В тоске по 1937 году...

Александр Бойников — 30.10.2011

Насколько тоскливо бывает порой читать ответы оппонентов на свой очередной критический материал! Возражений по существу нет, весомых контраргументов кот наплакал, зато примитивной казуистики, словесной грязи и одиозных ярлыков – хоть до седьмого пота непрерывно отбавляй, всё равно не отбавишь. Но читать всё же необходимо: иначе как узнать, попал ты в цель или нет. Ведь степень меткости попадания прямо пропорциональна количеству ругательств (к счастью, печатных) в ответной публикации объекта критики. Если учесть уровень ругательного «градуса» контрстатьи А. Огнёва в мой адрес «О неприкрытой тенденциозности в худшем смысле этого слова…» (см. «Вече Твери» от 27 июня 2007 года), то степень меткости в данном случае оказалась очень высокой.

Но дело не только в этом. Редко кто в полемике жаждет оказаться посмешищем. Однако профессора ТвГУ А. Огнёва такая роль ничуть не смущает. Если бы хоть чуточку смущала, он бы спрятал подальше от глаз людских своё словесное брюзжание, которое, полемизируя со мной, вынес на всеобщую огласку как истину в последней инстанции.

Я не стану ещё раз доказывать пещерность и псевдонаучность квазипрофессорского мышления. Ведь ни одного из цитируемых в моей статье документов о Фадееве и других, Огнёв ничем (потому что нечем) не опроверг, и воспроизводить их тексты вновь не имеет ровно никакого смысла. Желающие же истины найдут и прочтут упомянутые мною книги. Но вот некоторые приёмы «полемики», используемые Огнёвым, думаю, нуждаются в комментариях.

Помнится, один из персонажей фильма «Осенний марафон», профессор из Дании, после посещения российского вытрезвителя, сказал своему коллеге: «Я узнал очень много новых слов». Так и ваш покорный слуга, прочитав творение Огнёва, узнал про себя много неожиданного и интересного.

Например: «Бойников продолжает воевать с идеологией советской власти, а это в наше время подрывает государственность России». И это, ничтоже сумняшеся, утверждает доктор филологических наук в начале XXI века! С виду железная, но изнутри давно и насквозь проржавевшая «логика»: Огнёв обвиняет Бойникова в особо опасном государственном преступлении «измена Родине», за которое, между прочим, совсем недавно полагалась смертная казнь. Всё правильно. Нет оппонента – нет проблемы. Но сейчас не 1937 год, как этого хочется некоторым, явно заблудившимся во времени, апологетам советской власти.

В своё время по долгу службы я вплотную занимался реабилитацией жертв политических репрессий 1930-х годов, перелопатил несколько сотен дел по обвинению в «контрреволюционной агитации». И каждый раз вздрагивал, когда читал постановления внесудебных «троек» и «особых совещаний» с коротким приговором «РАССТРЕЛЯТЬ» (именно так – большими буквами). И доносов на неугодных кому-то лично сослуживцев или соседей в этих делах попадалось не меряно. По своей лексике и стилю они часто напоминали вышеприведённый пассаж Огнёва.

Так что, товарищ профессор, придётся Вам сегодня примириться с критикой Вашей «монографии». Или Вас гложут воспоминания и о других приснопамятных годах, когда при Вашем руководстве кафедрой советской литературы (тогда ещё Калининского госуниверситета) всякий чих, сделанный кем-либо из её преподавателей без Вашего на то соизволения, квалифицировался как «антисоветский»? Только терпеть такое самодурство нельзя было бесконечно и в 1994 году Огнёв должности заведующего кафедрой, которая была готова взбунтоваться, лишился. Но тоска-то по былому могуществу не уходит…

Не забыл Огнёв выдать и свой фирменный, хотя и засаленный от частого употребления, аргумент: Бойников проявил «незнание элементарных основ литературоведения, он непозволительно придал термину “монография” качественный признак». А какой признак надо было придать – количественный? К тому же, определение монографии взято мной из «Словаря иностранных слов», составитель которого известный и очень авторитетный российский лексиколог, профессор МГУ Николай Комлев, не Огнёву чета. Так что претензии по поводу незнания «основ литературоведения» нужно предъявлять по этому адресу.

