Я НА МЕСТЕ

sol_tat — 22.10.2012

И телефоны включены.

А то на неименных скамейках уже неуютно, сиротливо:



И руки трусятся просятся к перу, перо - к бумаге...

МНЕ НЕ НРАВИТСЯ ЭТОТ ГОРОД

Мне не нравится этот город. Мне не нравится его пыльная, покрытая цементной крошкой, почва. Мне не нравится речка-вонючка, протекающая невдалеке от...

- Здесь была какая-то джутовая фабрика!

Таксист. С большой натяжкой – мой ровесник. Минус тяжёлые условия быта, еженедельные запои с пятницы по воскресенье в тени винограда, отсутствие элементарной стоматологической культуры и простейших гигиенических навыков. Как вариант. Или я гуманист, а ему шестьдесят, не меньше.

- Сколько вам лет?

Никогда не разговаривайте с таксистами!

- Двадцать-восемь-а-что?!

Скороговорнув, смеряет презрительным взглядом. Прикидывает, сколько тётке можно дать. Оборачиваться-то зачем, милый? Есть же зеркало заднего вида! Там же по курсу дыра, размером с трамвай. Но тому повезло – у него другой курс. Хоть и сам он вот-вот слетит с рельс из-за кондукторши, в одну сторону - разудало курящей, в другую - пьющей кофе. Чем она кокетничает с твоим, таксист, братом-близнецом - в третью, - мне непонятно, не говоря уже об вести трамвай. Всё непонятное меня пугает. Например, почему пассажиры этой неуправляемой электроторпеды ещё не в панике?! Бесстрашие и безголовость – близнецы-братья. Как знать, кто сейчас у руля?
Мне не нравится этот город.
Мне не нравится этот город за вдрызг разбитые дороги. За балконы, обвешенные плакатами: «Я голосую за Кивалова!» Голосуй, родной! Хоть синеньким, хоть с бантиком. Только на балкон не выходи. Там же внизу ходит немного людей. Балконы, не голосуйте! Какое голосование, если на вас и высунуться-то страшно, не то что выйти?! Кто весит больше пятидесяти килограммов – курит на кухне. Кто больше центнера – лучше сразу добро пожаловать на бетонный мол, кнехт номер сто семьдесят пять с видом на парящих в сизых водах акватории корнеротов. Плавать умеете? А карабкаться по ржавым стальным цепям? Это я так, на всякий случай. Если физическая подготовка всего этого не позволяет – вам курить вредно. Однозначно. В этом городе вообще всё вредно. Особенно, пытаться избежать.
Мне не нравится этот город за почти уничтоженные бесхозяйственностью бельгийские и более поздние – румынские военнопленные постройки. За его ежесекундную никогда непреходящую суицидальную готовность ухнуть в тартарары катакомб, унося с собой тебя. Когда ты поменял веру, город? Когда ты из развесёлого ироничного агностика-вольтерьянца, из добродушного одесского еврея Хаима, лопающего винницкое сало с греческими маслинами и завтракающего поллитрой русской водки, превратился в исламиста-смертника, готового утащить за собой любого зазевавшегося? Кто перекрестил тебя? Неужто неистово купоросящийся, ощущая правой почкой близость мечети, французский еврей Дюк?

- А вам?!
- Что?!
- Вам сколько лет?
- Мне столько, что я забыла всё, что вы сможете узнать про джут.
- Откуда?! Она ж сто лет, как закрыта!
- Значит, мне сто лет плюс восемь классов. Потому что как раз после окончания восьмого нас отправили сюда проходить практику.
- И?
- И месяц все сморкались мешками, канатами, бечёвками, суровой нитью и прочей пенькой.
- Шутите?
- У меня нет чувства юмора.

Мне не нравится этот город за наглых таксистов.
На дороге голосует девчонка – притормаживает.

- Вам не интересно, что я думаю по этому поводу?
- А что?

Пожимаю плечами.

- Она вам что, помешает?
- Помешает.

Даёт по газам. Видавшая виды древняя красная восьмёрка – шик комсомольской номенклатуры времён «ЧП районного масштаба» и выходящего из подполья в свет криминала – чуть не разваливается на запчасти, так он зол на меня.

- Совсем обнаглели в своей Москве.
- Есть малость.

Я что, чокнутая, спорить с этим камикадзе, заломившим мне такую цену за поездку, длиною в двадцать километров, что мы, разумеется, в своей Москве обнаглели. Не говоря уже о подсадке, не практикующейся даже в странах третьего мира. Мне не нравится этот город за то, что он находится в четвёртой стране мира – Украине. Жил-был город, а потом – бац! – сам виноват.

- Не, ну а чего такого?! – Не выдерживает через минуту. - Вы же сзади, так чего девочку не подвезти спереди, если по пути?
- Того. Есть определённый этикет. Правила профессионального поведения. Кодекс чести таксиста.
- Бензин дорогой. Не то, что у вас, в России.
- У нас в России бензин вообще даром наливают. Каждому по потребностям.
- Чего?!
- Напротив джутовой фабрики был райком комсомола Ильичёвского района. Там хорошо знали про способности и потребности.

Мне очень не нравится этот город за разговорчивых таксистов.
Мобильник водилы разражается тягуче-кошачьим владимирским централом.

- Я тебе сказал, скоро буду! Нет, не хочу! Нет, сказал тебе! Я тебе сказал! – нажимает отбой. Смотрит в инкрустированное цементной пылью зеркало заднего вида. – Жена. Достала!
- Вы сидели? – резко меняю тему, чтобы не слушать, чем его достала жена. Жёны и мужья достают друг друга одним и тем же по одним и тем же местам.
- Какого это?!
- Ветер северный, этапом из Твери…
- Да нет! Просто нравится.

Мне не нравится этот город за псевдоблатной налёт, присевший на него плотнее зубного камня в пасть шофёра этой раздолбанной тарантайки. Это уже не хлам. Это уже антиквариат. Или, как сказал бы мой приятель из Сан-Франциско – винтаж! Только у Лёвы Юровского – винтажные BMW, на которых он, забавы ради, принимает участие в гонках по извитым улочкам Фриско. По созданным добрыми американскими полицейскими коридорам. С установленными по ходу следования пожарными машинами и реанимационными каретами «Скорой». А у таксиста этого не нравящегося мне города – винтажная красная девятка. На которой он чешет по взбитому, вздыбленному асфальту, ежесекундно рискуя не только своей, но и моей жизнью. Не представляю себе нью-йоркского таксиста, громко орущего в трубку, затем оборачивающегося ко мне и раздражённо-доверительно сообщающего: «Жена достала!» Мне очень не нравится этот город за то, что все здесь искренне полагают, что их жизнь хоть кому-то интересна. Все эти их бесконечные разборки с супругами, тёщами, свекровями, детьми, троюродными сёстрами, двоюродными дядями и соседями. Мне не нравится этот город за то, что они принимают иллюзию эмпатии в виде улыбки и вежливо-равнодушного взгляда за искренний интерес. Мне не нравится этот город потому, что его люди не научились не то, что властвовать, а хотя бы разделять. Поэтому у таксистов никогда нет сдачи, а разменять уже негде. И визу можно всунуть только разве что водиле в одно небезызвестное место.
Мне не нравится этот город потому, что тут темнеет не только рано, но и густо. И что в доме, куда я приехала, меня будут встречать.
Мне не нравится то значение, которое в этом городе вкладывают в слово «встречать». Здесь встречать – это накрыть стол на полк гусар, хотя я вполне могла бы обойтись рюмкой мною же приволоченной дьютифришной водки и по-настоящему искренним теплом. Но на столе уже стоят: фаршированные гогошары (каждый размером с Африку); фаршированная же рыба (примерно с Евразию); видов пятнадцать селёдки (включая форшмак и селёдку под шубой); красный борщ (огненный, как взрыв сверхновой); паштет из кабана (взбитый из ещё дымящейся печени); жаркое из того же зверя; царская уха (сваренная, похоже, из пятнадцати сортов рыбы); овощи (без меры, приготовленные всеми доступными человечеству способами); салаты (в доставляющих количествах, как будто мало предыдущих овощей); закуски-колбаски-сыры-фрукты. И виноград-виноград-виноград. И компот на триста тридцать третье. Из винограда же.
Мне не нравится этот город из-за того, что под это, мягко говоря, изобилие, мне будут рассказывать, как тяжела жизнь, какие все сволочи, всё лето принимаем гостей, хоть бы один хоть что-то за стол купил.
Мне не нравится этот город потому, что тут всё ещё меряют на колбасу и туалетную бумагу. Мне не нравится этот город за то, что я тут выгляжу нелепо со своим дорогим бухлом и каждый раз, как совершеннейшая дура покупаю в подарок брендовую косметику, трепетно удерживая в памяти, что моя подруга – брюнетка с белой мраморной кожей и напрягаю этим снобов-консультантов парфюмерных бутиков. Мне не нравится этот город потому, что я каждый раз даю ему слово привезти двадцать килограммов докторской колбасы и контейнер трёхслойной туалетной бумаги, но каждый раз нарушаю слово, вспоминая, что брюнетка с белой мраморной кожей – не комбинат по обслуживанию приезжего населения, а просто красивая женщина и моя подруга.
Мне не нравится этот город из-за того, что он каждый раз заражает меня гнуснейшим из вирусов – вирусом бесконечных взаимозачётов – и во мне всплывает гадкое плебейское желание озвучить стоимость привезённого мною бухла и косметики. В пересчёте на колбасу и туалетную бумагу это должно произвести! Но иммунитет, закалённый постоянным соприкосновением с пожизненными носителями, побеждает. И я молчу, лишь щёки полыхают и уши горят, выдавая свинскую борьбу внутреннего кабана-крестьянина с глубинным вепрем-аристократом. Авек плезир, мой клевер – самый лучший, у любого купца спросите, а я себе лапши закажу, и буду молча это кушать.
Мне не нравится этот город потому, что мне тут же скажут, что – нет-нет-нет! – тебя это не касается – про стол, сволочей и туалетную бумагу, родную сестру докторской колбасы. Что ты, что ты! Полным-полна морозильная камера от пола до потолка! Мы так рады тебя видеть, тем более, сейчас уже осень.
Мне не нравится этот город из-за того, что на «октябрь уж наступил…», мне говорят: «Почему ты ничего не ешь?!»
Мне не нравится этот город за то, что я не могу позволить себе остановиться в гостинице – проклянут и на похороны не позовут! «Любовь и голуби» в почёте, в отличие от засранного бессмертными городскими горлицами вечного Александра Сергеевича под платанами в начале Приморского бульвара.
Мне не нравится этот город за то, что здесь не уважают личное пространство - и я не имею в виду дистанцию. Город становится родным, когда ты отстоял у него своё одиночество. Или заслужил.
Мне не нравится этот город. И никогда не нравился. Или я не заслужила.
А то, что крадёт здесь моё одиночество, думает, что я уехала отсюда в погоне за успехом и большими возможностями.
Но я уехала из этого города, потому что он мне не нравится.
И каждый год я приезжаю сюда. И приезжаю и прилетаю. В этот город. Несмотря на пыль, грязь, цементную крошку, наглых таксистов и невозможность избежать.
Сейчас я выкачусь из-за стола, и рассекая набитым животом густой мрак, поплетусь к морю, охая, ахая, пыхтя, проклиная обжорство, и давая себе триста тридцать третье слово чести останавливаться отныне только в гостинице! Минут через пять глаза привыкнут к придонной тьме небес. Минут через десять станет легче идти, потому что вот уже десять минут – о, блаженство! – никто не заливает мне в уши, про бывшего мужа-гада, сынишку-двоечника, родителей-эксплуататоров, тётку-тварь и дядю-алкаша, и горячую неистовую любовь к ним в целом и к каждому по отдельности. Я плыву сквозь пыльные пласты ночного города, неся впереди себя, как знамя, живот, нафаршированный гогошарами, гефилте-фиш, кабанами и царской ухой с борщом вперемешку. Я тащусь к морю. В одиночестве. Потому что… Море? Ночью?! В октябре?!! Да она сумасшедшая!
Да, я сумасшедшая. Будь я нормальная, разве бы я ездила в этот город, который мне не нравится?
Я разденусь. И медленно войду в прохладную воду. Войду, ни разу не вздрогнув. Первое октября. Двадцать два градуса водной стихии. Восемнадцать - воздушной. Всё относительно.
Я медленно войду и медленно поплыву. Поплыву, оставляя за собой этот не нравящийся мне город. И прогудит уходящий в сторону Аргентины пароход. И подмигнёт воронцовский маяк. И ужалит оскорблённый вторжением в его стихию корнерот.
Я буду плыть, оставляя за собой берег и всё, что примостилось на нём. Приземлилось, пристроилось, прижилось. Всё.
Я буду плыть, пока огни порта не превратятся в тонкую мерцающую полоску на границе зрения и воды. Буду плыть, пока дистанция между мной и нелюбимым мною городом потеряет обменный эквивалент, и вместе с плеском мелкой волны в меня вольётся долгожданное одиночество.
Но я плыву не за этим.
Я плыву только за тем, чтобы ко всему вернуться.
Этот город – начало всего.
И у меня просто нет выбора.


Ну и ещё туда-сюда немного помотало меня, как всегда осенью. Простите все, чьим гостеприимством на сей раз нагло не воспользовалась.

Теперь хочется лечь вот так вот. И пролежать месяц. Но позволила себе только сутки. А то по греческому пять не поставят. :)



Пока я была в отпуске, вышел покет "Коммуны"

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив