Великий цикл о Великой войне

watermelon83 — 03.05.2016 - или летопись о Первой мировой (1914-1919). Предыдущая часть, вместе с 19-м веком, лежит тут.

Охватилъ и жжетъ

В начале 1917 г. союзники съехались на очередную конференцию, на этот раз - в Петрограде. Столица Российской империи, оставшаяся, как шутили остряки-пессимисты, без святого (Санкт), принимала гостей. Последние с тревогой наблюдали за внутренними делами своего самого крупного союзника: раздрай между императором, его бюрократией и т.н. общественностью переходил уже все мыслимые границы. Во Франции и Англии оппозиция пришла во власть на законных основаниях, войдя в коалиции - символами решимости победить во что бы то ни стало стали Клемансо и Ллойд Джордж, возглавившие свои страны. Российские клемансо и ллойд джорджи могли лишь выкрикивать туманные обвинения в адрес собственного правительства с думской трибуны, к управлению страной их не подпускали. Этнический немец, возглавивший российское правительство в 1916 г., показывал насколько император Николай не ощущал обстановки вокруг себя. В остальном дела были, как казалось, вполне неплохи. 1917 г. обещал быть последним или, как минимум, победным годом в этой бесконечной войне. Очевидным было то, что кайзер и его друзья уже расстреляли все свои патроны, дело оставалось лишь за тем, чтобы повторить 1916 г., но лучше - серией одновременных ударов сокрушить дух врага, что приведет к обрушению фронтов и победе в войне.

