13 сентября 1944-го года

топ 100 блогов vazart13.09.2024 из дневников

Владимир Гельфанд, 21 год, лейтенант в стрелковой части, Республика Коми, район Ухты,
13.09.1944
Станция Веселый Кут. Здесь мы грузимся. На станции. Возле самой железной дороги расположена школа-семилетка. Преподавательницы — молоденькие, хорошенькие девушки. Мечта, одним словом!
Жаловались на отсутствие у них бумаги — пришлось поделиться с ними своими трофеями. В школе есть свободные классы, в одном из них я и пишу сейчас.
Рядом со школой небольшая хатенка. Я зашел туда, когда там было много офицеров наших. Разговаривали. Молоденькая семнадцатилетняя девушка восторженно поглядывала на меня. Ее хорошенькое личико нравилось и мне.
Пришел и Тарадзе — нашумел. Девушка говорила, что он очень страшный, и у него большие, неестественные глаза.
— Ему хорошо быть артистом. Вам тоже хорошо быть артистом, — сказала она, обращаясь ко мне.
— Почему? — поинтересовался я.
— А потому, — скромно проговорила, опустив ресницы, она, — что на сцене идет быть красивым, сильным, с большими глазами людям.
Комплимент относился явно ко мне.
Маженов что-то писал за столом. Я снял с него фуражку и примерил на себя. Посмотрел в зеркало.
— Вам любой головной убор идет, — сказала девушка, — даже платок женский.
Я поблагодарил ее за вторично отпущенный мне комплимент. Маженов отнюдь не был польщен ее отношением ко мне. Он поспешил перевести разговор:
— Вам пора выходить замуж, ведь вы уже взрослая, — говорил он ей, — вам 17 лет, как вы терпите?
— Что? — спросила девушка.
— Как вы терпите, ведь вам нужно... пора... исполнить ваши естественные потребности.
Она поняла, покраснела и вышла из комнаты. Я сказал ему: «Видел дураков, но такого еще не видел!»
Действительно, пошлость этого глупца не имела границ.
Между тем девушка рассказала все матери, и та попросила нас выйти под предлогом своего ухода на работу. Все вышли, только Маженов продолжал сидеть, а Пугач, стрелой вылетев из квартиры, долго продолжал еще ругаться вслух: «Видали ли такого дурака!» и проч.
Семенов — ужасный мерзавец и невежда. Когда я по приказу комбата вошел в вагон, где грузились лошади, и попытался проследить за их погрузкой, он несколько раз крикнул в присутствии бойцов: «Выйдите вон, выйдите вон!» Такое ничтожество!
Старшина его тоже себе позволяет вольности. Сегодня, например, он вошел в тот же дом, о котором шла речь выше и, ничего не говоря, стал шарить по комнате: «Где бы поместить больного?» Была хозяйка, мы, наконец, три офицера: я, Пугач, Маженов, а он безо всякого разрешения и спроса позволил себе хозяйничать в чужом доме. Я попросил его выйти из квартиры, но он стал пререкаться и говорить: «Не указывайте мне!»
Ишь, какой герой! «Цытьтс замовчить». Даже хозяева и то заметили, что «сколько военных ни было на станции, еще никогда не было такого случая, чтобы старшина так разговаривал с офицерами, и чтобы военные в глубоком тылу распоряжались в чужих квартирах».
Тарадзе продолжал чудить. Я вошел в свободный класс, он тоже туда зашел.
— Вы в какую группу записываетесь? — спросил я шутя.
Он тоже начал шутить, причем сильно кричал. Я, опять же, шутя, сказал:
— Вызовите своих родителей. Вы нарушаете дисциплину.
Он вышел и привел с собой трех молоденьких учительниц:
— Вот мои мама, тетя и бабушка.
Мы посмеялись. Он тем временем шептал на ухо одной из них: «Он хочет завести с вами любовь».
Пошел на базар: вино — 60 рублей литр. Подошел — ругань: бойцы грозились конфисковать вино за то, что дорого продается. Хозяйка упрашивала пощадить ее и оставить вино. Я спросил: «В чем дело?» Боец, назвавшийся представителем комендатуры и успевший уже проверить документы торговки, предложил: «Вы хоть офицера угостите стаканчиком! Офицеру в первую очередь полагается!»
Продавщица налила шестисотграммовую. Я долго отказывался, но боец настоял на своем. Выпил. Сразу ничего, но потом почувствовал действие напитка и сильно чудил. Сейчас только все прошло, и голова освежела, только боль продолжает кружить ее.
Отправил сегодня письма маме, О. Ш[туль], папе, Софе Р[абиной], Ане Кор[откиной].
«Историю» довел лишь до Днепра (от Ново-Петровки). После вторичной обработки неплохо получилось, на мой взгляд.




Георгий Князев, историк-архивист, 57 лет, ответственный работник Архива АН СССР, Ленинград:
13 сентября.
Брат (двоюродный) пишет с фронта: «...Враг на ряде участков еще силен. Вы знаете, где я нахожусь и что представляет собой данный участок, где противник дерется за каждый миллиметр земли; так что предстоят еще большие битвы. Но уверенность в успехе все же доминирует в моем сознании, а желание усиливает и укрепляет веру.
Я вспоминаю конец 1941 и начало 1942 года, когда положение было критическое, особенно на нашем, трижды отрезанном блокадой, участке — я вступил в коммунистическую партию, прежде оценив общую обстановку и соотношение потенциальных сил нашей страны.
Без колебаний верил, что мы должны победить. Правда, теперь это бесспорно [ясно] любому ребенку, да и самому убийце Гитлеру... Но и тогда я не боялся за жизнь. Тогда нужна была борьба не на жизнь, а на смерть. Другого выхода не было. Либо ты убей, либо тебя убьют. Теперь, когда общая картина стала ясной и потенциальные силы дали определенное направление — движение военного механизма, который работает с постоянным ускорением, — хочется уже не только побеждать, но и быть живым...»

