631 день в сизо.

tony_fly — 19.04.2011

- Па-а-адъём!

Взгляд уперся в потолок. Лишь один миг я вспоминаю, где я нахожусь, раньше на это уходило гораздо больше времени, секунда, а то и две, сейчас хватает мгновенья, но всё равно каждое утро, вырвавшись из цветных снов, я вновь и вновь с удивлением обнаруживаю себя в тюрьме. Яркий свет режет глаза, стоит их приоткрыть. Давно мечтаю выспаться в полной темноте. Впрочем – к черту мечты, день начался.

Просыпаюсь быстро, за полтора года наловчился, хотя прежде любил понежиться в постели, переводя будильник на несколько минут вперед. Теперь будильник в прошлой жизни, как и многое другое.

Пока мозг загружает «операционку», тело уже выскочило из-под тонкого, местами прохудившегося, одеяла в зеленую клетку. Оно не очень греет, но на фоне большинства местных, темно-синих, мрачных покрывал моё радует взор своим ярким цветом. Когда-то я выменял его у одного из бывших соседей, добавив к своему теплые носки, чтобы не замерзать по ночам кидаю поверх него куртку.

В камере свежо, еще чуть-чуть и было бы холодно. Пока горит воображаемая спичка, быстро натягиваю комплект термобелья, белую футболку с Перуном на груди, шорты, шерстяные носки. Спичка потухла. Застилаю кровать, здесь её название – шконка. Я недолюбливаю тюремный сленг, стараюсь разговаривать на русском языке, называя вещи своими именами, возможно, чтобы не напоминать себе лишний раз, где я нахожусь. Но некоторым предметам быта замену в названии подыскать сложно, вот и хлопают в коридорах «кормушки», через которые дежурные будят заключенных.

Я сплю чутко, поэтому проснулся, когда команда «подъем» зазвучала еще на центральном дежурном посту, она для «продольных», коридорных. Те отправляются в свой ежеутренний маршрут, оповещая всем нам, обитателям Лефортово, о начале нового дня. Кто повежливей и лучше воспитан, желают доброго утра, большинство же ограничиваются стандартным окриком. Когда очередь доходит и до нашей двери, моя койка уже заправлена, я полностью одет и в руках держу письма, появившиеся на веет прошлой ночью. В открывшийся квадратный люк заглядывает блондинка, с улыбкой докладывает, что утро нынче доброе, я не возражаю.

Сосед продолжает дрыхнуть, под ворохом одежды его совсем не видно. Почти все, кто сидит менее полугода, на утренний призыв не реагируют. Но если долго валяться под одеялом, дежурные начнут долбиться в толстую металлическую дверь, издавая громкие и неприятные звуки. Зная, что сосед человек военный, кричу в его сторону: «Рота, подъем!»

Из-под груды китайского текстиля высовывается китайская же голова. Пару секунд сосед соображает, куда его закинула нелегкая, глаза сквозь узкие щелочки тупо оглядывают стены, постепенно наполняясь смыслом. Уж сколько раз я видел этот взгляд в его различных вариациях у своих соседей… наконец он узнает меня, улыбается:
- Ни хао!
- И тебе не хворать.
Брови на желтом лице отсутствуют, их китаец зачем-то сбривает.

Я протягиваю руку и включаю электрический чайник. В нашей бетонной клетушке со светло-розовыми стенами практически всё можно достать лишь протянув руку. Пять-шесть шагов от двери до койки соседа под окном по узкому проходу между моим ложе и приваренной к полу партой со скамейкой, в большинстве камер вместо нее – третья койка, вот и вся жилплощадь. Над партой несколько полок, занятых моими книгами, бумагами, открытками русских воинов прилепленных скотчем. Рядом висит металлический шкаф. Мест для различных ништячков, фотографий, писем и стратегического запаса кофе и шоколада предостаточно. Следа от обиденно-письменного стола расположился совмещенный, открытый всем ветрам и любопытным взглядам санузел. Оглянувшись, можно решить, что в нем мы и живем.

Пока закипает чайник, я «принимаю ванну». Набираю в пригоршню ледяную воду, будь она немного холоднее и из крана сыпались бы кубики льда, ныряю в ладони, ух! Не давая себе опомнится, повторяю экзекуцию несколько раз, смывая остатки сна в канализацию. Над рукомойником полочка из оргстекла с гигиеническими принадлежностями на две персоны: русскую и китайскую. Мои, как ветерана этой «хаты» - справа, им не упасть, те что с лева от неосторожных действий их хозяева периодически срываются в пропасть навстречу с «дальняком». Унитазом его не назвать даже с натяжной, этакий жестяной конус накрытый круглой крышкой. Член Коммунистической Партии Китая не комплексует, чертыхаясь по-своему, выуживает из-за него свои зубные щетки. Я всматриваюсь в тусклое, чуть больше ладони, зеркальце над полкой. Оттуда мне подмигивает вечно довольный чеширский кот. Судя по его улыбающейся физиономии ему куда веселее, чем мне. Правда и у меня нет поводов для грусти.

Чайник щелкнул, оповестив о выполненной работе. Сосед, с натянутой на глаза вязаной шапочкой, залез под свое тряпье досматривать пекинские грёзы.

Наливаю в безразмерную, пузатую кружку кипяток на два пальца, слегка подсаливаю воду. Пока она остывает, растираю ладони и вены на руках. Костяшками пальцев с усилием тру лицо, лоб, затылок, шею – разгоняю кровь, щиплю себя за уши, давлю пальцами в ладони - это моя команда «подъем» собственным внутренностям. Минут через пять выпиваю теплую кипяченную воду – доброе утро желудок. Полгода тому назад я сидел с помешанным на своем здоровье пожилым китайцем, мне почему-то «везет» на всяких басурман, тот мечтал дожить до ста лет и в свой полтинник выглядел чуть старше меня. Я, особо не задумываясь, перенял некоторые хитрости, которым теперь неукоснительно следую. В обмен на мудрость я научил его ругаться матом.

Включаю телевизор, стоящий на небольшом холодильнике прямо напротив «дальняка». Знаковое соседство. По местным меркам я «упакован», было бы странно за столь долгий срок не обрасти казенными вещами. Переключая каналы, ищу показания температуры за бортом. Вот – вот снова откроется «кормушка» со стандартным вопросом – идем ли мы гулять. Я никогда не отказывался от прогулки, но когда заехал житель Поднебесной в шмотье, явно не расчитаном на русскую зиму, мною овладело неведомое ранее чувство толерантности, плавно переходящее в жалость. Поэтому при температуре ниже 20-ти мы нос на улицу не высовываем, мерзнем в «хате». Мои рассказы о Норильске с его «-40 С» на солнышке он принимает за научную фантастику. Сегодня «-15 С. Громко объявляю показания, Китаец в ответ стонет. Это согласие.

Смотрю на постель, и мною овладевает искушение прилечь. Никто и ничто не мешает спать здесь хоть сутки напролет, чем многие и пользуются, отсыпаясь за всю жизнь. Но я вредничаю, чтобы жить – нужна борьба. Для борьбы необходим враг. Я нашел его здесь – это моя лень. Ежеминутное противостояние поддерживает тонус, что мне и требуется. Лень бессмертна, но ее можно перехитрить, чем я , с переменным успехом, и занимаюсь.

От размышлений отрывает хлопнувшая «кормушка». В нее просовывается голова в очках нашего главного «выгуливателя».
- Гуляем?
- Конечно!
- На улице почти двадцать,- с сомнением говорит он, но не краснеет от явной лжи, - точно идете?