Америка и уботы
Столкнувшись с патовой ситуацией на фронте, германские генералы обратились к иным возможностями. В 1915 г. подводная война и ответная блокада Англии дала немалые успехи при малом числе лодок. Та кампания была свернута из-за грубого и крайне не дипломатичного вмешательства США, но что если начать ее вновь, в лучших условиях? За прошедшее время немцы спустили ~~под~~ на воду еще десятки лодок, доведя их число до сотни - что же будет теперь? Выражение неограниченная подводная война манило своей брутальной притягательностью. Адмиралы не заставили себя ждать, их выкладки были до невозможности оптимистичны: чтобы выиграть войну Германии достаточно топить определенное количество судов в месяц вокруг Альбиона и Лондон умрет от голода или заключит мир! германскому подводному флоту такая задача вполне по силам! срок - полгода! Шесть месяцев - и войне конец, конец английской блокаде, конец росту детской смертности, конец пище из эрзаца и генеральским автомобилям на деревянных шинах. Шесть месяцев - и рейх подписывает мир стоя на завоеванных у врага позициях. По сути, даже если бы генералы и не разделяли полностью адмиральский оптимизм, военному мышлению сложно отбросить позитивную программу и принять позу стоика, в ожидании неизбежности. Иных военных вариантов у рейха к тому времени уже не оставалось.
Дипломаты и политики всполошились. Их аргументы, в сущности, не отличались свежестью от доводов адмиралов, спор как бы возвращался в 1915 г., только велся теперь не в столь благодушной обстановке. Германии, указывали штатские, не нужны сейчас новые неприятности, а неограниченная подводная война - это лучший способ их создать. Ее эффективность и способность поставить Англию на колени достаточно сомнительны, но нет никаких сомнений в том, что потопление без разбора всех кораблей плывущих к Британским островам вызовет бурю негодования в мире и, что намного опаснее - вступление в войну США. В нынешних условиях, твердили они, не стоит увеличивать число врагов и возбуждать против рейха такого рода страсти. Вопрос слишком важен, чтобы принимать решение из чисто военных предпосылок.
Это смешно, расхохотались Гинденбург с Людендорфом. Это попросту смешно, заявили они. Вы можете заключить мир сейчас? или хотя бы пообещать заключить его через полгода? Нет, но вы предлагаете нам сложить оружие и ждать у моря погоды - ради чего? симпатии нейтралов? а сколько их осталось? все или уже вступили в войну против нас (из страха перед союзниками, как Греция или Китай), или еще опасаются нашей силы (после Румынии), но никак не из-за нашего самоограничения. Что еще - Америка? Во-первых, США и так уже играют против нас - их промышленность работает исключительно на Антанту, их банки поддерживают финансовую стабильность коалиции (только поэтому фунт еще не рухнул), они - кредиторы Антанты. Чем же еще они опасны для нас? С военной точки зрения Америка - это ничто, ничто и еще раз ничто. В случае войны, даже если они и захотят послать в Европу своих солдат - что ж, у нас есть подводные лодки и ни один американец не переплывет Атлантику.
Перед этой аргументацией не устояли ни кайзер, ни канцлер. Немцы решили начать это наступление в феврале, объявив с первого числа воды вокруг Альбиона и Западной Галлии зоной торпедирования без предупреждения. Начало было многообещающим - в два первых месяца немцы выполнили установленный их стратегами план потопления союзного тоннажа, а в апреле даже перевыполнили его на треть. Казалось, что теперь уже Англии грозит голод, но в мае ситуация изменилась: союзники ввели систему конвоев, отвергаемую их адмиралами ранее. Флотоводцы Антанты утверждали, что сведение неповоротливых и дурно управляемых (в сравнении с гордыми судами Королевского флота, разумеется) торговых кораблей в большие конвои сделает их легкой мишенью для немецких подлодок, но это оказалось вовсе не так. Выяснилось, что найти конвой из сотни судов в океане столь же трудно, что и один корабль, зато эсминцы и крейсеры сопровождения, вооруженные глубинными бомбами и чудо-новинкой гидрофоном, надежно охраняли своих подопечных. Победные списки германцев резко сократились, зато негативные последствия не заставили себя ждать.
Признавая скорое вступление (после возобновления неограниченной подводной войны) в мировую борьбу США неизбежным, германские дипломаты решили подстраховаться, вставив в колеса дяди Сэма несколько палок. С военно-стратегической точки зрения эта инициатива была смехотворной - само ее возникновение было возможно лишь в чисто германских условиях, где только кайзер осуществлял координацию усилий между военными и гражданскими. В общем, германское министерство иностранных дел решило поддержать Мексику, противопоставив ее США. Бодрым латиноамериканцам обещали финансовую помощь в том случае если они объявят войну США и полную дипломатическую поддержку в требования возвращения утраченных мексиканских территорий 19 века. При этом немцы опирались на то, что небольшая американская армия уже третий год безуспешно пыталась победить жалкие отряды мексиканских бандитов-революционеров близ своих границ. Незнакомым с военным делам дипломатам казалось это достаточно оптимистичным основанием для веры в мексиканский военный потенциал. Разумеется, президент Мексики, раздираемой гражданской войной и фактически не имеющей армии, отказался от такого заманчивого предложения, но худшее было впереди. Англичане преспокойно расшифровали телеграмму из Берлина германскому послу в Мексике и показали ее американцам. Те сначала посчитали ее топорной фальшивкой, уж больно невероятной казалась в Северной Америке подобная глупость. Покуда все разумные люди сходились в том, что немцы не могли состряпать подобного бреда, пославший ее дипломат официально подтвердил подлинность телеграммы: на кону стояла честь его ведомства! Поднялся шквал возмущения и в начале апреля США объявили Германии войну, присовокупив свой немалый флот к силам Антанты. Более того, в штатах началось развертывание огромной армии.
Так полуслучайное событие предопределило судьбу Мировой войны.

Новые враги и союзники: вражда и дружба на век!

Великий перелом ~~и вывих~~ на Востоке
Император Николай II не был ни лидером, способным повести людей для собой, ни символом, способным сплотить людей вокруг себя. Коронованные лица могут быть вполне успешными в любой из двух ипостасей, но горе тем кто зависнет между ними. Император не мог управлять, но и не позволял делать это другим, наивно пытаясь совместить принцип самодержавия с чисто представительской моральной позицией по отношению к обществу. В итоге это выливалось в отстраненность от подчиненных, которые не доверяли своему царю и растущую ненависть со стороны интеллигенции, дворянства и среднего класса, что в совокупности и составляло тогдашнюю российскую общественность: всех кто мог писать, читать и особенно судить (обо всем и смело). Для подавляющего числа жителей империи царь был далеким и могущественным символом, но для всех остальных, всех кто был вокруг трона, для горожан, он был неудачливым правителем, стоящим между страной и прогрессом по англо-французскому образцу. Думская оппозиция, которую возглавили т.н. кадеты (конституционные демократы), готовила смену власти прямо в ходе войны, заговоры плелись и среди офицеров, вплоть до великих князей. Отсутствие власти, вакуум воли и безусловные недостатки бюрократии служили питательной средой для всякого рода недовольства: от забастовок и обструкции до планов ареста царя на какой-нибудь железнодорожной станции и принуждения его к отречению. Недовольство было везде и всюду, оно пропитывало и отравляло атмосферу. Даже нечувствительный к такого рода вещам император был извещен о нем, но традиционно воздерживался от каких-либо действий. В пропагандистском смысле императорская власть безнадежно проиграла еще до своего падения, она была символом всего дурного и воспринималась обществом как затянувший свой уход еврейский козел отпущения. Царский поезд продолжал вяло тащиться в бездну: задолго до падения короны большинство грамотных подданных перестали считать императорскую власть в полном смысле легитимной.
В феврале-марте 1917 г. совпали два процесса, неизбежно вытекающих из паралича власти: разлад на железных дорогах привел к перебоям поставок муки в столицу, а совершенно разложившиеся тыловые армейские части запасных войск стали питательной средой для мятежа. Все началось с простых забастовок: петроградским женщинам из черни и так было непривычно стоять в долгих очередях-хвостах, а тут еще начались перебои с дешевым черным хлебом (белого было в достатке, но поди его купи, цены кусались). Вообще, продовольственное дело в империи начало разлаживаться с начала войны: промышленность была занята армейскими заказами, а экспорт из Германии и Австрии по понятным причинам прекратился. В результате деревня перестала получать адекватное замещение своему хлебу - кроме денег, которые стремительно обесценивались. Более того, Дума и ее прогрессивная общественность Прогрессивного блока буквально ослепла на один глаз, нещадно громя черносотенных помещиков, вздувающих цены на хлеб и абсолютно не обращая внимание на ничем не ограниченные доходы промышленников (которые были для думцев своими людьми и вообще наполняли партийные кассы). Требование твердых цен на зерно, в условиях инфляции и мягких цен на промышленные изделия, привело к тому, что в России начались перебои в снабжении городов и даже армии. За первые месяцы 1917 г. план по доставке муки для столицы выполнялся лишь на четверть. В принципе, имевшихся в городе запасов еще хватало, но временные перебои послужили аналогом той самой грошовой свечи от которой когда-то сгорел Лондон. На улицу вышли не голодные, а лишь уставшие: шествия начинались как народные гуляния. Изредка громили лавки, забирая весь хлеб, портили трамваи и вообще бродили, по-русски, без особой мысли и цели. Анархия витала в воздухе и реальный повод не требовался.
На это власти ответили полицейско-казачьими отрядами, предпочитая все ж не доводить дело до стрельбы. Считалось, что как только продовольственный вопрос разрешится, то и движение уляжется. Малочисленная полиции (всего несколько тысяч) чисто физически не могла воспрепятствовать броуновскому движению толп, а казаки, не чувствовавшие твердой руки, да и бывшие такими же запасными-второсортными как и солдаты гарнизона, предпочитали срывать овации толп и не вмешивались, фактически саботируя приказы начальства. Более того, зачастую они поддерживали демонстрирующих, нападая на городовых. Почуяв слабость, на окраинах города начали громить и жечь полицейские участки, держащиеся лишь на страхе формы и неизбежности наказания. Николай в Ставке получал традиционно обтекаемые доклады, но все же сумел отдать последний в своей жизни четкий приказ, повелев прекратить смуту решительными мерами. Это означало армию и стрельбу.

