Закончила вчера переводить последние письма Говарда -

bab_ush_ka — 13.12.2010 Закончила вчера переводить последние письма Говарда - волонтера-англичанина, работавшего в коррекционном детдоме. Они выходят в "Семье и школе", но поскольку журнал малодоступен - получила разрешение постить их в блоге.
Не знаю, найдутся ли заинтересованные читатели
повешу для начала три штуки


Письма из провинции: англичанин в России

Дорогой Миша,
благодаря свиному гриппу, а точнее – благодаря карантину, я всего десять дней работаю в Н-ском детском доме для умственно отсталых детей – и это притом, что я уже больше месяца живу нормальной деревенской жизнью российской глубинки – с дровяной плитой, продуктами из автолавки и ледяной водой.
Атмосфера сильно отличается от «летних лагерей», в которых я прежде участвовал в качестве волонтера. Во-первых, я один. Во-вторых, сейчас зима.
Погода ясная и температура держится около - 20 градусов, так что невозможно ничем заниматься снаружи. Дети проводят большую часть дня в помещении, дети в инвалидных креслах вообще не имеют возможности выбраться наружу. Они возбудимы, полны энергии и с ними, как всегда, очень трудно работать.

Оказавшись в одиночестве, я смог лучше почувствовать ритм жизни детского дома, распорядок появления и ухода воспитательниц и санитарок, иерархию: кто кому подчиняется, кто какие функции выполняет.
Директор детского дома – существо недосягаемое; благожелательное лицо все в глубоких морщинах, золотые зубы поблескивают во рту. В повседневной жизни приюта он почти не участвует. Его прежняя специальность связана с обработкой металла, а не с соцзащитой.
Все вопросы я решаю со старшей воспитательницей – твердой, методичной и дотошной женщиной, чье доброе сердце было принесено в жертву бюрократической системе, чья природная чувствительность притупилась под влиянием опыта. Реально учреждением руководят 3-4 женщины в возрасте 40-60 лет. Все они достаточно умны и осторожны.

Если не считать отдельных бюрократических неувязок (вроде запрета пользоваться спортзалом, так как его полагается убирать после использования, а делать это некому), как только мои документы были в порядке и гриппозная истерия закончилась, никаких преград для моей работы с детьми не оставалось. Эта работа проходила в форме четырех ежедневных «кружков» по 35 минут каждый. «Кинокружок», к примеру, включает короткий мультик, обсуждение сюжета и персонажей и какие-то занятия на эту тему.
Я также работаю индивидуально с некоторыми детьми. Критерий отбора детей – грубый расчет: кому эти занятия принесут больше пользы, кто с некоторой помощью смог бы жить самостоятельно после выхода из детдома. По достижении 18 лет большинство детей переводятся в один из множества взрослых домов инвалидов в пределах области. Средняя продолжительность жизни в этих учреждениях невысока, алкогольная и наркотическая зависимость процветают.

По документам в детском доме в настоящее время числится 93 ребенка. Реально их количество колеблется где-то между 60 и 70, так как некоторые семьи периодически забирают детей домой, а кто-то находится в фостеровских семьях. Возраст детей – от 4 до 18 (дети моложе 7 лет недавно впервые появились в ДД).
Сотрудники работают посменно: администрация с 8 до 4, воспитательницы по 12 часов раз в три дня а санитарки сутки через трое. Учителя приходят каждое утро заниматься с детьми, при этом они не считаются членами здешнего коллектива, но людьми внешними. Их терпят, им помогают, когда требуется, но не впускают в свой круг. Всего больше ста человек из соседней деревни и ближайшего городка работает в ДД и получает зарплату от государства. Сюда не входят сотрудники благотворительных организаций и те, кто обеспечивает ДД питанием, оборудованием и всем прочим.

Само учреждение – довольно парадоксальная штука. Спрятанное подальше от глаз, похороненное в деревенской глуши, оно при этом является одним из крупнейших работодателей в здешних краях. Официально провозглашенная цель местных властей (поддержанная мнением экспертов) – постепенное упразднение ДД. Однако если эта цель будет достигнута, много людей, в частности – женщин старшего возраста, останется без работы. Поэтому любая реальная попытка разрушения этой структуры будет встречена ожесточенным сопротивлением. Даже сейчас передача детей в приемные семьи сталкивается с волокитой и обструкцией. Конец ДД станет концом деревенской жизни в этих местах, где уже сейчас пустует множество домов и целых деревень. Многие просто не поймут такого решения: в детдоме всегда тепло зимой, дети хорошо одеты, регулярно и правильно питаются. Любой энергичный нажим на политическом уровне, ведущий к закрытию подобных учреждений, будет воспринят с недоверием – и в этом своя правота. В случае любой нестыковки с развивающимся институтом приемных семей часть этих детей рискует оказаться на улице.
Как относятся к этой проблеме в России, меняется ли это отношение в сторону сближения с европейским – в любом случае лишь постепенное сокращение количества детей одновременно с развитием института приемных семей будет справедливой политикой по отношению к местному населению и к самим детям. Закрытие подобных учреждений в Британии заняло несколько десятилетий. Наш ДД существует здесь со времен Великой Отечественной войны, он глубоко пророс в социальную ткань региона. Перемены – даже если бы все их хотели – должны быть медленными.
Говард


8 января 2010

Дорогой Миша,

Боюсь, предыдущим письмам не хватало человеческих деталей. Это могло дать искаженное представление о моей жизни здесь. Ребята в детском доме достаточно ярки и самобытны. В конце концов, у вас неизбежно появляются фавориты.
Саше восемнадцать, его скоро переведут в учреждение для взрослых. Это высокий тоненький мальчик с оттопыренными ушами. Он спокоен, сдержан, прилежен, он истинный джентльмен, если можно так выразиться.
Саша серьезно интересуется историей. Поразительно, что этот интерес он успешно развивал, несмотря на проблемы с чтением (а также с письмом и счетом). За годы, проведенные в ДД, он собрал хорошую коллекцию детских исторических книг, полученных от волонтеров, сотрудников и благотворительных организаций. Его особенно интересует античная история, он свободно рассуждает о римских императорах, пунических войнах, о великих восточных империях. Однако самая его любимая тема – Спарта, и он готов яростно защищать ее превосходство над другими государствами древности. Саша хорошо рисует, и у него есть целые армии легионеров, гладиаторов и всадников, искусно изображенных на маленьких листочках бумаги, которые хранятся в двух картонных коробках.
Один момент всегда всплывает в памяти при мысли о Саше. Это было во время ежегодных «летних лагерей», которые проходят здесь в июле и собирают волонтеров из России, Англии и Европы на 4 недели интенсивных занятий. В то время я только что закончил университет (где изучал историю) и работал с Сашиной группой. Однажды утром, когда все собирались на «линейку» (утренний сбор), мы с ним обсуждали римских императоров. Я слушал вполуха, поскольку кругом царил хаос, один мальчик повис на моей руке и еще пара девочек тоже что-то замышляли. Я не слышал – или не понял – что говорил Саша. Тогда он опустился на землю и палочкой стал что-то рисовать на песке. Я посмотрел вниз – и в тот же миг полузабытое университетское занятие всплыло в моей памяти. Я узнал в его рисунке символ чи-ро, который император Константин, согласно легенде, приказал своим солдатам рисовать на щитах перед битвой 312 года, которая принесла ему победу, а империи – христианство.
Большинство старшекурсников Оксфорда (где я учился) едва ли смогли бы вот так с ходу нарисовать чи-ро. Урок раннехристианской иконографии – вот чего я меньше всего ожидал в психоневрологическом детдоме в сельской глуши. И тем не менее…

Минуту спустя Саша восторженно выкрикивал девиз нашей группы: «Кто мы? Мы – пираты!»