Я, молча разворачиваю в его сторону телевизор, постукиваю пальцем в угол экрана. Улыбаюсь. «Кормушка» с треском захлопывается. Я его прекрасно понимаю. Чем меньше людей гуляет, тем скорее он со своими товарищами освободится от тяжкой обязанности. Поэтому летом я слушал рассказы об ужасах смога от горящих торфяников, осенью в прогулочных двориках хозяйничают ураганы, зимой, естественно, жуткий мороз. Как-то я честно признался ему, что хожу гулять еще и потому, чтобы он помучился. Я гуляю, а он то на работе. После этого откровения страшилки прекратились, но про температуру все же привирает. Теперь я по утрам смотрю «градусник» в телевизоре.

Переключаю зомбоящик на МТВ и делаю погромче. В принципе, только ради утренней побудки его и держу, в остальное время он выключен, собирает пыль. Китайцу не спится, завтрак на подходе, прогулка неотвратимо грядет. Он бы и рад не идти, но кто ж его спрашивает. Тем более, что он все равно мерзнет в «хате», так какая разница где именно. Стена под окном не теплее морозилки холодильника, из всех щелей сифонят сквозняки. Летом его место шикарное, но ближе к зиме я перебрался к единственной в камере батарее. Моя толерантность не безгранична. Сосед семенит умываться, мне приходится сесть на койку. Здесь если один встает, второй садится. А ведь как-то умудряемся жить на этих метрах и втроем. Китаец старше меня лет на десять, но ниже ростом и слабее. Как и все азиаты – суетлив, хитер и трудолюбив как муравей. По вечерам поет. Постоянно забываю его имя, поэтому зову его просто товарищ китаец.

В коридоре послышался металлический лязг тележки – развозят завтрак. Смотрю в меню, которое ежемесячно отрисовываю с календарем. Сегодня овсянка, сэр! Если добавить ложку меда, то можно есть. Хотя буду или нет я питаться, зависит не столько от меню, сколько от дежурного повара. Кое-кто готовит от души, даже добавляет зелень, по слухам купленную на личные средства. А кто-то стряпает так, как будто работает в тюрьме. Вспоминаю давно вычисленный их график дежурств. Сегодня съедобно

Я уже оделся, готов к прогулке. В этот день она сразу после завтрака. Одет не по зимнему, но по спортивному. Движение – жизнь, пусть и за решеткой.

Ем на своей койке. За партой сложно разместиться вдвоем, да и никак не могу привыкнуть к громкому чавканью возле уха. Мои попытки перевоспитать взрослого человека , привив ему элементы простейшего этикета, с треском провалились. Он просто не понимает, как это есть с закрытым ртом. Ладно, не пердит за столом, уже хорошо. Иногда размышляю о том, что если все же придется ехать на зону, то интеллигентские замашки придется оставить в Лефортово и учиться там чавкать и сербать не хуже остальных.

Стук ложек об эмаль казенных мисок был недолог. Дверь открылась приглашая на выгул. Товарищ китаец вскакивает, суетливо одевается, задевает свою миску с остатками каши, она с грохотом падает на пол. Он причитает, начинает собирать кашу, мы стоим и молча ждем. Дежурные привыкли ко всему, я медитирую. Наконец, натянув кое-как на себя вещи, он подскакивает к выходу. Я молча киваю ему на окно. Он бежит назад, в ботинках залазит на свое одеяло, дергает форточку. «Хату» надо проветривать.

Мягко ступаем по коврам, тихо шелестит лифт – Лефортово. Нынче нам подфартило – достался самый большой дворик. Здесь можно бегать по кругу, как лошадь на ипподроме. В меньших коробках приходится метаться от стенки к стенке. Бегом марш! Пару километров, следом десяток асан йоги и растяжка – все час, время пролетит незаметно. По радио рассказывают об ужасах геморроя, стараюсь не слушать общероссийский бред, сосредотачиваюсь на движении.

Сосед, в лучших традициях своей цивилизации, копирует все мои действия. Поначалу я даже решил, что он дразнится. Нет, тоже не хочет замерзнуть. Получается коряво и смешно, но он серьезен и старается. Как-то поинтересовался у него, почему в кино все китайцы занимаются у-шу, йогой или, хотя бы, карате, а в Лефортово все китайцы такие неуклюжие. По русски он говорит неплохо, хоть и с жутким акцентом, общаться получается. Ответил мне:
- Нас 1,5 миллиарда, мы все разные.
По мне, так все на одно лицо.

Замерзнуть не успеваем. От тел валит пар. В камере продолжаем заниматься, почти до самого обеда «хата» преображается в спортзал. Вместо тренажеров и гантелей – койки, полотенца и бутылки с водой. Недавно научил соседа стоять на руках возле стенки, тот радовался как ребенок. Стоило же прожить пол жизни и попасть в чужой стране в тюрьму, чтобы смотреть на мир вверх тормашками. Пыхтим, кряхтим, потеем. Смотрю как он отжимается, спрашиваю:
- А на кулаках слабо?
Пол бетонный, китаец нежный. Что такое «слабо» делает вид, что не понимает. Я показываю, он пробует, не получается. Больно. Все, я вхожу в кураж:
- Так! Ты же монах Шаолинь! Ну-ка вставай на кулаки!
Он снова пытается, не может, ему больно. Я удивлен, завожусь. Мне плевать на его способности, но ведь он монах из Шаолинь. Я в это уже верю всей душой, я от него не отстану. Падаю перед ним в проход на кулаки, подпрыгиваю на них.
- Это же просто, попробуй. Больно – так терпи! Он стонет, не получается. Говорит умоляюще:
- Я сначала на газетке попробую. Пытается увильнуть. Я кричу ему в лицо:
- На хер газету! Вставай! Ты что, баба? Китайская баба? Ты же Шаолинь! Ну! Давай, блядь!

Он становится на кулаки. Его лицо краснеет, сморщивается. Еще не монах, но уже смахивает на самурая их дешевого кинофильма. Он орет, но стоит. Я ору на него:
- Терпи китаеза! Прыгаю перед ним на кулаках, Сбивая их об пол в кровь. В стены камеры со всех сторон начинают стучать, похоже думают, что здесь кто-то кого-то убивает. Китаец падает грудью на пол, я рядом. Мы смеемся.
- Ну вот, а ты боялся. Ты же Шаолинь!
- Хорошо, - говорит, - очень хорошо.
Он счастлив. Или умело притворяется.

После занятий заполняю свою таблицу достижений. Каждый последующий месяц должен быть не хуже прошедшего. Может быть только благодаря ей я наконец-то умудрился сесть на шпагат. На воле он мне казался недостижимой мечтой.

Сосед разглядывает себя в зеркале. Позанимается чуток и бежит к нему, любуется. Редкостный тип. На театральных подмостках добился бы гораздо больших успехов, чем в армии. Я говорю ему об этом, он ругается по китайски, не хочет вспоминать, из-за чего сюда влетел. Вот, вот выступал бы в Пекинской опере, не сидел бы в Лефортовской. Вечером у него концерт, и я единственный зритель. Отказаться невозможно.

Так, никуда не спеша, время подкрадывается к обеду. После упорных трудов и примитивных обливаний в раковине начинаешь чувствовать себя живым человеком. Появляется желание творить, к чему-то приложиться, что-нибудь свернуть. Хочется просто жить. Но на восьми квадратах выбор дел невелик. До обеда полчаса, может поваляться? Пока думал, уже лежу. Лень, загнанная под шконку, учуяла свой шанс. Своими липкими ручонками обвивает тело, намертво прижимая его к матрацу. Шепчет в оба уха: « Закрой глаза, вздремни…». Вот он, коварный враг. Стоит поддаться искушению, Забыть на день, другой о движении, отложить мнимое дело на потом, и вот уже практически невозможно вырваться из спячки, круглосуточной дремоты. А дел и правда никаких, может действительно, поспать до суда? Вскакиваю рывком, включаю чайник. Спасение в кофе. Я стал заядлым кофеманом, все мы от чего-то зависим. По четвергам, в праздник банного дня, балую себя заварным кофе, варю его кипятильником. Сегодня понедельник, кофе растворимый. Что угодно, только не лежать!