Первые солдаты революции ~~паразитируют~~ парадируют в Петрограде

К сожалению, армии-то в Петрограде и не оказалось. Свезенные со всех концов бескрайней империи призывники не знали своих офицеров и будущих полков, запасным материалом для которых и служили их безумно раздутые роты в несколько тысяч человек. Весь 160 т. гарнизон столицы был не более чем толпой неграмотных, не имевших ничего общего с военной службой. Ими управляло несколько тысяч офицеров, оставленных в тылу по непригодности или восстанавливающихся после ранений на фронте. Их командира можно было (сильно польстив) охарактеризовать не более чем как посредственность. Вместо того, чтобы разместить солдат в полевых лагерях за городом, их скучивали в тесных казармах посреди рабочих кварталов столицы, позволяя агитаторам беспрепятственно работать в войсках. При этом царская госбезопасность, т.н. охранка, была такой возможности официально лишена и питалась информацией о настроениях в войсках лишь из косвенных источников. И все же солдаты открыли огонь, появились десятки убитых. Отдельные части стрелять не желали, случились первые убийства собственных офицеров. Первые попытки мятежа были подавлены, но делалось это все крайне не энергично, с явственным стремлением уладить постольку-поскольку. Некоторое время после стрельбы казалось, что дело окончено - напуганные выстрелами толпы разбежались и победа вроде бы осталась за правительством. Это была лишь видимость: бунт в одном из полков привел к эффекту домино. Солдаты убившие своего офицера не заперлись в ожидании карательных мер, а принялись поднимать соседние части, точно так же как рабочие-забастовщики поднимали другие заводы. Покуда медлительная и тупоумная военная власть столицы лишь фиксировала события, к мятежу присоединилась значительная часть гарнизона. Теперь, разумеется, вновь поднялась и чернь. И - власти не стало. Правительство разбежалось, уйдя в постыдную отставку, полиция тоже исчезла с улиц, остатки верных частей бестолково маршировали из одного убежища в другое, а город охватила анархия. В этом безвластии образовалось два центра бессилия: Дума, депутаты которой стремились соблюсти приличия и обстроить переворот как бы не причисляясь к нему, и новосозданный по образцу революции 1905 г. Совет ~~собачьих и рачьих~~ рабочих и солдатских депутатов, плод социалистов и левых, стремящихся запоздало оседлать массы. Первые стремились ввести движение в берега, а вторые вовсе устранить монархию, но и все вместе они контролировали ситуацию в городе не более чем рыбаки шторм. Море псевдосолдат и горожан бурлило, не слушая ничьих приказов, по улицам носились грузовики и случайные пули, поубивавшие большинство будущих жертв революции.
В это время Николай и его генералы столкнулись с дилеммой вставшей в последствии перед военными Третьего рейха: неспособностью использовать имевшихся солдат для переворота или, в данном случае, его подавления. Формально у царя на руках все еще был многомиллионный фронт, огромная страна и мантия законного правителя, но при ближайшем рассмотрении все это оказывалось такой же видимостью как и спокойствие столицы накануне революционного оползня. Дурно снабжаемая армия, с отвратительной системой ротации войск (в отличие от своих противников и союзников, русские солдаты гнили на передовой до определенного истощения части, и только после этого отводились в тыл на отдых и переформирование) и расстроенными железными дорогами была крайне слабым инструментом для гражданской войны. К тому же о событиях в столице вскоре стало известно по всей империи, в основном благодаря нескольким расторопным думским революционерам-путейцам, разославшим по железнодорожной линии известие о перевороте. Но главная проблема лежали не в технической, не в материальной сфере - для подавляющего большинства грамотных подданных императора (т.е. и офицерства) Дума и общественное мнение стояли неизмеримо выше нежели священная власть хозяина Земли Русской, унаследованная им от предков. Проще говоря, армия могла подавить бунт в столице, но не собиралась воевать с Думой, возглавившей общественный протест. А именно таким образом ситуация представлялась из Ставки. Так что когда царь, повелев послать на Петроград войска, бросил последний из имевшихся у него рычагов влияния и покатил на поезде к семье в Царское Село - он потерял свое государство. Медлительный рутинер Алексеев и бесталанный хвастливый старик Иванов, непосредственно возглавивший усмирение, действовали с крайней оглядкой, постоянно ожидая стоп-приказа. Фактически они саботировали дух приказов императора, выполняя лишь букву, причем крайне неоднозначно. Чувствуя себя в западне, останавливаемый на уже контролируемой Петроградом железной дороге, Николай заметался и вскоре затих, как обычно предпочтя бездеятельность жертвы. За это время между Ставкой и Думой был перекинут мостик, генералов постепенно убедили в том, отречение царя единственно возможный вариант и армейская верхушка фактически присоединилась к мятежу. Все это, а также искреннее стремление императора не навредить своей стране, привели к его отречению за себя и наследника в пользу брата, который тоже отказался от короны спустя некоторое время. Монархия растворилась в воздухе словно ее никогда и не было - это говорит о том, что произошедшее, несмотря на хаотичность, не было случайным событием.

