В нашем городе дождь

В назидание потомству, которое всё равно нихера мой блог читать не будет.
Человечество становится всё беззубее. Нет, не то чтобы все
перестанут жрать мясо. Мясокомбинаты будут полностью
автоматизированы, охотников и рыбаков подвергнут остракизму и
принудительному лечению, и даже убивать друг друга люди не будут
сами. Войну будут объявлять нейросети, просчитав экономические
показатели, а воевать — дроны, управляемые по заранее заготовленной
программе. У кого последняя версия, тот и победит.
А уж что будет учителю, сказавшему старшекласснику: А-я-яй!
Нас тоже уже не драли розгами, но незабвенная Прасковья Ивановна
давала нам просраться. До нашей почти элитной школы она работала в
сельской школе в Буковине, и любимые её ругательства были: крученый
паныч — это если кто пошевелился на уроке, и гнилая интеллигенция —
если хотела заклеймить нас как класс. Причём, примеры превосходства
сельских мальчиков над нами из неё сыпались безо всякого усилия. К
примеру, учим мы песню, как пионер Алёша — ну явно из Буковины,
сельский мальчик из погранзоны — наступил босой ногой в дорожной
пыли на пуговицу, а в их деревне всего три пуговицы было: у
председателя, у парторга и у оперуполномоченного НКВД на ширинке, —
и сразу понял, что это не наша пуговица. Он помчался на
заставу, и шпион был схвачен ещё до того, как сел в автобус до
райцентра.
— А вы, крученые панычи, гнилая интеллигенция, в жизнь бы не
увидели, хоть потеряй шпион все свои импортные пуговицы: вы бы
затоптали их своими ботинками.
Но детство берёт своё, и мы не сдавались. А хули толку, если всё
равно наорут?! Скуку школьной жизни мы разбавляли подручными
средствами.
Можно было кончик пёрышка воткнуть в сиденье парты и посмотреть,
высоко ли подпрыгнет друг. Можно было поймать муху и засунуть в
чернильницу записной отличнице и потом смотреть, как эта муха
шмякнулась с пера на её идеально чистую тетрадку и ползёт, оставляя
жирный чернильный след. А если повезло и вы поймали сразу двух мух,
то из тетрадок выдирали две скрепки, на них накалывали маленькие
колёсики из бумаги, кончики скрепок втыкались мухам в зад, и на
парте устраивались гонки римских колесниц.
Однако, мы с Сашкой Макаром раз поймали на уроке жирную зелёную
муху. Она была достойно лучшего. Мы вытянули из форменной
гимнастёрки длинную нитку, привязали к её лапке и выпустили эту
тварь. А она, сволочь, гудя, как фашистский бомбардировщик,
потянула к учительскому столу.
Весь класс перестал дышать. А хули мучиться — всё равно конец!
Но Провидение за две парты до учительского стола повернуло муху к
окну, и она запуталась там ниткой в «Ваньке мокром».
Прасковья Ивановна ушла на пенсию, недоучив нас в четвёртом классе.
А в пятом, нас, человек семь, повели её проведать: у неё был рак
желудка.
Она лежала, маленькая и очень худая. Обрадовалась и расспрашивала
про наши дела.
Но вальс «Учительница первая моя» я всё равно терпеть не могу.
|
</> |