Аромат достиг китайских ноздрей, тот засуетился, крутится рядом, делает вид, что чем-то озабочен. Как назло, тоже любитель кофеина. Шкериться в одиночку, как некоторые местные персонажи, не могу. Выдаю ему из золотого фонда порцию кофе. Он опять счастлив и показательно молится неизвестно кому. Сидим, пьем кофе. Сосед улыбается, я недоволен, закончился шоколад. Он потихоньку затягивает китайскую народную, я закрываю глаза. Как же меня все заебало! Хандра – союзник лени, слабость секундная. Мгновение спустя я уже улыбаюсь. Китаец громко срыгнул и пролил себе на яйца кипяток, ожесточенно матерится порусски. Не смеяться не возможно, жизнь продолжается. Обед.

Бог послал щи, пюре и кошачью рыбу. В камере введен особый режим профилактики заболеваний, передаваемых воздушно-капельным путем. Чеснок поедаем тоннами, целоваться здесь не с кем. Китаец лезет в «погреб» чистить чеснок, свое дело уже знает. Я, как главный агроном, поднимаюсь в оранжерею с одноразовым ножом наперевес за свежей зеленью. Над телевизором – полка для телевизора. Как обычно в России, задумка хорошая, исполнение для отчетности. ТВ на полку влазит, но без антенны, потому стоит под ней. Зато в «хате» есть чудесная антресоль, часть которой отведена под теплицу, в которой я выращиваю тот же чеснок, но уже зеленый. Почти черемша. Живое растение радует глаз и язык. Во время обеда стараюсь не замечать чавкающие звуки. Думаю о вечном.

Восполнив нехватку солнца рыбьим жиром, устраиваюсь поудобнее на койке со свежей прессой. Если ее доставку задерживают, сбивается распорядок дня, есть риск провалиться в сон до самого ужина, бывало такое десятки раз. Борюсь с тяжелой головой изо всех сил, если сбить график, замучает бессонница, всю ночь гонять мысли о воле – нет хуже мучений. Спасает, опять же, кофе или крепкий чай. Но сейчас я рассматриваю в журнале фотографии Жени и Никиты, думая о том, что они где-то рядом. Товарищ китаец моет полы.

Как и в любом живом создании, в моем соседе имеются неоспоримые положительные качества. Он любит убираться. Объясняет свой фанатизм тем, что пока работает, не думает о тюрьме. Здесь принято убираться по очереди, но он так настаивал на монопольном праве убираться, что я проявил слабость и не мог ему отказать. Ох уж эта моя толерантность. Полов у нас мало, просто дефицит. Поэтому он плавно переходит на стены, сантехнику, где только можно протирает пыль. Оглядывается в поисках нечистот, не находит, грустно вздыхает и идет спать до ужина. Тишина. Кайф. Время учебы.

Достаю с полки учебники английского языка, словари, тетрадки и до самого ужина углубляюсь в разнообразные инфинитивы и прочую дребедень. С памятью проблемы с детства, приходится вредничать, как в спорте. Насилуя собственный мозг и загоняя лень на ее законное место – под шконку. Чтобы как-то развивать память, последовал чьему-то совету, стал учить стихи. В результате вызубрил избранное Есенина, а на английские слова памяти так и не хватило. Ничего, времени предостаточно. Белый человек,- повторяю про себя как мантру,- обязан из тюрьмы выходить умнее, сильнее и, желательно, поскорее.

Через несколько страниц учебника, в коридоре опять гремит тележка, на этот раз с ужином. Заглядываю в меню – несъедобно ни при каких условиях. Сворачиваю свой университет, освобождаю парту китайцу и перебираюсь к себе на койку, прихватив пару бутербродов, чай и Достоевского. Сосед ест все. даже птичье пшено, то есть пшенку. В который раз удивляюсь, куда это все лезет. Прячусь от чавкающих звуков в мрачный мир рефлексии, который затягивает до самого вечера.

То, что вечер все же наступил и, солнце не остановилось на полпути, я понимаю, услышав тоскливые народные мотивы о неблагополучных отношениях юных китайских Ромео и Джульетты. Концерт у нас каждый вечер, репертуар ограничен. Но, зараза, хорошо поет! Иногда ему аплодируют даже из-за дверей, хотя чаще стучат ключом, пытаясь сделать звук потише. После десятой песни о трудном социалистическом пути молодой китайской республики, настаиваю на изменении языка трансляции. Без проблем переходит на Катюшу, молодого казака и Подмосковные вечера, правда с жутким искажением ударений и знанием не более двух куплетов каждой песни. Смешно и грустно одновременно. Берет за душу голосом и артистизмом. То изображает монаха, постепенно преображаясь в красноармейца на позиции, после чего «умирает», сраженный пулей и, лежа уже на полу, показывает, как течет весной ручей. Думаю, на зоне он будет иметь успех. Но пока его спектаклями я вынужден наслаждаться в одиночку.

В какой-то момент ему надоедает, а это минимум через час, он запрокидывает голову к арочному потолку, вскидывает руки и громко молится. После чего предлагает партию в шахматы. Я играю без ферзя, ему так интереснее.

За полчаса до отбоя приносят письма, самый счастливый момент в моей нынешней жизни. Как можно быстрее помогаю китайцу поставить мне мат, он, в какой уже сегодня раз, счастливый, затихает с газетами на своей койке, а я с головой проваливаюсь в вольную жизнь писем. Впереди полночи эмоций, изливаемых на бумагу, что уже утром будут переданы в руки с маникюром или без него, завершая суточный цикл Лефортово.

Но день не может закончиться, пока не будет выполнен весь комплекс ритуальных обрядов. Так заведено в моем мире и я в нем хозяин.

Наполняю казенную емкость с надписью «для пищевых целей» и «14л» (случайность ли?) горячей и подсоленной водой. С тихим блаженством, преследуя исключительно пищевые цели, погружаю туда свои конечности. Они устали. Мы греемся. После распарки, вспоминая наставления китайца, но не того, что храпит рядом, я измываюсь над ступнями. Внутренние органы, один за другим, радостно смеются и хлопают в свои ладоши, я это чувствую. Особое внимание уделяю местам возле пяток, что отвечают за будущее потомство. Очень надеюсь, что пригодится.

Когда аккуратно вычеркиваю в календаре очередную клетку – день официально закончен. Сажусь за письма. Время исчезает. Бывает, что вновь оно появляется лишь под утро. Но в этот раз я справился быстрее и несколько конвертов, вобравшие в себя часть моей души, изготовились в низком старте, чтобы вскоре сорваться навстречу своим адресатам.

Чайник. Вода. Зубы. Чеширский кот. Постель. Нет, еще не сон. Для начала надо изогнуться так, чтобы тело, как фигура в тетрисе, максимально комфортно улеглась между бугров и ухабов матраса. В случае неудачного расположения можно запросто лишиться на утро чувствительности какой-либо части тела. Но за месяцы тренировок я изучил рельеф своего матраса, как дачник свой огород. Ближе к лету я избавлюсь от него с легкой душой, когда тепло, я сплю прямо на железной койке, так и сны ярче и тело не избаловано. Но до лета еще жить и жить…

Смотрю на лампу, как же я ее ненавижу. Если же накрыться с головой, отсутствие кислорода быстро вынудит вылезти на яркий свет. Когда же я уже смогу уснуть дома в темноте… Пока вспоминал домашний уют, дежурный сжалился и выключил свет. Странно, такого никогда не было. Но темнота не кромешная, слабый огонек высвечивает чей-то знакомый силуэт. Я встаю с кровати, делаю шаг навстречу к своей мечте, но внимание отвлекает шипящая сковорода с жареной картошкой.

До подъема еще несколько часов. Я все успею.

Сохранено