Французская пехота и собачья ~~свадьба~~ свалка

Нивель в поход собрался
Между тем, война-то продолжалась! Мировые демократии приветствовали падение дома Романовых (впрочем, они приветствовали бы установление любой власти продолжившей борьбу с Германией), теперь мировая ситуация идеологически выровнялась: великая северо-американская Республика (в которой частные армии запросто расстреливали забастовщиков вместе с их семьями из пулеметов) шла в едином строю с новой свободной Россией против авторитарных монархий Центральных держав. Покуда в мире разливалось умиление от единения друзей демократии, англо-французам нужно было воевать в прямом смысле. Революция в России не позволяла надеяться на участие в ближайшее время ее армий в задуманном наступлении, но новый французский главнокомандующий артиллерист Нивель обещал все сделать сам. Герой Вердена был убедителен в отстаивании своей новой тактики - сочетания огневого вала и наступающей пехоты. Собственно идея была далеко не нова, но Нивель был уверен, что у него-то все выйдет правильно - главное взаимодействие и скорость, скорость, скорость! Артиллерия подавит передний край и воспрепятствует подходу резервов врага, затем пехота и новые французские танки сделают свое дело. Теперь война будет вестись действительно по-новому и он, Нивель, лучше чем кто-либо другой знает как это надо делать. В конце концов, обещал он, если дело пойдет не так (немыслимо!) он свернет атаку на третий день. Нивелю поверили - он подкупал уходящей возможностью одержать почти чисто французскую победу над врагом (в этом году галлы влили в пехоту последние резервы, теперь надеяться приходилось лишь на американцев и колониальных негров).
Прежде чем союзники смогли начать, немцы подложили им большую хрюшку. Признав сложившуюся еще в 1914 г. конфигурацию фронта невыгодной, они хладнокровно подготовили новую линию Гинденбурга и умело отвели свои части прямо из-под носа союзников. При этом, заминировав все, что можно и вывезя гражданских, они оставив неприятелю пустую и чрезвычайно опасную землю. Все расчеты Нивеля полетели к черту, но откладывать наступление означало утратить боевой дух, сильно поднявшийся в ожидавшей чудодейственного наступления пехоте. И он решился.
Начать должны были англичане Хейга, который мог послать всю армию в пекло, только бы последний солдат сумел водрузить флаг на холме. Английский удар замысливался как отвлекающий, но это не помешало им устроить настоящее наступление. К несчастью для союзников, незадолго до его начала немецкие штурмовики захватили во время рейда по французским окопам одного сержанта. При нем имелся приказ Нивеля, в котором генерал достаточно выпукло обрисовывал пехоте собственный замысел. Отныне немцы знали, что англичане наносят второстепенный удар. Тем не менее, первый удар у Арраса принес британским войскам успех, в основном благодаря рвению пехоты доминионов и удачной артиллерийской подготовке. За несколько дней они прорвались на пять километров и даже взяли несколько тысяч пленных. Шансы на большее, даже если они и существовали, были утрачены сразу же - резервы как обычно не поспевали, да и артиллерийская поддержка не могла поражать вторую и третью немецкие линии обороны с тем же успехом, что и первую. В небе господствовала немецкая авиация, устроившая английским летчикам кровавую баню и расстреливавшая танки. Через две недели англичане вновь бросились на немецкие позиции, но не продвинулись ни на метр вплоть до окончания битвы в середине мая.
Нивель ударил неделей позже Хейга. Галлы взбодрились первыми успехами Хейга и были настроены с той же решимостью, что и бонапартова пехота перед последним броском на английские линии при Ватерлоо. Наконец они атаковали, начался обещанный Нивелем прорыв. Увы! Вся энергия, весь удар был нанесен в пустоту, в пространство первой линии, которую немцы традиционно не перенасыщали войсками. Французам не удалось подавить артиллерию врага или хоть как-то накрыть своим огнем его тактические резервы. Более того, даже первая линия обороны не была должным образом обработана, несмотря на откладывание атаки ради продолжения артподготовки. Французской пехоте не удалось насладиться чувством победы как англичанам на севере, их сразу же остановили немецкие пулеметы. Дурная снежная погода и грязь довершали картину полного провала. Брошенные в бой крайне неудачные шнейдеровские танки, с заранее нацепленными канистрами горючего, горели как спички - из 120 машин уцелела лишь двенадцатая часть. Наступление Нивеля стало таким же символом как и пиррова победа. Союзники потеряли почти 350 т. человек против 130 т. (и 30 т. пленных) у врага. Генерала-неудачника, безуспешно наступавшего две недели вместо обещанных двух дней, сняли с поста, заменив сдержанным на эмоции Петеном.
Последнему пришлось столкнуться с новым явлением в западных армиях - солдатским бунтом. Французские пехотинцы, обманутые в самых лучших надеждах, отказывались идти в атаку, обещая все же патриотично защищаться в случае немецкого наступления. Они не поднимали офицеров на штыки и не создавали советов, но с мая по июнь во французской армии было крайне неуютно. Нельзя впрочем проводить прямые параллели с Восточным фронтом: забастовка охватила лишь часть французской армии, да и требования солдат были в целом весьма конкретны. Они хотели лучшего питания, лучших условий и жить. В общем, французы больше не хотели реванша. К середине лета правительству и генералам удалось избежать худшего: пайки были увеличены, равно как и отпуска, а главное - французская армия не проводила больших наступлений. Петен использовал свой верденский вариант тактики Фалькенхайна и провел ряд оздоравливающих ударов, в которых снарядов тратилось намного больше нежели жизней. Эти наступления совершенно затенили для немцев ослабление французской армии - они так и не узнали, что галлы переживали процесс схожий с тем, что происходило у их восточного противника.