Ему только что минуло 25 лет!..




Михаил Пришвин, писатель, 71 год, Ярославская область, Переславль-Залесский район:
13 сентября.
Сентябрит. Окладной дождь. У Ляли болит сердце от неумеренной работы на огороде. Ох, и дорого мне обойдутся ее помидоры! Поскорее бы ее оторвать от «природы» в Москву, а на весну м. б. куда-нибудь увезти и на даче посадить тещу.
Читал в Лит. газете нападение на Федина за книгу о Горьком. Читал почти без неприязненного чувства к нападающим: до того уж в прошлом и сам Горький, и его барабаны. Может быть, очень бы кстати было бы выступить мне со скандальной речью вроде такой: — Вы нападаете на Федина, который отдал должное писателю А.М. Ремизову, вы понимаете защиту Ремизова, как уклон от современности к прошлому. Но Ремизов ведь единственный из русских писателей, кто сознательно писал о родине нашей, о лучшем и низком в России. Вспомните, что революция в этом отношении не развязала рук писателю, а как раз наоборот, связала. В то время даже в анкете нельзя было назвать себя великоруссом. Но вот пришло время великих испытаний России, и вспомнили родину, и забили барабаны о родине, воины надели погоны, в церкви стали Богу молиться за спасение родины. Не пора ли вспомнить Ремизова?
А что Горький у Федина изображен как робот мудрости, распределявший ее в тысячах писем малообразованным и простодушным пишущим гражданам, то ведь это же и правда: Горький был именно роботом пропаганды. И почему нападают на Федина, если мне же самому в личной беседе в Кремле по поводу чествования Чехова М.И. Калинин сказал: — А Горький вовсе не был так талантлив, как Чехов, как вообще об этом говорят: он был «публицистом». — Может быть правдоискателем? — возразили мы. — Да, да, публицистом, — ответил М. И. — Так вот Калинин в Кремле может искренно высказываться, почему же писатель не может и не должен исходить из своего мнения, а танцевать от печки?
И вот за то, что Федин не танцует от печки, вы называете его несовременным. Увы, сам Горький давно уже в прошлом, и если вы хотите быть совсем современными, то возьмите лучше не Горького, а боевого генерала в орденах за литургией в церкви Ильи Обыденного. Генерал этот молится Богу за спасение родины. Быть может, он поминает своих родных и умерших близких, узнавая в них те добрые силы, которые создали и его самого в лучших достижениях. А Ремизов разве не похож на этого генерала, не он ли единственный всю жизнь писал, предчувствуя ужасные страдания родной земли?



Мира (Мария-Цецилия) Мендельсон-Прокофьева, 29 лет, Москва:
13 сентября.
Ездили на Потылиху, слушали в исполнении певицы Левиной «Океан-море». Сережа советовал ей постараться петь так, чтобы голос звучал более старчески (песню эту поет старуха), как будто к губам приложена папиросная бумага, как через гребенку. Кажется, Сергей Михайлович и Сережа нашли ее исполнение удовлетворительным. Потом записывали на пленку музыку к эпизоду «Болезнь Анастасии», «Отравление Анастасии Ефросиньей». Сережа играл на рояле и пел. Чтобы не сбиваться в темпах, он попросил метроном. Мерный стук метронома неожиданно раздражил Сергея Михайловича. Сначала он жалобно умолял убрать его, но, видя бесполезность просьб, надел на метроном свою шляпу. Но Сереже надо было «смотреть в глаза» метроному и Сергей Михайлович вынужден был уступить. Шутя, он начал прохаживаться по комнате, соразмеряя свои шаги с ударами ненавистного механизма.

Оставить комментарий

Архив записей в блогах:
Сейчас одни из самых страшных дней в истории Украины. Страна готовится к обороне против вторжения, которое может начаться в любой день. Не Украина примет решение о начале этой войны, но украинцы делают максимум, чтобы осложнить принятие такого решения. Больше всего любой бандит боится ...
Ращу его из небольшого покупного кустика. Очень нравится. Правда, использую для приготовления пищи крайне редко. Одно время жил на подоконнике в кухне - удобно отщипнуть и в блюдо. Но куст вымахал большим. Пришлось свезти на лето на дачу. На зиму пристроила на лоджию. Сейчас он такой ...
Когда Сталин перед войной репрессировал половину состава наркоматов, то, возможно, это была вынужденная мера. Конечно, не все репрессированные были агентами четырёх разведок или троцкистами. Судя по тому, что я лично наблюдаю сегодня, большинство тех бюрократов, так же, как и нынешние, ...
Оно вроде бы и так с ветряками, но размерчик который изобразил художник это явно не великан, а даже и недомерок ...
О том, как часто среди матерей попадаются первертные (извращенные) личности и какое это оказывает влияние на растущего ребенка. Важный тезис, который встречается в статье: Чем более нарушено в матери ее материнство, тем более зависим ребенок от нее, и тем труднее ему сепарироваться - ...