3725-ое января

katresha — 15.05.2024

Жанр дневника - это практически всегда просто заметки о прошедшем, перечисление событий... из года в год, десятилетиями. Редко, кто занимается осмыслением произошедшего. Почему-то это не принято. Каноном школьных сочинений “Как я провел это лето” было изложение историй, а вовсе не их осмысление - действительно, КАК, каким образом, прошло это время. Было бы неуместно сдать учителю вместо “Этим летом я ездил к бабушке в деревню”, сочинение, начинающее так: “Этим летом я понял, что я - полный дурак.” А ведь такой подход был бы более полезен, и нести это в класс совсем не обязательно.

Большинство своих первых летних каникул я провела в сердечном санатории в Малаховке. У меня был порок сердца, и долгое время лето было стойко связано с процедурами, присосками аппаратов ЭКГ, дребезжащими звуками медицинской тележки, едущей по коридору от поста главной медсестры и неумолимо приближающейся к нашей палате. Мне не нужно было читать “Полет над гнездом кукушки”, чтобы понять насилие системы над личностью. Они делали с нашими телами все что хотели, во благо. Но многие все равно не выжили. Например, моя подруга Анжела С. Мы переписывались, бедные больные сердца, многие годы после санатория. Но я-то выжила. Потому что не была больна.

Вот и вся правда о советской медицине. То ли они сразу лечили меня от неправильного диагноза, то ли явилось редкое науке чудо (что вряд ли), но однажды после четвертого класса обнаружилось, что это были просто шумы в сердце после ревматизма, и теперь они прошли, но не это суть дела - главное, я могу теперь отправиться не в Малаховку, а в Настоящий Пионерский Лагерь! Где будет зарница, тубзик на улице, двадцать человек в палате, вши, сигареты, подъем флага, дискотеки, плавание в совершенно холодном болото-пруде, воровство клубники и прочий беспредел советского детства. Когда знаешь, что где-то томятся детки в Малаховке ценишь эту свободу ГОРАЗДО больше.

С Анжелкой я познакомилась на втором году пребывания в санатории. Я вошла в палату и увидела сидящую на кровати ослепительно рыжую девочку в ярко-красном платье. Это было подлинное сияние чистого разума!)) Сияние улыбнулось и сказало - А я могу проползти под всеми кроватями за один раз! Ого, подумала я. Я конечно, даже точно, тоже могла бы, но мне это и в голову не приходило! Не желая отставать, я попыталась вспомнить, в чем же я сильна, и сказала - А я могу качаться на качелях и кидаться с них палками! Такое было трудно перекрыть, новенькая это явно осознала. - Давай дружить, - сказала она.

И мы отправились на качели кидаться с них прутьями и ветками, а также этой же ночью проползли за один раз под всеми кроватями. Мы делились с друг другом аскорбиновыми порошками, прятались от главной медсестры и прыгали со шкафа, за что нас тащили в изолятор и там наказывали. В этом смысле, мне даже не надо читать “Оливера Твиста”... Жизнь детей в закрытом заведении всегда одинакова.

Плюсом санатория было то, что туда съезжались больные со всей страны, а не только из одной области, как в пионерлагерь. Я познакомилась с детьми из разных городов. Узнала разные акценты в русском языке и научилась не смеяться над ними. Особенно мы с Анжелкой любили поначалу смеяться над московским тягучим акцентом девочки Са-а-а-а-ши. Из М-а-а-а-а-а-сквы. Она нам врала, что жила в Алжире и ела там оранжевое мороженое. Вот так вруша-хрюша! А-а-а-р-а-а-а-а-н-ж-е-в-а-а-а-е.... м-а-а-а-а-а-р-о-ж-е-н-а-а-а-а, да Саш? Она рыдала. Ну, в Алжире, в Африке, правда есть такое. Воспиталка нашей группы отозвала нас в сторону и сказала, чтобы мы дружили с ней, потому что ее отец погиб в этом самом Алжире. Они были инженерами, но там началась война. Поэтому Саша все время рыдала, и нам надо было с ней дружить. И мы взяли ее в компанию.

Как-то раз мы рассуждали, кто как хочет умереть. Анжела сказала, что было бы неплохо, чтобы ее задавил самолет. На взлетной полосе. Это было круто. Саша сказала, что хочет умереть за границей, что бы у нее было свидетельство о смерти на иностранном языке, как у отца. - Тогда ведь и не понятно, умерла я или нет, - добавила она. Это тоже было круто. Подруги уставились на меня. Это было очень малодушно, но я хотела жить. Но нельзя такое говорить, когда у всех окружающих тебя порок сердца, нельзя цепляться за эфемерную надежду. - А я бы хотела бы, чтобы меня задавил самолет за границей, - нашлась я. Девчонки посмотрели на меня с уважением.

Когда Анжела умерла, я училась в десятом классе. Мне написал ее брат из Пензы. Я пошла на наш аэропорт, пролезла там в дырку в заборе и вышла в мареве и грохоте горячих приближающихся турбин на взлетную полосу... Простите меня, товарищи летчики и сотрудники аэропорта, несущиеся и орущие в матюгальники, на машине с мигалкой, мчащейся наперерез огромным крыльям. Не знаю, что на меня нашло. Я даже не думала об этом. Так что план Анжелки все равно бы не удался.

Через несколько лет в нашем аэропорту упал самолет со всей польской политической элитой, зацепившись за березу, и его закрыли.

Иногда я специально покупаю эскимо оранжевого цвета, и думаю, такое ли ела Сашка в Алжире или нет... Во всяком случае, ее план был более реалистичным и по сей день остается планом Б.

Как я провел этим летом... как я провел этой жизнью...

Сохранено