Французы еще маршируют

... а кайзер и кронпринц уже готовы к бою!

Разложение
Царская власть пала, но что пришло ей на смену? Пустота - ничего. Временное правительство оказалось безвольным заложником требований совершенно оторванных от реальной жизни социалистов, варившихся на кухне Петроградского Совета. Именно оттуда вышел печальной памяти Приказ №1, поставивший крест на армейской дисциплине и участии России в мировой войне. Приказ этот, вводивший излюбленные побрякушки мировой социал-демократии от армии (выборное офицерство и прочий бред), по сути являлся констатацией существующего уже в Петрограде положения - т.е. узаконивал анархическое самоуправление никому не подчинявшихся солдатских толп столицы и округа. Строго говоря, он и писан-то был не для действующей армии, а лишь для гарнизона - социалисты опасались офицерского реванша и желали вбить кол в грудь этой опасности. Но беспрепятственно распространяемый в войсках, он получил среди темной солдатской массы неслыханную поддержку и армия начала разваливаться. Разумеется, дело было не самом приказе как таковом - готовая воевать и победить армия не погибает от дурно составленной бумажки. Но именно он стал катализатором развала в войсках.
Параллельно с дисциплиной гибла и вся бывшая империя. Власть, а точнее ее призрак, расположилась между двумя стульями: сформированным из центристских думских кругов (и примкнувшего к ним социалиста-заложника) Временным правительством и Советом (Петроградским, а фактически - общероссийским) солдатских и рабочих депутатов, где всем распоряжались (кричали и вопили) леваки-социалисты и прочие подонки. Будущее же должно было определиться на всероссийском толковище - Учредительном собрании, которое собирались открыть прямо на виду у врага, во время войны. Процесс, начавшийся в столице, быстро перебросился на остальные города. Гарнизоны и запасная сволочь объявили себя защитниками завоеваний демократии и революции, постановив не ехать на фронт, чтобы защищать ее, родимую, в тылу. Исчезла полиция, исчез порядок, никак не желающий поддерживаться силами гражданского общества и новой милиции, стоившей казне в десятки раз дороже прежних городовых. Газеты и трибуны наводнили возвращающиеся из Сибири и эмиграции политические, а улицы - освобожденные из тюрем уголовные. Общество еще привычно ругало прежнюю власть, валом валя в синематограф на пикантные фильмы о распутиновщине, но буржуи, к которым теперь причисляли всех образованных и в чистой одежде, уже начинали волноваться - жизнь в новой России начиналась как-то не так. Крестьяне делили господские мебеля в провинции, выгоняли помещиков и прочих землевладельцев, имевших несчастье заполучить частную собственность в стране с исконной тягой к соборности. От этого цены на продукты становились еще выше, а очереди длиннее. Даже сознательные рабочие, так много сделавшие для революции и получившие наконец-то свой восьмичасовой рабочий день, вели себя как последние шкуры - не желали работать для фронта и победы, а требовали новых прибавок, вместе со всеми. Правительство мудро оделило сначала благами тех представителей гегемона, что печатали деньги, после чего запустило станок на полную, действуя как в сказке: горшочек, вари!
