восьмая печать (ч. 1)

Я все продумала заранее!
Медвежья шкура на полу, бутылка красного вина, благородный сыр со слезой, фруктовое ассорти и непременно - пылающий камин, пламя которого будет олицетворять вспышки нашей жаркой страсти.
Свечи! Как же я могла забыть?! Обязательно нужны свечи! Электрические ватты намертво обесценят любые чувства, но живое, дразнящее мерцание свечей, отражающееся в омуте моих глаз сквозь рубиновый хрусталь бокалов, сподвигнет на греховное безрассудство самого злостного аскета.

В наличии имелось главное - шкура, камин и дача. Все остальное я купила еще в четверг.
В пятницу я пораньше сбежала с работы, заскочила домой и уже через час, расплатившись с жадным таксистом, втаскивала на крыльцо две тяжелые сумки.

Процесс подготовки к торжеству порока пошел. До удара гонга оставалось чуть больше часа.

Суета, беготня, спешка и неразбериха - не те экзистенциальные категории, которым я привержена и с которых привыкла начинать серьезные дела.

Перед тем, как приготовить себе заслуженную чашечку кофе в качестве весомого пинка к старту, я вышла на крыльцо и покурила. Дальше я быстренько переоделась в рабочее и помыла термопот, умудрившись два раза нехило прищемить палец тяжелой крышкой. Это было досадно, но я не стала зацикливаться на такой мелкой неприятности в грядущем контексте многих приятностей, кои я между делом не переставала всячески предвкушать.
Наградив себя заслуженным кофе, я принялась за уборку.

Я везде вымыла пол, тщательно протерла кафель на кухне и в ванной, отдраила плиту, отмыла унитаз. Предусмотрительно я засунула под ванну неуместное барахло, чтобы оно не препятствовало нам нарушать здесь всякие безбразия, если вдруг на это сподобимся.

Нечаянно взглянув на себя в зеркало, я не пришла в восторг, но хихикнула, состроила рожу и порадовалась, что никто меня сейчас не видит - таким растрепанным, взопревшим, ненакрашенным чучелом впору напугать кого угодно.

Доставши из чулана медвежью шкуру и внимательно ее осмотревши, я сначала оторопела, потом опечалилась, а потом грязно выругалась.

Да, по степени винтажности шкуры я сразу поняла, что неведомому охотнику, во дни своей молодости завалившему бедного Топтыжку, до самого смертного одра приходилось писать свою фамилию исключительно аутентичными чернилами и только через "ять". А вот многим поколениям моли, имей они сознание и совесть, следовало бы с большей заботой относиться к старинному родовому гнезду, вскормившему их.

На поблескивающие лысые потертости, в таинственном полумраке свечей, можно и не обращать внимания. Затхлую, прелую вонь от шкуры, если не найдется сил считать ее за благородный аромат старой кожи, можно забить дымом сандаловых палочек и потом, в особо ответственные моменты, мне надо будет постараться не уткнуться в шкуру носом.
Как проигнорировать неприглядно топорщившиеся края, я не смогла придумать и отложила решение проблемы на потом.

На столик у дивана я поставила наготове вазу с водой. Тут будут стоять цветы, которые он для меня привезет, и они добавят изысканный ресторанный шарм скромному дачному интерьеру. Привнесут, так сказать, нотку разгула и праздника, за которым многообещающе последует загадочное продолжение.

Я помыла и нарезала фрукты, ополоснула бокалы, достала вино из холодильника, тонко нарезала сыр и все перетащила в каминную гостиную.
Перетащив, я задумалась: куда это все поставить? На стол? Он маленький и на нем уже стоит ваза в ожидании роскошного букета. На пол? Нелогично, да и рано!
Мой мега-мозг, практически без моего участия, выдал единственно правильную комбинацию - вазу на камин, вино и фрукты с сыром на стол. Так я и сделала.

До удара гонга оставалось около получаса.