А дальше сказано, как отрезано: «Пора бы знать: монография может быть очень плохой, а сборник статей отличным». Спасибо, Александр Васильевич, просветили. Теперь я твёрдо и навсегда знаю, что хуже Ваших «монографий» ничего нет и быть не может.

Ещё один припечатывающий «контраргумент» Огнёва: Бойников – «ярый антикоммунист», «озлобленный ценитель советской культуры», «для него мысли Ленина – сплошной ужас». Однако пышущий гневом профессор почему-то не потрудился объяснить не мне – читателям: в чём конкретно он узрел мой «антикоммунизм» и «озлобленность» по отношению к советской культуре? И где он у меня прочёл о мыслях Ленина? О них в моей статье не сказано ни единого слова, всё исключительно – о мыслях Огнёва. Эка, с кем он, родимый, себя сопоставил! Ну, а огульное приклеивание подобных ярлыков с последующим сроком в «десять лет без права переписки» – тоже, к счастью, дело прошлое. Спокойнее, надо быть, профессор, интеллигентнее, душевное равновесие и чувство времени не терять. Вы же не на собрании актива РАПП по поводу разоблачения «врагов народа» в писательской среде.

А вот присуждённые профессору Огнёву премии за «системное обозрение литературных процессов» и пр., бесспорно, делают ему честь. Но к науке и существу полемики они никакого отношения – увы – не имеют. Неистребима всё-таки в некоторых тяга козырять своими опереточными регалиями по поводу и без повода! Как дети, ей Богу…

Не удержался Огнёв и от самого безнравственного, но такого соблазнительного приёма как сознательное нарушение элементарных законов логики. Вот он пишет: «Бойников посчитал, что Фадеев “лишь дутый брэнд советской литературы. Ведь не мог же руководить Союзом советских писателей третьестепенный литератор”». И сейчас я считаю точно также. Но что говорит Огнёв дальше: «Из этого развязного пассажа вытекает, что советская литература третьестепенная» (выделено мною. – А.Б.). Извините, но это вытекает только из развязного воображения Огнёва. Невооружённым глазом видна элементарная и недобросовестная подмена понятий: по Огнёву, Фадеев – это и есть вся советская литература. Вам самому от этой галиматьи не смешно, профессор?

Впрочем, не будем касаться его чувств, а лучше объяснимся с читателями. Итак, мы имеем простой категорический силлогизм. Первая посылка (моя и в сокращённом виде) – «Фадеев – третьестепенный литератор». Вывод Огнёва: «По мнению Бойникова, советская литература третьестепенная». Любой студент, знакомый с азами логики, легко восстановит пропущенную вторую посылку: «Фадеев – вся советская литература». Именно этой – неназванной – посылкой Огнёв в своей мыслительно-казуистической «операции» подменил моё утверждение «Фадеев – лишь дутый брэнд советской литературы». И своей неуклюжей и безграмотной (а ещё профессор!) подтасовкой его же фактически и подтвердил.

Известную ленинскую цитату о «фактах и фактиках» я давно знаю, даже использовал её в одной из своих статей, когда работал в кашинской районной газете «По ленинскому пути». Однако сам Огнёв почему-то не спешит следовать в полемике указанию В. Ленина о том, что необходимо обязательно «брать не отдельные факты, а всю совокупность относящихся к рассматриваемому вопросу фактов», и манипулирует лишь информацией, показывающей А. Фадеева с положительной стороны. Явный двойной стандарт и демагогия. Самое время добавить ещё несколько фактов, дающих представление об исповедуемых Фадеевым моральных и политических принципах.

Вскоре после начала травли М. Зощенко и А. Ахматовой Фадеев в статье «О литературной критике» (журнал «Большевик», 1947, № 13) писал:

«Сколько ни перечитываешь постановления ЦК партии и доклад тов.[арища] Жданова о журналах “Звезда” и “Ленинград”, – не перестаёшь поражаться тому, насколько метко был нанесён удар аполитичности и безыдейности… Писания Зощенко и Ахматовой являются отражением на нашей почве того происходящего в Западной Европе процесса, который выражает царящий там глубокий духовный кризис».

Из письма генерального секретаря Союза советских писателей РСФСР А. Фадеева в ЦК ВКП(б) А. Жданову и М. Суслову о сборнике стихотворений Б. Пастернака:

«Однако секретариат [ССП] не проследил за формированием сборника, доверился составителям, и в сборнике преобладают формалистические стихи аполитичного характера. К тому же сборник начинается с идеологически вредного “вступления”, а кончается пошлым стихом ахматовского толка (выделено мною. – А.Б.) «Свеча горела». Стихотворение это, помеченное 1946 годом и завершающее сборник, звучит в современной литературной обстановке как издёвка».

Итак, лирический шедевр Б. Пастернака «Зимняя ночь» «большой писатель и добрый человек» Фадеев окрестил «пошлым», посчитав его откликом на постановление ЦК ВКП(б) 1946 года «О журналах “Звезда” и “Ленинград”». В отличие от профессора мы рассматриваем не «высказывания других писателей о Фадееве», а документы, которые до недавних пор тщательно скрывались за стенами спецхранов. И если бы А. Огнёв избрал бы этот путь исследования, то от необоснованного обеливания Фадеева ему пришлось бы отказаться.

А. Огнёв обозвал воспоминания В. Кирпотина «крайне субъективными» и сразу же становится ясно: он их вообще не читал. Иначе профессор увидел бы, что именно В. Кирпотину удалось глубоко постигнуть внутренние противоречия натуры Фадеева – человека и политической фигуры:

«Фадеев был чуток, он понимал, что каждый отдельный писатель не менее важен, чем писательское собрание. Он умел и любил общаться с писателями, дружить, бражничать, говорить, петь, быть душой общества. <�…> С каждым находил верный тон. И всё это ему было необременительно.

Фадеев помогал многим – в Литфонде, в издательствах, организуя рецензии, подсказывая, как поправить рукопись, а иногда и как повернуть тему. Но если надо было, умел отступать, уходить в тень. <�…>

Если надо, он поступался товарищами. Это многие знают. И он испытал после ХХ съезда немало горьких минут, когда эти “товарищи” начали возвращаться из лагерей. <…>

Фадеев был наилучшим из возможных приводных ремней от Сталина к писателям, притом в отдельных случаях с элементами обратной связи. Последнее надо понимать не столько политически, сколько персонально. Когда ремень позволял и не был натянут, Фадеев писателям помогал, иногда сильно. Но когда он чувствовал, что ремень натянут, он ни минуты не колебался, как действовать».

Вот где стержневая причина противоречивых, порою разительно противоположных действий А. Фадеева по отношению к одним и тем же писателям (наиболее яркие примеры – А.Ахматова и Б. Пастернак) – от помощи и моральной поддержки до отталкивания и предательства. Именно этой двуликости Фадеева, обусловленной и его характером, и общественным положением, и эпохой А. Огнёв не сумел ни разглядеть, ни раскрыть. Он двинулся привычным путём соцреалистического начётничества и вылепил из многолетнего руководителя советских писателей не подлинно трагическую фигуру, а далёкого от правды сусального ангелочка с лёгким налётом мученичества, в чём, думается, не нуждается ни история, на сам Александр Фадеев, ни память о нём. Догматическая зашоренность губит любую науку окончательно и бесповоротно, что ещё раз доказал А. Огнёв своей антимонографией «Контрреволюция и литература».

Вывод же В. Кирпотина – достаточно объективен: «Из орудия культа личности Фадеев превратился в жертву, и уже не только моральную, но и физическую. Он завоевал себе трагическое место в истории русской литературы».

И, наконец, главный клеветнический упрёк по поводу моего отношения к роману Николая Островского «Как закалялась сталь». Действительно, осенью 2005 года я не внёс его в список для обязательного чтения студентов IV курса отделения журналистики ТвГУ по дисциплине «История русской литературы ХХ века (первая половина)». Причина этого Огнёву прекрасно известна: после изменений учебного плана объём материала по данной дисциплине увеличился вдвое, а количество аудиторных занятий осталось прежним (программа двух семестров была спрессована в один). Пришлось чем-то пожертвовать. И никакие «рекомендации Минобразования» тут ни причём. По логике Огнёва, лучше было исключить из программы (на выбор) «Дело Артамоновых» М. Горького, «Мастера и Маргариту» М. Булгакова, «Мы» Е. Замятина, «Чевенгур» А. Платонова, «Лето Господне» И. Шмелёва, «Угрюм-реку» В. Шишкова, «Петра Первого» А. Толстого… И даже «Разгром» горячо обожаемого им Фадеева.

Вот уже второй год профессор Огнёв читает лекции по «Истории русской литературы ХХ века (вторая половина)» на том же самом курсе. Что же он включил в список для обязательного чтения? На первом месте в нём – очерки «Районные будни» В. Овечкина, романы А. Фадеева «Молодая гвардия», В. Кочетова «Журбины», Г. Николаевой «Битва в пути», В. Ажаева «Далеко от Москвы», К. Федина «Первые радости» и «Необыкновенное лето», пьесы А. Арбузова «Иркутская история» и А. Салынского «Барабанщица». Из современной литературы – только «Чапаев и пустота» В. Пелевина, «Свой круг» Л. Петрушевской и «Замыслил я побег…» Ю. Полякова.

Нет в огнёвском списке романа В. Астафьева «Прокляты и убиты» (и это произведение, и его автора профессор патологически ненавидит за неприкрашенную правду о войне). Нет произведений Ю. Мамлеева, С. Довлатова, В. Маканина, А. Варламова, Т. Толстой, Н. Садур, представителей религиозной прозы. Из поэзии Огнёв рекомендует читать третьестепенных и давно забытых Е. Исаева, Я. Смелякова, В. Луговского. И одновременно считает, что студентам-журналистам не надо знать лирику А. Ахматовой, Н. Заболоцкого, Б. Окуджавы, В. Высоцкого, И. Бродского, Н. Тряпкина, В. Соколова. Почему, спросите вы? Огнёву, по его словам, современная российская литература «не нравится». А если начистоту – то глубоко осмыслять современный литературный процесс, отличающийся качественной новизной и повышенной динамикой, престарелый профессор по известным причинам давно уже не в состоянии.

Вот такой «инновационный» подход к академическому учебному курсу в начале XXI века. А в результате – огромные пробелы в знаниях будущих журналистов*.

2007, 2009 (дополнения)

Оставить комментарий

Популярные посты:

otho

Инфекционист в г. Алматы в клинике «Эмирмед»

colonelcassad

Последствия наводнения в Оренбурге

von_hoffmann

16 марта/29 марта 1822 г. спущен на воду первый русский паровой военный корабль

lyll2001

Закончила вышивку)

von_hoffmann

16 (29) марта 1911 г. в Петербурге учреждён Российский Олимпийский Комитет

booky_moussy

За своими ботиночками на Степу Разина

krok-20017

Ветер северный вдали

luiza_fransuaza

Набросок ко второй главе

aniskin1968

«Мираторг» отгрузил в Китай первую партию свинины

• Архив