Из Швейцарии, проездом через дружественную социал-демократическую Германию, в апреле прикатил невысокого роста господин, имевший калмыцкую наружность, хитрый прищур глаз, лысину и небольшое пузцо. Он лихо залез на броневик и неожиданно выдал всем вокруг чистую правду: назвал Временное правительство сборищем напуганных размахом социального переворота буржуазных импотентов, своих заклятых друзей социалистов из Совета - недоумками-доктринерами, а солдатскую массу - тупой косной сволочью, желавшей найти благовидный предлог для сбережения своей шкуры от фронта. Это было сказано настолько открыто, что все сначала замолчали, а потом попытались сделать вид, что им послышалось. Но разместившийся в революционно экспроприированном доме одной балерины приезжий оказался не из тех кого можно было легко замолчать. Назвав себя для красоты Лениным, а своих социалистов большевиками, он принялся с неслыханной энергией создавать первую настоящую партию рабочего класса: с винтовками и строжайшей дисциплиной. Пусть действующая армия разваливается и дальше - а у него, Ленина, порядок не хуже чем в кайзеровских казармах! Ура, ~~камераден~~ товарищи!
На фронте солдаты продолжали углублять леворуцию, прикрывая этим банальное нежелание помирать на немецкой колючей проволоке за непонятные им цели. Пехотная масса, обильно удобренная новыми пополнениями, превратилась в толпу орущих глоток. Дисциплина, подорванная еще в первые недели после отречения царя, стала к апрелю чистой фикцией: солдаты делали ровно то, что хотели делать и лишь с большими увещеваниями их можно было заставить предпринять что-то кроме простого нахождения на фронте. Впрочем, теперь фронтом это можно было назвать лишь с натяжкой: в первые дни германцы еще предприняли одно тактическое наступление, без труда погромив революционные рати, но после, разобравшись в обстановке, немцы прекратили даже стрелять. Наоборот, теперь они призывали к миру, посылая своих солдат на братания с русскими - с весны этот процесс охватил весь Восточный фронт. Сходясь на нейтральной полосе русские солдаты чесали яйца, получая от врага листовки и сознательно не замечая германских офицеров, снимавших позиции на фотоаппараты. Собственных ахфицеров, пытавшихся было навести порядок, они забивали прикладами, тайком или прямо подстреливали, а могли и вовсе взорвать гранатой. Многочисленные делегации тыла, в обильном количестве приезжающие в армию, легко собирали аплодисменты и резолюции (в любую сторону), не меняя положения по сути. Особенно тревожные звонки раздавались во флоте и железных дорогах, последние совершенно разваливались, как будто царскую власть свергали зазря. Поезда захватывались солдатами, избивавшими и убивавшими служащих дороги. Для такой несуразной в транспортном отношении державы как Россия это было подобно смерти. К слову о ней - еще до того как это стало популярным повсеместно балтийские моряки-братишки вывели в расход собственного адмирала и десятки офицеров, посадив под арест сотни других. Под боком у многочисленных законных властей появилась еще и республика Кронштадт.
Высшее командование, в лице Алексеева и его генералов, жалобно стонало, настаивая, чтобы петроградские власти потушили разожженный ими костер. Военные полагали, что все дело в пресловутом приказе и нужно лишь дать новую команду, как армия сразу вернется к порядку: убийцы и мятежники встанут в строй и пойдут в окопы, готовясь к броску на вражеские пулеметы. Они ожидали этой команды от Временного правительства, которое существовало лишь милостью Совета. Последний же занимался лишь тем, что толковал на свой социалистический лад происходившие в стране процессы, никаких ими не управляя. К маю чудовищное ухудшение обстановки в армии и стране скрывать уже было невозможно.

В.И. Ленин и Н.К. Крупская получают перед въездом в Россию последние указания от германского генштаба