В Бухаре (1887)

Случайно приехав в столицу правоверных в Средней Азии, мне пришлось остановиться в ближайшем караван-сарае, к моему удивлению, носящем громкое название «Града Москвы» и по своему устройству ничего не имеющим общего с азиятскими караван-сараями, а скорее походящим на второстепенное московское подворье. Еще более меня удивило то обстоятельство, что в лице содержателя гостиницы мне пришлось встретить длиннобородого московского купчину, ранее, т. е. лет десять тому назад, по его рассказам, служившего «половым» в одном из первоклассных трактиров Москвы, сколотившего там небольшой капиталец и на него открывшего сначала лавчонку с «красным» товаром, а затем уже гостиницу, приносящую ему немалый доход, так как все приезжающие из России останавливаются у него в сарае. Нельзя также умолчать о чрезмерной гостеприимности хозяина, настолько обрадовавшегося моему приезду, что, к удивлению всей прислуги, состоящей из туземцев, он приказал подать мне зеленый чай внакладку с розовыми леденцами. Удивление прислуги было вызвано именно этим угощением, по обычаям страны считающимся очень высоким и подносимым только важным гостям. Положим, это угощение обошлось мне далеко не так дешево, как оно кажется, так как только что скрылся хозяин, ко мне целой толпой с просьбой «бакшиша» подбежала трактирная прислуга, принявшая меня, должно быть, за очень богатого человека, так что мне пришлось вначале раздать немало «теньге» (25 к. каждая), но затем уже, видя чрезмерную назойливость и алчность прислуги, пустить в ход палку. Палка сделала свое, прислуга оставила меня в покое и с низкими поклонами проводила меня в мой номер. Отдохнув немного, я в сопровождении «батчу» (мальчика-путеводителя) отправился осматривать город, по выражению туземцев, имеющий «си садде шасьте гюзярь», т. е. 360 улиц и переулков. Не прошли мы и двух-трех улиц, как мне бросилась в глаза мизерная ширина их, не превышающая 5 арш.; если же принять во внимание еще то обстоятельство, что по сторонам улиц размещена масса всевозможных оптовых и мелочных лавок, с целыми грудами товара, валяющегося на улицах напротив лавок, то ширина улицы уменьшится еще на два аршина, так что по всем улицам Бухары с трудом можно разъехаться двум экипажам; это обстоятельство нисколько не тревожит местную администрацию, тоже окончательно поглощенную в торговые обороты. В Бухаре положительно трудно найти азиятского чиновника, который бы не имел лавчонки, ведущей здесь выгодную торговлю, выгодной уже потому, что и азиятские чиновники окончательно усовершенствовали понятие о взятке и берут ее не иначе как под видом покупки, понятно, по дорогой цене, у него в лавке товара.

Пройдя несколько довольно грязных и узких улиц, мы достигли первой достопримечательности города — Калян-Минар, т. е. большого минарета при главной ханской мечети, вышиной до 80 аршин. Минарет этот построен во время калифата, из жженого кирпича, изукрашенного цветными арабесками и золотыми буквами, заключающими изречения из Корана. Предание говорит, что тотчас же по окончании постройки минарета на самой вершине его свил себе громадное гнездо «ляк-ляк» (аист), которые есть не кто иной, как пророк в образе птицы. Ввиду этого духовенство под страхом смертной казни воспрещает касаться гнезда и тревожить эту святую птицу, живущую вот уже несколько столетий. Кроме своей исторической и легендарной известности, минарет этот служит еще местом казни государственных преступников, отлученных от церкви. Осужденного на смерть вводят под гнездо «ляк-ляка» и оттуда сбрасывают на сделанную из остроконечных камней мостовую, у подножия минарета. На днях с этого минарета был сброшен атаман шайки степных разбойников, опустошавшей в течение нескольких лет Бухару и окрестности. Рядом с этим минаретом помещается роскошной древнетуранской архитектуры здание «медрессе», высшего учебного заведения, имеющего до 1.500 учеников и слушателей, так как «медрессе» делится на два отделения, одно для малолетних, другое же для взрослых. Недалеко от медрессе находится похожий на монастырь дворец эмира Сеид-Абдул-Агад-Богадур-хана, обнесенный настолько высокой стеной, что самого дворца не видно. Несмотря на отсутствие эмира в Бухаре, его дворец оберегают высшие сановники, во главе с топчи-баши (начальник артиллерии), чинно рассиживая на казенных скамьях у ворот дворца. По облику этих почтенных и играющих большую роль в стране сановников можно скорее принять за привратников, чем за государственных мужей.

Для полной характеристики не могу не упомянуть об одном курьезном обстоятельстве, случившемся со мною: когда я подошел к воротам дворца, меня окружили со всех сторон эти сановники, наперерыв предлагавшие мне купить только что подаренные им эмиром за какие-то важные услуги халаты, по самой сходной цене. Я, понятно, отклонил предложение; тогда мне стали грозить, что так как «гяурам» нельзя подходить близко ко дворцу эмира, то они меня арестуют, если я не дам им выкупа, в размере 100 теньге (равняющихся 25-ти руб.). Не желая отведать всю прелесть азиятского клоповника, специально приспособленного для арестантов, я с проклятиями отсчитал 100 теньке и раз навсегда заклялся иметь какое-либо дело с бухарской администрацией. Получив «бакшиш», сановники стали разговорчивее и рассказали мне, что ввиду общей паники в народе, вызванной постройкой железной дороги, эмир Сеид-Абдул-Агад-Богадур-хан скрылся в шахрисиябзском дворце (в 30—35 ташах от Бухары, т. е. около 250 верст), где никого не принимает, боясь, чтобы его не вынудили сделать какие-либо уступки земель русскому правительству, и даже на праздник Айде-Курбан в Бухару не вернется. Всех лиц администрации, столь сильно уговаривавших эмира относительно уступок, эмир отстранил от себя, боясь их влияния как на себя лично, так и на народ. В числе отстраненных одно время был присутствовавший в Петербурге, во главе посольства, Астанакул-Бий-диван-беги, получивший хотя и довольно важное назначение бека в Гиссару, но очень отдаленное от столицы, где он пользуется громадным влиянием на народ и духовенство. Назначение Астанакула-Бия в Гиссару вызвало ропот среди народа, так что эмир, желая загладить свою ошибку, предложил ему занять место куш-беги (первый министр). Оскорбленный первым назначением, Астанакул-Бий, ссылаясь на слабость здоровья, отблагодарил эмира за честь и остался гиссарским беком.

Недовольный потраченным временем и деньгами, пройдя мимо массы мечетей, построенных несколько веков тому назад, я направился к дому. Время уже клонилось к вечеру, на некоторых минаретах появились муэдзины, возвещающие народу о наступлении времени для совершения вечернего намаза. Проходя по переулкам, встречаешь довольно грязные пруды, где купаются ребятишки. Суеверные туземцы утверждают, что в этих прудах рождается «рештя» (волосатики), которая, впиваясь в человека, быстро добирается до сердца и высасывает из него душу, после чего человек делается злодеем. Вообще, трудно описать все легенды, какие ходят здесь в народе. В заключение считаю небезынтересным сообщить предание о хадже Богоутдине, глубоко чтимом бухарцами и вообще всеми мусульманами Азии.

Во время страшного голода в Бухаре, как передает легенда, живший в то время хаджа Богоутдин отправился к одному богачу от всего народа просить пшеницы, так как у него были полны ею амбары. Богач отказал; тогда хаджа Богоутдин, взяв осла, отправился с ним на площадь, где, привязав его к колу, стал погонять его кругом кола. Заинтересованный этим народ стал спрашивать, что он делает; тот ответил, что молотит пшеницу. Его подымают на смех, но в это время в вытоптанных ослом на земле желобах стало показываться в массе зерно. Хаджа Богоутдин сзывает народ, приказывая ему брать пшеницы сколько каждому нужно. Народ со всего города пользуется пшеницей, но ее нисколько не уменьшается. Народ вскоре узнает, что у отказавшего хадже Багоутдину богача в амбарах сгорает вся пшеница, и он делается нищим. Народ прозывает это место, где жил богач, и поныне Кюген-Сарай (горелое подворье).

Гробница этого мусульманского святого находится в 8-ми верстах от Бухары и в 2-х верстах от нижнего дворца эмира Кяре, с большим фруктовым садом. В 200—300 шагах от могилы хаджи Багоутдина находится могила его матери. В эту местность со всей Бухары стекаются нищие, богомольцы, дервиши и прочий питающийся подаяниями люд, так что крики «Зияряте кабул» (т. е., в вольном переводе, «Христа ради») слышны за целую версту. Полное отсутствие какого бы то ни было правительственного надзора за этим местом сделало нищих настолько смелыми, что они сплошь да рядом покушаются на грабеж. На моих глазах был следующий случай: приехавший по делам из Касимова в Бухару татарин, отслужив молебствие на могиле хаджи Богоутдина, стал раздавать нищим деньги из большого кожаного мешка. Подбежав сзади, один из нищих ударил его по руке так сильно, что он выронил мешок, деньги рассыпались по земле и с быстротою молнии были подобраны толпою нищих. Такие случаи здесь не только не редки, но почти ежедневны. Проезжая обратно от могилы хаджи Багоутдина через Каракальские ворота, я разговорился с дежурным у ворот караул-беги (начальник полицейского поста) по поводу постройки железной дороги, на что он мне сурово ответил, что они, т. е. бухарцы, всегда готовы обагрить свои бороды кровью за веру и отечество. Как бы не поняв его, я стал расспрашивать, чем вызван его такой суровый ответ; он пояснил, что в последнее время в Бухару стало чересчур много наезжать гяуров-русских, которым, как говорят в народе, эмир продал Бухару со всеми ими. Это их сильно тревожит, а эмир, несмотря на просьбы, не дает никакого ответа из Шехрисиябза. Подобные толки идут повсеместно в народе и еще более усилились после того времени, когда в Бухару проник слух, что брат эмира принц Сеид Мансур-Тюря, принятый на службу в русские войска, решил принять святое крещение и женится на православной. Местное духовенство, пользуясь этими двумя фактами, елико возможно разжигает народ против эмира, называя его врагом их веры, и таким образом косвенно подготовляет благоприятную почву для изгнанного еще покойным эмиром Музафар-ханом из Бухары за возмущение народа против наследного принца Катта-тюри, находящегося, если верить слухам, под покровительством английского правительства и мечтающего рано или поздно занять бухарский престол, будто бы принадлежащий ему по наследственному праву.

В настоящий момент сильно ему сочувствует лишь одно духовенство да незначительная часть недовольных настоящим эмиром сановников. Партия Катта-тюря настолько незначительна, что ее можно смело назвать горстью, так что борьба с властью эмира даже немыслима, что, однако, по полученным здесь сведениями, нисколько не охлаждает пыл Катта-тюри. Эмир Сеид Абдул-Агад Богодур-хан к пойманным заговорщикам выказывает в полном смысле слова азиятскую жестокость. Несмотря на его еще молодые годы (ему в настоящее время 29-й год), его считают строгим и мудрым правителем. При его появлении в народе все перед ним трепещет и всякое возникающее восстание прекращается. Бухарцы уважают его и преклоняются перед его смелостью, энергией, силой воли и настойчивостью. Про него говорят, что он ни перед чем не призадумается для достижения поставленной себе цели.

Хаджа Алей