«Время не лечит!»

gazetazwezda — 03.12.2010 — Лытдыбр «Время не лечит!»

Так считает потерпевшая в «Хромой лошади» жительница Добрянки Анна БОГДАНОВА:

— День рождения сестры Юли решили отметить в «Хромой лошади», в первый раз отправились в этот клуб. Все столики оказались заняты. Мы уже развернулись к выходу, но охранники закричали: «Место вам всё равно найдём. Как мы можем отпустить таких красивых девушек!» Нашли «одно место для троих», с нами еще подруга была Аня. Позже присоединился двоюродный брат Саша. Несколько раз за вечер говорила ему: «Как тебе повезло! С тобой такие красивые девушки!». Слышали, что начался фейерверк. С братом мы давно не виделись, поэтому между собой общались и не смотрели, что происходило на сцене.

Я сначала не поверила в пожар — выпускают дым сценический, думала, это часть праздничного шоу. Люди то выходили, то заходили обратно, тоже, видимо, не верили в несчастье. Запомнила жар, потом темнота, свет выключился. Давка началась, все кричали, билась посуда, падали столы, стулья. Я потеряла сознание, очнулась только в фойе. Было больно, задыхалась, думала, всё — конец! — меня задавили. Но очнулась от струи свежего воздуха. Вдохнула, тут же почувствовала — всё болит. Господи, не может быть, что я умираю! Набралась последних сил и поползла. На ощупь, по стенкам, тихонько. Подошла к какой-то машине и упала на заднее сиденье, там сидела девушка, на улице молодой человек. Я сказала: «Помогите мне!» «Скорых» уже не было, и он проводил меня до «пазика». Человек десять обожжённых там уже сидели. Я просто упала рядом с водителем.

Отвезли нас в девятую медсанчасть. Врачи в шоке, какие-то ли сонные, то ли заторможенные ходят. Обгоревшие просят обезболивание сделать, кричат от боли. У меня кольцо было на пальце обгоревшей руки. Кожа висит, попросила кольцо снять, хотя и больно очень. Помню, водой обливали ожоги — в больнице ничего не было. Медсёстры побежали в аптеку за бинтами, пантенол закупали, обрызгивали нас. После него, по крайней мере, легче казалось.

Меня положили в обычную палату, в реанимации не было мест. Две девушки со мной — без ожогов, с отравлением. Еще девчонка со сломанной рукой, другая со сломанной ногой. Несколько часов я была в сознании. Казалось, что голова совсем не соображала, я ни о чём не думала. Шок! Одна мысль билась — где Юля с Аней и Саша? Попросила телефон и позвонила маме, она плачет. Я говорю: «Всё нормально, я здесь, похоже, надолго».

Потом приехали друзья, никто не говорил про Юлю плохого. Всё нормально! Попросила у девчонок зеркало — лицо синее, глаз не видно. Нас решили перевезти в Москву, я была в сознании, помню ужасный холод, я вся мокрая, поливали водой постоянно. Тремя одеялами закрыли, но я всё равно намёрзлась. Постоянно хотелось пить, тошнило, больно было очень.

В Москве в больнице я расслабилась, знала, что попала в хорошие руки. Была уверена, что московские врачи сделают всё необходимое. Меня одну встречали человек семь-восемь!

Саша лежал в питерской больнице с отравлением и ожогами глаз. Юля умерла в Москве 9 декабря — я случайно узнала на сайте «Одноклассники». Аня умерла 5 декабря в пермской больнице… А у меня — ожоги 52 процента, третья группа инвалидности, пенсия 2600 рублей. Из бюджета Пермского края оплачивается поездка два раза в год в Сочи на реабилитацию. Из благотворительного фонда я получила 100 тысяч. А от властей Добрянского района или города никакой помощи не дождалась. Мама, правда, рассказывала, что на похороны Юли было выделено 20 тысяч. Мне нужны гели контратубокс и ферменкол. Маленький тюбик стоит полторы тысячи. Его хватает на один раз, потому что площадь ожогов большая. Вот и посчитайте — 45 тысяч в месяц.

Но я руки не опускаю, работаю — занимаюсь наращиванием ресниц. Маникюром, как до трагедии, уже не могу — слишком грязная для моих обожженных рук работа.

Слышала, что в Перми выделили миллион рублей на памятник погибшим в «Хромой лошади». Можно было бы деньги раздать пострадавшим, но это — крохи для каждого. Я считаю, что лечение должны оплачивать подсудимые, а не государство.

А на суде очень тяжело. Нас с братом, папу и маму, мужа сестры допрашивали в один день. Поревели мы там, конечно. Когда видишь лица этих подсудимых… Ведут себя нагло, показывают всем своим видом, что им хорошо. Разговаривают между собой, как будто нас нет.

Я считаю, виноваты все, кто на скамье подсудимых. И даже больше — те, кого там нет!

Пожар стал для меня переломом в мировоззрении. Стала верить в Бога. Общаюсь с Ним, как умею, хожу в церковь по субботам, ставлю свечки за упокой. Когда вернулась в Добрянку, дома у родителей была свеча, папа с мамой считали, что пока она горит, всё будет хорошо — 50 дней горела — до моего возвращения.

Ночью закрываю глаза, а перед ними — пожар. До сих пор я просыпаюсь от удушья. И конца этому не вижу.