Дальше я приняла душ, слегка подкрасилась, натянула чулки, влезла в "маленькое черное платье", уложила волосы, надела туфли и застыла перед зеркалом, не в силах оторвать глаз от своей неземной элегантности.
Подумав, я распустила волосы и ахнула от восторга.
Подумав еще, я напустила загадочного тумана в глаза и охнула от восхищения собой.
Подумав в третий раз, я попыталась изобразить в глазах глубокий омут и завопила в страхе, испугавшись собственного зомби-взгляда. Хорошо, что я догадалась заранее порепетировать этот глубокий омут, а то потом конфуз бы вышел.
Я заставила себя прекратить думать, ибо лучшее - враг хорошего, а решила проверить финальную готовность и внести, при необходимости, последние штрихи.

Шкура! Блин, шкура! Что с ней делать?
Да, я сразу думала, что лучше бы убрать ее обратно в чулан, но уж так сильно мне хотелось валяться перед горящим камином на этой шкуре, болтать и смеяться, целоваться и пить вино, а потом... потом...
Ах, право, лучше оставлю я в туманной дымке неизведанности эти невинные грезы томительного предвкушения!

Очень не хотелось мне убирать шкуру еще и потому, что я планировала сидеть у его ног. Да, чего-то мне нарисовалась такая картина и вот я захотела попрактиковаться в верном сидении у ног своего самца и даже с возможным прижиманием к ним и обниманием их.

Знаете, есть в этом что-то первобытное, первородное, тянущееся из тех пещерных времен, когда на склоне вечера естественно-брутальный неандарталец устало садился на какой-нибудь камень, а его верная первобытная самка низменно падала ниц, ластилась к нему, ублажала его, всячески выражала свою любовь, преданность и все такое.
Он же, по верховному праву самца, лениво принимал эти, в определенной мере сакральные, гендерные действия, чтобы в финале распять ее на этом самом камне и благородно дать жизнь многим последующим поколениям.

Сидеть на голом полу не очень-то мне и хотелось, а шкура этому делу подходила на все сто. Однако, ее досадная непрезентабельность путала все мои карты.
Я уложила шкуру на диван. Шкура упрямо не укладывалась, а успешно притворялась то ли сильно отсыревшим гипсокартоном, то ли чем-то другим плохо гнущимся.

Для того, чтобы придать шкуре диванные очертания, я, не придумав ничего лучше, с размаха плюхнулась на нее...
Края шкуры на секунду взлетели и с силой шлепнули меня прямо по башке.
На меня посыпались дохлые личинки моли, какая-то мерзкая перхоть, медвежья шерсть и много-много вонючей пыли.
Я вскочила и, размахивая руками, за полминуты выдала весь свой запас самых отборных и грязных ругательств из великого и могучего, которые мне известны. А известны мне, поверьте, практически все и до такой степени, что дворник дядя Вася позавидовал бы, предварительно покрасневши от стыда.

Я кинулась к зеркалу и застыла, не в силах оторвать глаз от напрочь исчезнувших следов былой элегантности.
Вся я - с головы до пят - была осыпана мерзкой серовато-черной дрянью.

Вот-вот должен был прозвучать удар гонга, а я недвижно стояла и уже воочию представляла, как он заходит, видит незнакомую чучелу с хлопающими глазами, пожимает плечами, разворачивается и уходит в туманную даль, даже не оставив мои цветы.

Но нет! Нет, нет, нет и еще много раз нет!
Продолжая эмоционально морозиться, я вихрем стянула платье, сильно встряхнула его, пару раз прошлась по нему слегка влажным полотенцем, обдула феном, снова отряхнула и повешала на плечики.
Тщательно расчесала волосы над раковиной, обдула феном, посмотрела-проверила, сунула тупую башку под кран, помыла ее, обтерла полотенцем, обдула феном.
На все про все - ровно одиннадцать минут.
Через двенадцать минут я выглядела так же, как и до катастрофы, а может и лучше, поскольку в глазах добавилось ума и предусмотрительности.

Долгожданным эквивалентом гонга лязгнули ворота.
Это он!
Я непринужденно и красиво села в кресло и стала с большим интересом листать какой-то дурацкий гламурный журнал трехлетней давности.
Я замурлыкала. Я ждала!

Прошла наверное минута, но никто не стучал в открытую дверь моего сердца, а от ворот до двери можно дойти секунд за десять и это - самый максимум.

Я встала с кресла и посмотрела в окно.
Михаил стоял слева от ворот и ссал в сугроб.