20 мая

kondratea — 20.05.2021 Вообще-то я своих покойных родственников вспоминаю обычно в дни их рождения.Но Николая Васильевича, деда Колю, почему-то сегодня - в день его смерти. И в этот день в 1990г, и позже, в день его похорон, я занималась угодным его душе делом - параллельно с печальными заботами учила функциональный анализ, чтобы сдать его досрочно. Я и тогда понимала, что ещё не так далеко отлетевшая его душа меня горячо одобряет в этом. Потому что дед мой Коля сам себя сделал через ученье, хотя на самый высокий социальный лифт даже и недюжинные способности его не забросили. Вмешались обстоятельства времени и места.

Николай Васильевич - автор моей (и семьи) фамилии Терехов, корнями происходящей из родного села обоих его родителей - Дегтяное, Спасского уезда Рязанской губернии. Там почти все и были Тереховыми. Рязань - Нечерноземье, одной землей, раздробленной на наделы, кормиться там было невозможно уже и в 19 веке, поэтому молодые мужчины (а позже и женщины) уходили в отходный промысел. К концу 19 века этот "промысел" был работой на фабриках - кустарей вытеснили капиталисты. Делали так - зимой уходили работать в город (чаще Москву), по весне приезжали пахать и сеять. От этого имели помощь едой и другой натурой. Но и мать, и отец моего деда "ходили" в Петербург. Это было связано с тогдашним "блатом" - низкоквалифицированных рабочих нанимали контрактно, на время, чтобы устраиваться каждый сезон снова - надо было иметь знакомства с "мастером". "Наши" связи имели на заводе Треугольник, куда и ездили работать. Производство резины - вредное, связано с вулканизацией, серой, свинцом и другими веществами. Мужчины работали на тяжелых работах, женщины чаще всего вулканизировали - например, мне рассказывала сестра деда про конвейер на полу, по которому едут сырые горячие калоши, подвергнутые обработке серой для закрепления резины ("вулканизации"). Женщины стоят у конвейера, надевают на ноги по калошине и становятся в холодный ручеек рядом, чтобы охладить и навести блеск, потом ставят обратно.

Так работала и моя прабабушка, Агафья Андреевна, в девичестве Перова. Она довольно поздно для деревенской вышла замуж (чуть ли не 28 лет), но за своего односельчанина, Василия Антоновича Терехова, также работавшего по зимам на Треугольнике. Брак продлился совсем недолго - наступила Первая мировая, Василия Антоновича призвали, на фронте его ранили, отравили и заразили туберкулезом. Когда он уходил - в ноябре 1914 года родился сын Николай, "о чем в церковных книгах сделана надлежащая запись о крещении 6го декабря, крещен в честь Николая святителя Мирликийского" (крещенское свидетельство сохранилось). Василий Антонович вернулся домой в 1917г инвалидом. В 1918г родилась дочь Антонина, и в том же году Василий Антонович умер.

Антонина, тётя Тоня, сестра моего деда, охотно рассказывала про быт рабочей-вдовы с двумя детьми, как она его запомнила. Еще несколько лет после Октябрьской революции даже в колыбелии ее - городе Петрограде - мало что менялось. Мать работала на заводе, за детьми нанимала смотреть свою же рабочую девочку лет 13-14, практически за еду. После известного голода 19-21х годов еда в Петрограде была, зарплаты матери кое-как хватало. Жили они в комнатах дома Треугольника (ул Шкапина дом 5, рядом с Балтийским вокзалом) - барачная система, по тридцать комнат на коридор с одной кухней, удобства во дворе. Дом по ул Шкапина удивительно долго держался - еще в 2000х годах я не забывала посмотреть на него, проезжая мимо, но примерно в 2014 его таки снесли и построили бизнес-центр и жилой дом. Но и до того он врезался в мою память - оттуда есть-пошли мы все, в моей ветке семьи. И вытащил нас, образно говоря, из трущобы, именно дед.

Агафья Андреевна была суеверно-набожна. Антонина легкомысленна и полна своего, девичьего предназначения, в чем мать ее полностью поддерживала и одобряла. А Николай удался явно не в них. Он начал учиться в "седьмой трудовой школе" (неизвестно, из чего преобразованной, явно не на ровном месте возникшей), находившейся на Лермонтовском проспекте. Учились там по коллективно-предметному методу, увековеченному в Республике Шкид, и вообще-то оказавшимся методом Дальтона. Детей разделяли на команды, команды учились вместе (буквально "изучая утку", дед рассказывал про "изучение реки Невы" и "изучение трамвая" со всех сторон). Но отвечать мог один из команды. Таким макаром, разумеется, учились только хотевшие учиться. Дед хотел. И мог. У него была мечта - в классе учился некий Витя, сын инженера. Дед бывал у него в гостях и видел и на стенах, и на полу ковры. Он мечтал, что когда вырастет - у него тоже будет квартира, а не комната, и на каждой стене - ковры. Для этого он решил стать инженером.

Дед стал настойчиво учиться, читать разное -  были учителя, которые с ним разговаривали и давали задачи сверх школы. Дома его в этом никто не поддерживал - он жег керосин по ночам, раскладывал свои книги и тетради на единственном столе (на котором его сестра хотела гладить платья) и вообще был неразговорчив. После семилетки дед подал документы в отдел образования, и ему выпал электротехникум. В те годы образование "разбрасывалось" органами роно по желающим, часто без учета их выбора. Я перечитала множество мемуаров людей интеллигентного класса, ужасавшихся тому, что в начале 30х их детям закрыт был путь в высшее образование не через техникум или рабочий стаж. А семья моего деда и техникум-то считала его блажью, но он был счастлив выпавшему выбору - электротехника как раз подходила и его знаниям физики, и его дальнейшим планам. Во время учебы в техникуме их постоянно привлекали к реальным работам - среди прочего, ученики устанавливали и запитывали столбы электроснабжения Балтийской ветки электрички, на которой мы и ездим в Петергоф (столбы, надеюсь, с 30х годов все же меняли:). Деду попался мастер-электромонтёр - немец, очень требовательный и научивший их немецкой терминологии, которую дед цитировал время от времени, но я сейчас уже забыла.

Окончив техникум, дед стал работать и готовиться поступать в ВУЗ. А тут как раз открылся Ленинградский Институт Инженеров Связи (им Бонч-Бруевича, в 1930г), и туда объявили набор на супермодные и востребованные в 30е годы радиоспециальности. Дед подал документы весной 1932г - письменную математику и устную физику он сдал прекрасно (на физике в его пользу расположился профессор "из бывших", когда дед употребил эту всю известную ему немецкую терминологию, объясняя электросхему). Оставалось сочинение. С грамотностью у деда было плохо - ни семейное воспитание, ни школа не способстовали. Он ужасно волновался, но войдя в зал и увидев среди пяти предложенных тем что-то вроде "Роль чистки партии в строительстве социализма" написал ровно одну страницу, сдал и ушёл с мыслью "вот попробуйте мне ниже тройки влепить". Ниже тройки не влепили, и дед попал в институт.

С его обстоятельностью, любовью разбираться в сложных темах по разным учебникам и книгам, любовью решать задачи "до последнего" и осваивать все досконально, дед конечно же хотел развесистого и глубокого академического курса знаний в институте. Первые два курса привели его в восторг - у него сложились разные два и два и расставились точки над и через последовательные и подробные курсы математики, физики, материалов, радио. Но с 1934 в ход пошли первые пятилетки, студентов принудительно перевели на "ускоренный метод" - половину времени они работали, а половину учились. Дед так себе о нем отзывался, но некоторый опыт на разных заводах и железной дороге он приобрел. В 1938г он окончил институт и его призвали в армию - он прошел офицерские курсы и стал офицером сначала пехотных войск, а дальше связистом.

Соответственно, Николай Васильевич отвоевал всю финскую войну-  закончившуюся для его части, как и для других, особо трудным моментом. Они понимали, что попадают в окружение в зимнем лесу, но командир не мог дать приказ выбираться, не получив сам приказа сверху (а то под расстрел же). А радио не принимало.  Мой дед достал из полы шинели "краткий справочник по радиоантеннам" (он его и на Великую Отечественную тоже с собой брал!), сумел сообразить измерения коробчатой (трехмерной) антенны, которую при помощи бойцов построили из срубленных тонких деревцов и проволоки. Она тоже не сразу "взяла" - всю конструкцию пришлось еще поднимать, для чего бойцы взбирались на деревья, а им передавали снизу антенну. Но свою роль она сыграла - в какой-то момент радист "взял сигнал", командир отчитался об их положении и получил приказ отступать. И они все вышли. Поэтому у моего деда первая медаль не с ВОВ, а с финской. Триумф знаний над военщиной.

После финской он служил в Старой Руссе, жил на квартире, и как ему свойственно - учился в свободное время, хотел поступать в академию Генштаба, хотя он понимал, что дело к войне. Война наступила, его часть воевала сначала на Ленинградском, потом на Волховском фронтах, он воевал инженером-связистом, долго оставался на Ленинградском фронте с южной стороны Блокады - и поэтому выжили и его мать, и сестра. Как бы он к ним ни относился, но он собирал свой паек, покупал припасы на сигареты и у других, все это зашивал вокруг себя (о, эти крупные стежки непременно толстой иглой и нитками номер 10! дед всю жизнь все сшивал грубо и крепко, самые неожиданные предметы подшивал - например, словари клеенкой!) - и в увольнительную брел до той самой Шкапина, где выживали его родные. Путь был опасен тем, что на военных, несущих еду, охотились мародеры-грабители - поэтому и надо было обшиваться едой под шинелью, для безопасности и надежности.

Еще до снятия Блокады дедова часть была перемещена в наступление, так что дед, как все, прошел "пол-Европы" и окончил войну в Вене. Дед довольно прилично говорил по-немецки (тогда его изучали в школах) и общался на этом языке с американскими коллегами-связистами, которых он там встретил. Это подтолкнуло его изучать английский язык, и вообще война переориентировала его карьерные мечты в "стать генералом". Это казалось весьма возможным - он дослужился до майора, был на хорошем счету и имел, конечно, безупречное пролетарское происхождение. Надо было поступать в академию Генштаба, но его часть неожиданно из Вены перебросили на Японскую войну. Пока их везли-везли, везли-везли - война-то и кончилась, но их оставили в Харбине, где дед от избытка прилежания учил английский, нанимая местного репетитора "из бывших". Деду стоило огромных усилий добиться увольнительной для сдачи экзаменов, но все сложилось - он опять проехал через всю широкую страну (на поездах), попал в Ленинград вовремя и сдал экзамены удачно. За партами огромной кафедральной аудитории сидели люди, сильно потраченные войной - некоторые из них были намного более образованы, чем дед. Но он - занимался, и это его пронесло.

Сдав экзамены и получив предписание, он поехал обратно в часть - добиваться увольнения на учебу. Как раз в эту поездку, они встретились с бабушкой Ниной в поезде Омск - Томск (бабушка, невероятно, ОТДЫХАЛА в Омске "у младшего брата", который всего лишь проходил там производственную практику строителя). Проговорили всю ночь, и дед поехал подавать документы.

Дед демобилизовался из части, выпросил у знакомого в части списанный белый парашют и разрезал его на отрезы. На обратном пути в Питер он заехал в Томск, одарил многочисленных родственниц бабушки отрезами белого шелка на платья - и получил единодушное одобрение в качестве жениха бабушке. Они поженились позже, так как бабушка заканчивала учиться. Бабушка, заметим, имела проспекты стать "генеральшей" в будущем, но не тут-то было.

На деда в первый же год обучения написал донос бывший однополчанин, из зависти, как раз о том, что дед общался с "ненадежными элементами" в Харбине, брал уроки вражеского языка. Только по знакомству капитана из "первого отдела"  Акалемии деду удалось избежать самого худшего. Его уволили из академии и заслали в глушь - на станцию Аляты-Пристань, под Баку. Дед собирался застрелиться, и только наличие молодой беременной жены помешало - дед серьезно понимал ответственность.

И вот он с молодой женой поехал служить в глубинке Азербайджана. Мечта его жизни была определенно сломана, в деде наверняка что-то поменялось, но жизнь его не только не закончилась на том, но скорее расцвела. В Алятах у него родились сын, потом в Моршанске дочь. Помогать жене приехала тёща - у деда впервые была большая семья, сосредоточенная вокруг него, она вносила суматошную радость, события, дружбы (сам дед рассказыал, что ему в голову не приходило как-то особо "дружить"), гости, культура, наконец. Мне кажется - дед подспудно желал соединиться только с женщиной "выше его" по культурному уровню - он, например, не выбрал себе жену до войны, из круга своей сестры, рабоче-крестьянского. Бабушка определенно этому удовлетворяла, и действительно деда раскручивала на посещение театров, экскурсий, концертов.

Дальнейший путь деда в армии был такой - Аляты, Моршанск, Евпатория, Феодосия. Жили они хорошо, но смысл пребывания в армии для деда был потерян, так что как только Хрущев объявил демобилизацию (с раздачей офицерам квартир по месту первого призыва!) - дед сразу и демобилизовался. По своему безразличию к быту, поехав в Ленинград выбирать квартиру, он вошел в первую же свежепостроенную хрущебу и на первом же этаже ткнул пальцем - эта подходит! Сопровождавшие его люди убеждали посмотреть еще, и не на первом же этаже-  но он отказался. Сколько потом вспоминали этот выбор бабушка и прабабушка, сетуя на сырость и отсутствие балкона:)

Семья переехала в Ленинград, дед стал работать в институте Радио, где и работал до пенсии. Там он столкнулся с первыми электронно-вычислительными машинами, со свойственной ему дотошностью стал разбираться - что это, и как их программируют, в это втянулся и его сын. Отсюда, считай, династия.

Я его помню вечно сидящим за письменным столом в своей комнате, с искривленным занятиями позвоночником, в очень толстых очках для его сильной близорукости. А что же он там делал в 70е годы-то, давно на пенсии? А всё то же, что и всю жизнь - изучал разные области инженерной и физической наук по книгам, решал задачи (в тч служебные задачи для дочери, работавшей в НИИ акустики), продолжал настойчиво учить английский язык. В комнате деда была особая тишина и особая, систематическая запутанность - все было накрепко перетянуто веревками, обернуто клеенками, подвешено на веревочках, просверлено, прошито и расставлено причудливо, по логике деда. Веревки дед делал сам, из ниток номер десять, протягивая длиннющую заготовку от ручки окна к ручке двери (а потом скручивая). Одна красненькая дедова веревочка валяется и по сей день в моей сумочке, на память о нем.

Еще меньше, чем "государственным веревкам" дед доверял общественным квартирным удобствам. ВСтавал он в шесть утра, наливал полное эмалированное ведро холодной воды и ставил его кипятиться на газ. Потом он мылся холодной и горячей водой в тазике над ванной, потом одевался и шел заниматься. Если под рукой попадались внуки - он спешил заниматься и с ними тоже. Как старшая, я прекрасно помню завывания списков английских слов (дед составлял их особо для меня, в альбомах для рисования, где писал с большим нажимом столбцы деревьев, цветов, пословиц и поговорок, фразеологических оборотов) - я сижу на скамеечке, дед у стола, и мы хором декламируем эти списки. В моем раннем детстве деда удивляло мое желание решать задачи и считать, он не связывал такие желания с девочками. А позже он был главным болельщиком любой решенной мной задачи "со звездочкой" - хоть случайно, из книжки, хоть на официальной олимпиаде или экзамене. Это был редкий человек, желавший слушать условия задач по телефону и спрашивать - и как же это решается? Как ты подошла?

Когда я ходила в первый класс, я жила у бабушки и дедушки. Бабушка "зарабатывала пенсию" (брала много дежурств на работе). В дальней комнате их квартиры спала или лежала прабабушка. Мне открывал дверь дед - в хороших брюках, изуродованных пришитыми намертво подтяжками из киперной ленты, в нижней рубашке, согбенный, высокий и худой. С детьми он умел плохо, но моему приходу радовался, тащил меня на кухню - кормить. Наливал любой суп из холодильника в кривую алюминиевую кастрюльку ("чаплыжку", его слово), клал туда квашеной капусты, соленых огурцов,  сметаны "чтобы вкуснее", кипятил вусмерть и требовал, чтобы я ела кипящее - "для здоровья" (сын питерского туберкулезника же!). Приговаривал всегда: "за вкус не ручаюсь, а горячо будет!". Себе он кипятил чай в алюминиевой кружке на горелке, или предлагал и мне тоже "кочеток" - яйцо, зажаренное в море растопленного сала. Поев, он совсем не знал - что еще делать, так что предлагал мне делать уроки, а сам ложился в полутемной комнате и слушал по радио "Театр у микрофона" или музыку. Сколько я тех пьес Островского переслушала в такие вечера!

После того, как его жизнь пошла не по плану, дед продолжал ценить больше всего ученость и продвижение в науках - он возлагал большие надежды на сына, и даже пришел к нам на Васильевский и подарил моей маме цветок в горшке, узнав, что папа, наконец, защитил кандидатскую! В этот момент стало понятно - насколько деда беспокоила ранняя женитьба, как он боялся, что науке при этом конец. Докторскую моего отца дед не успел застать, но я надеюсь, что дедовы чувства и до того уже были полностью удовлетворены тогдашними успехами моего отца.

А меня "в полном расцвете сил" он уже не застал. Один из последних подвигов его любви к учению (и ко мне) - мои вступительные по физике, когда накануне экзамена было объявлено, что в дополнение к стандартной школьной программе требуется знать еще три билета о подъемной силе крыла. Я была дома, в Петергофе, и первым делом позвонила деду по телефону и сказала, что вот это надо, а у меня нет ни учебника, ни книг, ни понятия - сколько чего там нужно знать. Дед сказал, что перезвонит и перезвонил через час, подготовившись (все в тех же альбомах для рисования, наверное) - и еще два часа толковал мне про подъемную силу крыла "на удалёнке", безо всяких ваших зумов, а диктуя - на клетчатой бумаге отложи десять клеточек по горизонтали... по вертикали... поставь точку на 3,2... проведи вектор силы тяжести из нее... теперь струя мотора бьет из точки... в точку... проведи равнодействующую...
Физику я сдала на пять, а  про подъемную силу крыла помню до сих пор.

Когда бабушка уезжала (в пансионат, поездку или на дачу) дед с ней не ездил. "Хочешь дачу - заколоти унитаз, отключи воду - и будет тебе дача!". Когда я поступила в университет, ему уже было трудно оставаться одному. У деда была астма, язва, он еле-еле видел. Я приезжала в такие моменты - готовила ему еду (суп в основном), разговаривала, прибирала. В силу своей молодости, мне было не страшно приехать и "не застать уже" - почему-то я об этом не думала.

Дед умер ранним воскресным майским утром. В шесть утра гремел ведрами, как обычно, потом затих. В восемь встала бабушка, заглянула к нему - он лежал одной ногой на кровати, другой на полу. Видимо, мгновенно. Бабушка, рыдая, позвонила нам, мы с папой метнулись из Петергофа. Оформляли, помню, как я бреду в поликлинику, пытаюсь достучаться там до кого-нибудь. Обратная электричка в обнимку с конспектом по функциональному анализу.Эстафету сдал - эстафету принял. Мы все приняли - и дети, и внуки. Все почитаем ученье. 

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив