Я получил тут много нареканий за то,

artem_r — 13.09.2010 что применил понятие правды жизни к текстам русского шансона. А потому чувствую необходимость немного на этом месте потоптаться.

Я, собственно, уже не раз так или иначе касался этой темы, всегда рассказывая один и тот же анекдот про приятеля, который все фильмы делил на жизненные и прочие, причем в жизненные у него попадали странные номиналы типа «Жара тела», если кто еще помнит такую лабуду.

Смысл этого анекдота довольно прост: правда жизни в области искусства по большей части водится в голове воспринимающего, а не в самом теле культурного факта. Тут, в общем, важно только желание. В принципе, профессиональный правдолюбец способен редуцировать до правды жизни хоть эльфов - и делает это с успехом, что показывают бесконечные споры о том, кого же Профессор на самом деле вывел под эльфами и (особенно) под магами (жидов, как нетрудно догадаться) - равно как спор о том, жид ли Альберих, занимает уже полторы сотни лет особого сорта вагнероведов.

Фокус этот имеет самоочевидный генезис: довольно большое количество людей до сих пор уверено, что единственное назначение искусства - максимально близко к тексту фиксировать жизнь во всех ее проявлениях. У этого мнения почтенная база: в советских школах это был основной способ рассмотрения проблематики тех или иных литературных произведений. Из невинной фразы Толстого о том, что главный герой его повести это правда, в школе сделали монстра, побивающего копытами все хилые ростки воображения.

Алкание правды, при всей кажущейся положительности коннотаций - процесс, по сути дела, деструктивный по отношению ко всякому сложному явлению. Даже физикам бывает непросто объясниться перед мирянами, что они вовсе не занимаются поисками истины; что уж говорить о вещах неприкладных, вроде литературы и музыки. Сведение к жизненности - мероприятие комплексное, и логика «так не бывает» в нем - далеко не главная линейка или, если угодно, кастет: сведение к жизненности предполагает не простое вложение перстов в раны, но целый процесс по обдиранию истории о ранах от всякого поповского вымысла. Сведение к жизненности требует даже воображения, того особенного сорта неоплатонического воображения, которое за всяким описанным явлением прозревает его правдивую идею.

Основная ошибка, которую делают критики данного подхода, заключается в смешении понятий правдивости и правдоподобия. Во втором случае довольно отчетливо слышно, что к правде эта штука имеет весьма опосредованное отношение, она - только подобие правды, и может быть сколь угодно далеким подобием. Тогда как правдивость - это вот самое то и есть: представление о том, что, во-первых, на свете есть какая-то универсальная правда, и во-вторых, что то или иное явление к этой правде приблизилось настолько близко, что по нему уже можно действовать как по учебнику. Правдоподобное описание событий совершенно не предполагает, что события происходили именно так, как они описаны, или что они вообще имели место: это всего лишь реконструкция возможного, то есть игра воображения. Тогда как правдивость предполагает, что события не только происходили в указанной последовательности, но и из них можно и должно извлечь урок: то есть, нечто вроде фразы «Вот такая она, сука-жизнь». Никто из правдолюбцев никогда не скажет - «правдоподобно»: только «правдиво» или «жизненно».

Далее включается механизм отбраковки. Смысл в том, что поиск правды в одних случаях затруднен материалом больше, чем в других. При прочих равных жиган даст сто очков эльфу Леголасу по части жизненности: жигана все видели, а эльфов - только самые продвинутые. Мысль же алкающего правды человека всегда движется по оптимальной траектории - все, что правду так или иначе замыливает, рано или поздно выбрасывается как не стоящее трудов вообще. Правда, в общем и целом - противник всякого воображения, так как обязана быть изложена в терминах, не выходящих за рамки среднестатистического опыта; иначе это уже не правда, а именно что правдоподобие, или, того хуже - прямая брехня. А потому те культурные явления, где воображение автора как-то особенно заметно порезвилось, правдолюбцами подозреваются в намеренном искажении фактов (факты при этом могут быть любые, лишь бы их можно было впихнуть в так называемый «реальный мир»). Метафоры, метонимии и прочие тропы попадают под подозрение сразу, если они не освящены временем и традицией: так, глаза могут быть как небо или как море, а поцелуи - горячими или сладкими. Поэтому нет ничего удивительного в том, что рано или поздно правдоискатели, даже если они начали свой путь с истории про трех мушкетеров, остаются с шансоном, фильмами про ментов и Петросяном. Фанаберить разрешено только фантастам, преимущественно братьям Стругацким, почему - вопрос отдельный и не для данного разговора. В части технической для выражения правды наиболее удобными представляются простые предложения, рифмы, реалистическая живопись в целом, три известных аккорда и юмористические скетчи. Все это, как нетрудно заметить, не какая-то сверху спущенная данность, но результат логической отбраковки всей и всяческой авторской дури, затемняющей подлинное положение дел.

Отдельной строкой следует прописать так называемую романтизацию действительности: она вполне допустима с точки зрения правдолюбца, но только в том случае, если правда уже установлена. То есть, дойдя в процессе редукции до зерна истины, правдолюбец затем не против, чтобы ему эту истину разукрасили - но только, опять-таки, допустимыми красками: из голой бабы не дозволяется вить веревки в духе Модильяни, зато ей в руки можно дать цветок или скрипку. От этого она не перестанет, как нетрудно заметить, быть голой бабой, однако приобретет тот самый романтический ореол, который многими критиками почему-то полагается отходом от правды жизни. Отнюдь; это всего лишь слоники на комоде.

По большому счету, всякий правдолюбец в культурном факте ищет отражения себя, любимого, причем, что затрудняет подчас классификацию - существенно допиленного напильником себя. Мировоззрение правдолюбца куда сильнее мифологизировано по сравнению с воображением человека, согласного терпеть такие вещи, как вымысел и сказку. Просто потому, что второму не нужно всякий раз подставлять на место главгероя свою персону; тогда как правдолюбец именно этим и занят по преимуществу. Несложно увидеть, что подобный труд сопряжен с необходимостью завышать представления о себе с тем, чтобы они, эти представления, совпадали со скиллами главгероя - хотя бы перед сном, когда слюнявишь в мечтах подушку.

Но здесь же сразу заметно и ограничение, которое накладывает этот подход. Воображать себя эльфом или космолетчиком можно только до определенного возраста: даже правдолюбец подвержен процессу взросления, когда мечты вытесняются серыми будничными заботами. Нормальный правдолюбец уже лет в тридцать представляет из себя кухонного циника, и круг его культурных предпочтений сужается до совсем уж базовых подручных представлений, к которым плюсуется четыре отвлеченных концепта -Души, Любви, Свободы и Родины. Не следует тут усматривать каких-либо лишних абстракций: Душа - это тот орган, который позволяет правдолюбцу понимать правду, Любовь - это то, что у него было бы с Ленкой, не женись он на этой суке из третьего подъезда по залету, Свобода - это то, что будет, когда он уйдет от этой суки из третьего подъезда хотя бы на пару суток, Родина - это то, что по дефолту делает существование правдолюбца осмысленным и оправданным. В последнем пункте есть налет какой-то мистики, однако это тоже не повод удивляться - неразвитый человек мистик по преимуществу, ибо живет в мире феноменов, связь между коими установить не в состоянии. У каждого из концептов есть свое визуальное воплощение: Душа это гитара или скрипка (в случае с голыми бабами), Любовь это голуби (даже кино такое было), Свобода это жиган или бумер, а Родина это Мама (именно так, Любовь тут только промежуточная шестерня). Думать, что эта геральдика имеет какое-то отношение к воображению и вымыслу - все равно что полагать, будто птицы поют от избытка чувств.

И именно в силу взросления правдолюбца, когда отсеиваются все юношеские грезы (если они и были), на свет вылазит пристрастие к простым красивым песням, в которых все понятно до слова и в которые себя подставить не составляет никакого труда. Жизнь тяжка и постыла, как на зоне, кругом не друзья, а кореша, и купленное в кредит ведро с болтами занимает все свободные мысли. Хоть бери гитару и пой про все про это.

Вот, собственно, и поют.

P.S. Нетрудно заметить, что я описал радикальный случай. На деле правдолюбцы весьма часто попадаются и среди публики, полагающей себя культурной. Разница, впрочем, небольшая и касающаяся по большей части не механики редуцирования, а конечного результата. Шансон там заменяется на олдовый рок, например, а Бешеный на Довлатова, само же слово «правда» может замениться на «красиво»; суть же остается неизменной: культурные объекты разделяются на истинные и ложные, и ложные предаются анафеме.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив