Зима Просвещения

digital_geda — 21.10.2021 Читаем с подростками в "Вызове" "Франкенштейна" Мэри Шелли.

Они должны в понедельник написать эссе о взаимных  обязанностях создателя и создания, уж не знаю, что они там  напишут, с их точки зрения книжка занудная, дурная, по-плохому душещипательная и, по большому счету, бессмысленная. И героям невозможно сочувствовать. Ну в самом деле, а кому там можно сочувствовать?  Сумасшедшему ученому Франкенштейну? Его кошмарной ожившей химере? Безвольной кукле-Элизабет?  Мореплавателю Уолтону, который, наслушавшись безумных откровений Франкенштейна, поворачивает свой корабль назад? Я их понимаю, на поверхностном, сюжетном уровне из этой книжки мало что можно извлечь для ума и сердца.
А погружаться глубже они еще не умеют. Но, с другой стороны, этот сюжет не зря обрел такую популярность, не зря породил массу подражаний, не зря заслужил высокую оценку множества писателей следующих эпох. Вот об этом и стоит задуматься - почему , несмотря на очевидную слабость  и непривлекательность как персонажей, так и самого повествования, этот сюжет  не только не забыт, но  переживается и возрождается снова и снова, в новых и новых постановках, экранизациях, литературных переложениях?

По-моему все очевидно, ведь мы живем в эпоху нового Просвещения, хотя, как по мне, то мы живем под тенью нового Франкенштейна, но не раздавленного, потерянного и раскаявшегося, а торжествующего и самодовольного.  Знала бы Мэри Годвин, какого монстра НА САМОМ ДЕЛЕ она породила, быть может, она в испуге сожгла бы свою рукопись в камине виллы Диодати. Но увы, юная Мэри была пророчицей, а вот провидицей не была. Картина, которую она увидела в кошмарном сне и воплотила  на бумаге на спор с Джоном Байроном, оказалась самосбывающимся пророчеством. Но тогда, в начале XIX века, это было не очевидно никому.  Тогда все мысли были заняты феноменом Наполеона - и в самом деле, эта фигура определила следующие 100 лет. А вот Франкенштейн  был на время забыт - чтобы блистательно возродиться в середине XX века, когда  наполеонов истребили и заперли по палатам с разными номерами.  И вот тогда пришло оно, время Франкенштейна.

В самом деле, если задуматься - а чем еще можно назвать  первые послевоенные десятилетия, как не весной  нового Просвещения? Человек полетел в космос, усмирил атом,  занялся постройкой социального государства, неустанно пекущегося о благе общества. К концу XX столетия мир явным образом пережил лето нового Просвещения, добившись немыслимого ранее уровня жизни, мобилизовав все силы науки и технологии... И разве не должно было  все и дальше развиваться таким же образом? Разве не ждало человечество "прекрасное далеко",от которого захватывало дух?  Разве не предстояло ему  всеобщее и, главное, вечное процветание бесконечно длящегося лета Разума?

Увы, нет. Лето нового Просвещения, следуя каким-то неведомым нам космическим циклам, перевалив за Миллениум, начало увядать.  И вот сейчас, оглянувшись, мы можем увидеть, как пророческое видение 200-летней давности воплощается в жизнь.  И мне кажется, что роман Мэри Шелли сейчас должен стать книгой, обязательной к прочтению любого молодого человека, мечтающего о научной и политической карьере - именно так, потому что никогда ранее наука и политика не оказывались настолько тесно справленными в единое целое, как сейчас. Но, прочитанный просто как фантазия, роман Шелли ничего никому не даст. Мало ли что в наркотическом бреду кому покажется (первая в истории коммуна хиппи на вилле Диодати, как известно, злоупотребляла  веществами разной степени тяжести). Для того, чтобы понять, о чем "Франкенштейн", надо понимать, кто такая Мэри Шелли.

Я не буду пересказывать ее биографию, кому интересно, могут это сделать самостоятельно по ссылке выше. Важными, на мой взгляд, являются несколько фактов.
Мэри посвятила эту книгу своему отцу, Уильяму Годвину, знаменитому деятелю английского Просвещения, который "создал" свою дочь такой, какой она стала, не в меньшей мере, чем Франкенштейн - своего "монстра". Страстный поклонник французских просветителей, вольнодумец и атеист, он вместе со своей супругой, первой английской феминисткой Мэри Уолстонкрафт, создал у себя дома ту самую  "научную лабораторию", в которой его многочисленные родные и сводные дети вызревали, как некий алхимический гомункул, оторванные от духовной почвы европейской цивилизации. И которую покинули, чтобы разлететься в разные стороны, как бабочки-однодневки, чтобы прожить свою короткую и горькую жизнь практически с теми же чувствами, которые описаны на страницах "Франкенштейна". Там создатель с ужасом и отвращением отворачивается от своего создания, обрекая его на одиночество и страдания. Точно так же и Уильям Годвин отрекся от своей 16-летней дочери, решившей, в полном соответствии с идеями своего отца, жить свободно и страстно, не оглядываясь на нравы и предрассудки общества. Да, на страницах "Франкенштейна" отразилось как личная катастрофа самой Мэри, отвергнутой своим отцом, так и общественная катастрофа: ведь прекрасный мир Разума, Справедливости, Равенства и Братства, воспетый просветителями, оказался  не менее жутким, чем создание Франкенштейна, и весь остальной, косный и ветхий старый мир отверг его с не меньшим ужасом и отвращением и объявил ему войну. В этом смысле сюжет "Франкенштейна" оказывается "Эмилем" Руссо, только шиворот-навыворот: в "Эмиле"  юное и чистое существо, свободное от нравов общества, растущее на природе, без насилия и принуждения, с помощью взрослого  воспитателя превращается в новый образец человечности, а в "Франкенштейне" существо, имевшее ничуть не меньше задатков для того, чтоб вырасти прекрасным, добрый и мудрым, брошенное без заботы и попечения, превращается в кошмар своего создателя, рушащий весь его мир.  И да, конечно, поступок Мэри разрушил жизнь и Уильяма Годвина, и всех его многочисленных детей, а затем и ее собственную жизнь: все любимые ею люди погибли один за другим. Она пережила всех. Ее судьбу нельзя назвать ужасной: она прожила 60 лет,  будучи независимой и зарабатывающей на жизнь женщиной тогда, когда это совершенно не было трендом. Но это уже совсем другая история.

Может ли нас чему-то научить  судьба Мэри Годвин-Шелли и сюжет ее романа?  На первый взгляд, уже нет, слишком поздно. У мира,  которым правят безумные нераскаянные Франкенштейны, не может быть хорошего финала.  Все чистое, прекрасное и плодоносящее обречено в нем на смерть так же, как обречена на смерть невеста Франкенштейна, Элизабет.  Но это только на первый взгляд. Копнуть глубже нам поможет доктор Юнг и его психоанализ.

В самом деле, под верхним, легко читающимся  событийным слоем романа, и более глубоким, аллегорическим, можно найти еще один пласт, в котором 17-летняя писательница обнажает свое подсознание, терзаемое горем, обидой, угрызениями совести  и дурными предчувствиями. Даже когда мы рассматриваем персонажей "Франкенштейна" без лупы психоанализа, мы легко видим, что его персонажи до странности мало похожи на живых людей, причем речь идет как о мужчинах, так и о женщинах. Особенно неприятны мужчины - да они и на мужчин-то не похожи,  их истеричность, пугливость, нелогичность, нерешительность и мягкотелость  заставляет сомневаться в том, что они действительно мужчины. Ну а как  еще может нарисовать персонажа-мужчину 17-летняя девушка,  полная идеалов и не имеющая никакого реального опыта общения с противоположным полом, кроме  таких  не самых ординарных его представителей, как Уильям Годвин, Перси Шелли и Джон Байрон? Нет, конечно, в романе она описывала не их. Она воплощала свои представления о мужчинах, образе их мыслей и способе действий.  И, по законам коллективного бессознательного, описанного Юнгом, она воплотиила в этих персонажах архетипы своего бессознательного: Виктор Франкенштейн - это ее анимус, заставляющий ее совершать безрассудные поступки во имя Разума; монстр - это ее Тень,  то есть ее попытки  создать новую модель жизни из плохо скроенных между собой обрывков "духовной плоти" воззрений  людей разных эпох, гальванизированных  вырвавшейся из-под спуда сексуальной энергией молодости; наконец, Элизабет - это ее жалкое и бессильное "я", неспособное справиться со своими антиподами, предназначенное, как жертва, на заклание им обоим.

Так и что же, спросите вы? Мы что,  в самом деле обречены погибнуть, раздавленные, как Элизабет, чудовищным "новым дивным миром",  созданием новых Франкенштейнов?

Нет, я не это хочу сказать. Обратите внимание - Мэри Годвин-Шелли не умерла. Она единственная из своего окружения  выжила и прожила весьма успешную для того времени жизнь. Она - "паровозик, который смог". Да, она выпустила своего монстра на свободу, но сама освободилась от него, сумела стать хозяйкой своей судьбы, несмотря на все беды, преследующие ее всю жизнь с самого раннего возраста.  Пример Мэри Шелли говорит нам: не будьте такими, как Элизабет. Будьте. как Мэри. А енще лучше - будьте, как Уолдон.  Вы можете  обуздать и Франкенштейнов, и монстров, особенно если эти монстры - не ваши монстры.  Оглянитесь вокруг - мы наблюдаем позднюю осень нового Просвещения. Его зима уже близко. Да, нас ждут бури, морозы и льды, но  у нас, как у Уолдона в конце романа, есть шанс  не переть маниакально дальше, до самого Северного Полюса наших надежд, а вспомнить о доме, о людях, которых мы любим и для которых мы хотим жить, и повернуть, наконец, назад, в тепло человеческого мира.   Для того, чтобы потом, после переоценки ценностей, снова двинуться вперед.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив