклась на полуслове, отец вздёрнул голову, широко открыв глаза, оба глядели на меня, замерев, и в глазах у обоих плавал туман. Потом Елена отвернулась, опустила руки и принялась неспешно убирать со стола, лицо у неё стало безмятежным, словно она внезапно и с облегчением выкинула из головы нечто, беспокоившее её. Отец, напротив, задумчиво нахмурился, как будто его окликнул старый, позабытый друг, имя которого надо срочно припомнить. Только сестра, ничего не понимая, поворачивала голову от одного к другому, хлопая ресницами.

Я вышла за дверь – как и хотела, с непокрытой головой, ветер ласково огладил мне волосы. Глянула вверх: шёл первый настоящий снег. Подставив ладонь, я поймала снежинку. Поднесла к губам, выдохнула – снежинка не растаяла. Распахнулась и снова закрылась дверь. Что ты тут делаешь, тихо спросила меня сестра. Смотрю на снег, ответила я, не стой так, замёрзнешь. Ты же не мёрзнешь, сказала она, дрожа. Я вздохнула и обняла её свободной рукой, укрыв от сыплющегося сверху снега. Скажи, у меня холодные руки, спросила я. Тёплые, ответила сестра. Она перестала дрожать. Я снова поглядела на снежинку, но вместо неё в ладони была капля воды.
Снег шёл всю ночь, и весь следующий день, и ещё ночь. Мы с сестрой слепили во дворе снеговика. Елена больше ни разу не сказала мне, что я недостаточно тепло одета. Глядя через окно спальни на падающие хлопья снега, я слышала тихий, далёкий шёпот. Прошлой зимой ничего подобного не было, или я просто не помнила?
Уходя, мама сказала: я не могу взять тебя с собой, и поцеловала меня. У неё были очень холодные губы.

Папа, спросила я. Ты помнишь, где ты встретил маму? Как ты её встретил? Отец разогнулся, посмотрел на меня. Стояла середина декабря, пар от его дыхания клубился в воздухе. От моего – нет. Мы с ним были одни, у сарая, Елена занималась по хозяйству в доме, сестру я отослала к ней, попросив принести стакан воды. Где, повторила я, ты её встретил? Мою маму? Это было зимой, ведь правда? Расскажи мне – с непривычки мне не хватило ледяного хруста на последнее слово, и оно вышло самым обычным, но это было неважно, потому что глаза отца были уже доверху полны туманом. Зимой, сказал он. В лесу, сказал он, далеко, в глубине леса. Я выдохнула и спросила: ты можешь отвести меня туда? Отец молчал, качая головой. Пожалуйста, попросила я, добавив в голос столько звонкого льда, сколько могла, пожалуйста. Хорошо, кивнул он. Я отведу.
Вот, я принесла воды, сказала мне сестра, возьми. Я взяла протянутый стакан, поднесла к губам, сделала глоток. Вода показалась мне чересчур тёплой.

Я чуть было не передумала, глядя, как он уходит. Мне пришлось множество раз на все лады повторить ему и Елене, что всё будет хорошо, и теперь у меня болело горло. С Еленой оказалось даже сложнее – может быть, потому, что отец столько лет прожил с мамой? Я не знала. Хуже всего вышло с сестрой, я должна была обещать ей вернуться утром – в любом случае, что бы ни случилось, непременно вернуться.
Место как место. С чего я взяла, что одна-единственная встреча десять лет назад делает его особенным? Но ведь ничего другого у меня просто не было. Я присела под большой, заметённой снегом елью, прямо в сугроб. Сидеть было довольно удобно. Сверху сияли звёзды. Я запустила руку в сугроб, чувствуя, как мои пальцы проламывают жёсткую корочку наста – интересно, не потому ли мама выбрала для меня такое имя? – и проваливаются в мягкую, пушистую глубину. Холода я не ощутила, совсем.
Зато я услышала голоса – далёкие, потом ближе и ближе. Они были как ветер, они гудели и свистели, колыхали морозный воздух надо мной и вокруг меня. Тебе тепло, спрашивал ветер? Теплооо?
Тепло, сказала я, мне тепло, и это была правда. Наша, нашшша, проговорил ветер в ответ, срывая снег с еловых веток, закручиваясь ледяным вихрем со мной в середине, нашшша!

Я больше не вернусь, сказала я, у меня всё в порядке, я просто не вернусь. Я и сейчас не вернулась бы, если бы не пообещала вам, если бы не знала, что вы будете волноваться – вы больше не волнуйтесь. Отец и Елена кивали. Они не волновались. Они верили каждому моему слову и знали, что всё в порядке.
Сестра молчала, мне пришлось самой подойти к ней. Ты теперь такая, сказала она глядя на меня снизу вверх. Прикоснулась и, ойкнув, отдёрнула руку, спросила совсем тихо – тебе точно не холодно? Я покачала головой. Мне тепло, маленькая, сказала я. Мне хорошо. Мне никогда не было так хорошо, честное слово. Не скучай, ладно? Поцеловала её в лоб, повернулась и ушла.

Я не понимаю, зачем она сделала то, что сделала. Как смогла уговорить отца привести её сюда, она ведь не знала дороги? Или она отправилась следом за мной, а я не заметила? Я не понимаю. Я стою на коленях под той же самой елью, где сидела вчера, только сейчас ель не покрыта снегом, потому что весь снег смело вчерашним ветром, а сегодня весь день и всю ночь стоял мороз, и небо ясное. Ветра тоже нет. Изумрудно-зелёные еловые лапы замерли над свернувшейся калачиком маленькой девочкой, похожей на птичку. Её глаза закрыты. Зачем она это сделала? Я прикасаюсь к её щеке. Щека кажется мне очень тёплой, но ведь и снег кажется мне тёплым. Как давно она здесь лежит?
Мою сестру нужно согреть, я обнимаю её, и, кажется, чувствую, что сердце ещё бьётся. Может быть, я даже не опоздала. Может быть, ещё не поздно. Я должна согреть её и отвести домой.
Иней на моих ресницах начинает таять, от моего дыхания в морозном воздухе появляется пар.

Сохранено