С одной стороны, конечно, Сашин интерес к истории – это способ обрести островок безопасности в море отвержения и боли. С другой – это отражение несовершенства той системы обучения, которая применялась в ДД на протяжении последнего десятилетия.
В идеале целью было учить здешних детей как «нормальных». Но по недостатку средств, желания и поддержки большинство детей выпали из программы. Саша и его любовь к истории – прекрасный пример непоследовательности при воплощении этой амбициозной задачи: он может рассуждать часами об истории Спарты, но при этом он умеет считать только до десяти. Это – ярчайший пример того, как невозможность раскрыть свой интеллектуальный потенциал оборачивается невозможностью нормальной, независимой жизни.

До 2000 года, пока в детдом не пришли благотворители, и не сменилось руководство, дети значительно больше работали, чем сейчас. У ДД была своя пахотная земля, свой скотный двор. Многие продукты питания производились прямо здесь силами воспитанников и воспитателей. Местные и сейчас считают, что прежняя система воспитания была лучше, ближе к той жизни, которую ведут люди за стенами детдома, и полезнее для детей, чем дорогостоящее и бесполезное обучение последнего десятилетия.
Столкнувшись с таким мнением впервые, я был шокирован. Принято считать, что система воспитания меняется к лучшему. Мое внутреннее ощущение было, что ежедневный физический труд лишит воспитанников и детства, и образования. Но, с другой стороны, если говорить о подготовке к самостоятельной жизни, физическая работа, дающая базовые навыки, имеет явное преимущество перед дефективным школьным обучением.

В это трудно поверить, но в отношении местных к ДД много неприязни. Может быть, они уже не называют его домом дураков (по крайней мере, при посторонних). Однако им не дают покоя сравнительно большие деньги, которые государство и благотворительные организации вбухивают в детдом без видимого результата. Система обучения – главная мишень критики, но не единственная. Так мне говорили с возмущением, что зубоврачебный кабинет в детдоме оснащен намного лучше, чем кабинет в ближайшем городке, обслуживающий 15 тысяч жителей. Не раз я слышал утверждения, что детей изнеживают и пичкают ненужными науками, в то время как их надо учить жить, работать на земле. Как человек, который как раз и занимался этим неблаговидным делом, единственное, что я могу возразить на обвинения: что если система обучения выбрана и применяется правильно, она открывает перед детьми больше возможностей.
Пока же образование, получаемое в ДД, совершенно неудовлетворительно, так что мне трудно что-то сказать в защиту людей (включая меня самого), которые настаивают на интенсивном обучении каждого ребенка. Провал в этой сфере – это не просто провал. Невозможно отрицать, что беспорядочное образование, полученное Сашей в детдоме, произвело мягкого и способного молодого человека с багажом бесполезных знаний и почти полным отсутствием практических умений и навыков, необходимых для жизни.

Всего наилучшего

Говард


22 января 2010

Дорогой Миша

На днях я был свидетелем одного из важнейших моментов в жизни детей в Н-ском ДД: момента, когда они покидают его навсегда. Некоторые дети успевают пробыть в ДД лишь несколько лет до того времени, когда в возрасте 18 лет их переводят во взрослые учреждения. Но девушка Тоня, при чьем отъезде я присутствовал, прожила здесь более десяти лет. Здесь был ее дом, ее школа, ее семья – ее всё.

Однажды утром ее погрузили в детдомовскую санитарную машину и перевезли за несколько сотен километров во взрослое учреждение – Дом инвалидов. Она никого там не знала кроме одной девочки, которую перевели туда из детдома восемь месяцев назад. У нее есть несколько родственников, живущих в полутора часах езды от детдома, но теперь она будет в четырех часах езды от них.
По своей наивности я ожидал какой-то церемонии прощания – какой-то попытки отметить завершение этого этапа в жизни ребенка – но ничего не было. Понятно, что в среде, где слухи распространяются с быстротой молнии, при этом опасно искажаясь, администрация предпочитает проделывать такие вещи как можно тише, чтобы не возбуждать остальных детей. В каком-то смысле их можно понять. Но в то же время это живой пример того, как эмоциональные нужды отдельной личности приносятся в жертву общему спокойствию и удобству.
Когда я спрашиваю детей, куда они отправятся или что будут делать, когда им исполнится восемнадцать, они часто затрудняются ответить. Некоторые на самом деле не понимают вопроса, так как просто не могут представить себе какую-то другую жизнь кроме той, которую знают, другие прикидываются незаинтересованными и не отвечают, хотя ощущают важность вопроса и испытывают тревогу.
Сказать, что Тоня не подозревала о готовящихся переменах, было бы неправдой. Все, включая и ее, знали, что ей восемнадцать, и что идут приготовления к ее отъезду. Незадолго до отъезда ее возили в город для покупки одежды. Она вернулась с новым чемоданчиком, наполненным личными вещами – столько собственного имущества у нее не было за всю жизнь. Однако день отъезда не назначался до последнего момента. Однажды утром в четверг ее увезли, а днем, когда я вел свои кружки, она была просто отсутствующим лицом и фамилией на двери, которая требовала замены. Никто не упоминал о ней. Привычные к внезапным исчезновениям, ряды детей и воспитателей сомкнулись, не оставив пустот.
Мне довелось работать с Тоней два с половиной года назад, когда я впервые приехал в детдом. Она была спокойной и погруженной в себя, без сожаления отказывалась от участия в общих развлечениях, но любила поболтать с волонтерами, любила быть рядом, когда люди занимались чем-то интересным. При этом сама она ничем не увлекалась и ни во что не ввязывалась, хотя иногда казалось, что ей бы хотелось. Вместо этого она сидела, скрестив ноги, в коридоре, откуда ей было видно через открытую дверь пространство класса, а также весь просторный холл.
Я никогда не видел, чтобы она обижала кого-то из детей. Она знала все правила и порядки этого места и понимала, как добиться своего, ничего не нарушая. В отличие от многих других детей, которые бросаются обниматься, целоваться и моментально привязываются к новым людям, посещающим детдом, Тоня была осторожна, сдержана и не спешила доверять.
Самым замечательным в Тоне была улыбка, сопровождавшая ее злокозненные проделки. У нее было своеобразное чувство юмора, жертвой которого становились многие волонтеры, включая меня самого. Улучив момент, она исподтишка атаковала ничего не подозревающего несчастного, щипала за руку или отвешивала подзатыльник и быстро ретировалась на безопасное расстояние, счастливо смеясь. Ее улыбка была неотразима, на нее было невозможно сердиться – и она это знала.
Насколько можно судить, она была не без способностей. Я вспоминаю один случай во время летних лагерей, когда, получив карандаш и тетрадь, она взяла коробку с настольной игрой Tumbling Monkeys, в которую играла группа, и очень точно скопировала все английский слова и буквы с обратной стороны карточек. Притом, что в школу она никогда не ходила и не считалась пригодной к какому-либо обучению.
За несколько недель до отъезда она показала мне фотографии и письма, которые хранила в развалившемся на части фотоальбоме: малая и редкая попытка понять историю ее жизни. Среди фото и записочек, тщательно сохраняемых, было письмо от ее сестры, жившей в ближайшем городе в полутора часах езды. Это было слащавое и виноватое послание, попытка извиниться за все, не пообещав ничего. По словам Тони, сестра была в детдоме только раз.
Как бы то ни было, под прекрасной, заразительной улыбкой Тони скрывается существо вполне и совершенно вписанное в систему. После первого потрясения, связанного с переездом, она, я уверен, легко найдет свое место во взрослом учреждении. Восемнадцать лет в детдоме наложили неизгладимый отпечаток на ее личность, снабдив ее столь необходимыми отстраненностью, пассивностью, интроспекцией. Любые чувства привязанности, печали или утраты подавляются. Даже способность прощаться требует больше эмоций, чем можно себе позволить.

Пока

Говард

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив