Утренняя проповедь Василия Ивановича

chhwe — 17.09.2023 Петька Исаев думает, что во сне в Россию придут американцы. Это именно то иррациональное, истовое и нервное состояние, которое не может не приводить к тому, чего не должно быть в России Кастанеды и Летова. Но если перевести такой гибрид в яркую форму, то это будет тоже про солнце. Именно на свету все работает как надо — работают инстинкты писателя, работают мозги и нервы, в отличие от "дыма" современных фэнтези-бомжей. Про озоновый слой у автора тоже читаем: в нем энергия Солнца не действует. Вот и вся суть "Весны". Но это разговор особый. Я понял только то (как было сказано), что моя идея в романе не нова, но актуальна и с самого начала должна быть направлена на оживление этого затухающего леса русских сказок. А всё остальное было уже продумано до меня. Так же, кстати, было и в написании "Капустина Яра" про смерть и воскрешение — там использовался совсем другой камуфляж. Теперь и мне можно было начать подводить итоги. У меня получилось, даже несколько лучше, чем в игре "Русский Вампир". Но главный результат был впереди. А в каждом деле главное — правильно понять, какой процесс надо поддержать, а какой притормозить.

Именно эти словообразы определяют место, где будет зарождаться человеческая душа. Точно так же вопрос "В чём сила и смысл Вселенной?" и вопрос о смысле жизни кажутся дикими или абсурдными только на первый взгляд. На самом деле для того чтобы решить, есть ли смысл в существовании нашего вида, человечеству пришлось отправиться на Далёкую Радугу, снять со звезд золото и увидеть, сколько в этом мире красоты. "Сильны мы или нет", это, скорее, вопрос обратного порядка, потому что самый главный вопрос, который должен быть всегда задан человеку, звучит так: что нам делать с этой красотой, которая дается нам каждый миг в повседневности, и каким образом, чтобы красота, текучая как масло на сковородке, не исчезла? Один из способов — стараться делать так мало, так редко и так всегда, насколько это возможно. И если говорить о литературной форме, для меня был важен только один термин — "священный лес" или "русский лес". На этом же принципе основано творчество этих писателей, ведь всю русскую литературу я тоже начал именно с "русского леса". Был смысл указать, например, на такие вещи: видишь ли, Петька, книжный мир совсем не так прост, он действительно многомерен, хотя люди, в особенности литературные критики делают вид, будто он одномерен. Писателю надо не замечать этого! После того как я пришел к этому пониманию, мне стало легче воспринимать сюжеты. Только что прочитанное крутилось в голове какое-то время, потом обрастало словечками, персонажами, чертами характера, очками, пенсне, шляпами и штанами. При этом меня все время отвлекал шум проезжающего мотоцикла, телега с дровами или мелодия популярной песенки.

Александр Исаевич терпеть не мог долгих повторов, поэтому я старался писать коротко, не претендуя на многотомность. Главное при этом — не запутаться в сложных ассоциациях. Знаний и умений в моей голове всегда хватало. Еще раз подчеркну, сейчас я больше чем на пять лет старше всех этих культовых героев и не читаю газет с выпусками новостей. Зачем? Я много лет знаю реальную ситуацию в стране, знаю, как себя ведет мой собственный организм. Думаю, я все-таки кое-что смыслю в педагогике, а именно, во время экзаменов меня иногда посещают некоторые мудрые мысли. Были, конечно, моменты, когда мои глаза наполнилясь слезами, на этом многое и кончалось. Чтобы это пережить, нужны особые нервы. Надо принимать случившееся в полном объеме и делать то, о чем я говорю.

Психологи знают, если долго стараться перестать плакать, это неизбежно получится. «Такое уже было» — так сказал кто-то из классиков, другой сказал, «это скоро будет». Умение быстро сосредотачиваться, оторопевать и переключаться с одного на другое всегда приходило со временем. Годы прошли, моя любовь к литературе не прошла, просто ее сменила другая. Не думаю, что она осталась такой же. Новое можно узнать только опытным путем. Никто не знает, действительно ли есть любовь, или все это — игра воображения. Второй вариант кажется более реальным. Раз всё как-то устроено, значит, надо просто жить. Собственно, основное правило жизни гласит: "Делай то же самое, пока это может тебе помочь".

Но никакой любви нет, именно поэтому нельзя полностью расслабиться. Есть чувство вины, настороженность и постоянное давление. Гораздо проще скрыть и то и другое, пытаясь полностью соответствовать новому образу. Единственное, что не нужно скрывать, — внутреннюю суть, свой внутренний мир. Когда мы чем-то увлечены, старые проблемы всплывают сами. Это как если бы наш ум выскочил из своей черепной коробки передач многочисленных традиций и помчался вперед, стараясь оказаться среди большого потока автомобилей. Пока он увлечен чем угодно, мы можем игнорировать все остальные проблемы. Заглядывая вперед можно на время отключить свое сознание, совсем чуть-чуть. Иногда всё становится просто невыносимым, иногда — просто бессмысленным, с каким-то совершенно новым для себя пониманием происходящего. Но так происходит со всеми, включая меня, каждый раз, стоит лишь соскользнуть с привычного нам берега. Куда ни пойди, всего можно добиваться и всем можно наслаждаться, глядя на другую сторону дороги привычных смыслов.

Тем не менее, чем сложнее метафорический язык, тем успешнее он выполняет свою задачу. Именно это мы и увидим в моем новом романе. В качестве возможного примера можно привести цитату из старого поэта: «Весь мир не стоит даже тени одной». Думаю (и я это понимаю), что такой подход к жизни вполне достоин уважения. Если писатель сравнивает мир с веером, всем ясно, к чему он клонит. Можно, скажем, сказать: да, автору хочется получать не меньше двух тысяч долларов в месяц, и это вполне достойно уважения. Кроме того, один человек в наше время стоит целого флота.

Проблема состоит в том, где именно должен крутиться этот веер. Чем чаще мы отдаем эту роль не умеющим оторопевать, вступая в борьбу за место под солнцем, поджимая других и закручивая гайки, изображая из себя добродетель, покорность судьбе и одновременно — как это можно себе представить — тонко и мудро относясь к мелочам быта, эмоциональной составляющей неизбежного оторопения, переходящего в истерику, от которых не спасет ни одна психотерапия, — тем меньше мы хотим понять, чего именно хотим на самом деле. Особенно когда дело доходит до таких категорий, как счастье и покой. Одна книга с их подробным описанием стоит больших усилий по своему прочтению. Читать такие книги очень трудно. Действительно, там много идиоматических выражений. Проще взять подходящую книжку с подобным названием и разобраться в хитросплетениях смысловых уровней. Тем самым подойдем к настоящей литературности. Кстати сказать, удачно взятый пример поможет нам расстаться с привычным механизмом мышления. Подумайте, может быть, вообще не надо знать про будущее? Лучше просто пережить настоящее. Правда, стопроцентной гарантии, разумеется, нет.

Всегда можно пойти по очень неприятному и тернистому пути, решив начать с полпути и перейти к трудным этапам. Вот как Пётр Семёнович Исаев описывает переданное ему Котовским учение о правильном оторопении:

«Следует познакомиться с делом, написать, поправить и читать дальше. Следующее практическое руководство было направлено специально для того чтобы ввести новичков в тайну оцепенения. Это, так сказать вторая часть камасутры».  

Так что насчет оккультизма здесь я немного погрешил против истины, но это было сделано исключительно для подчеркивания самого главного — что никакого мистического элемента в голове Петьки не существовало. Читая его дневник, легко увидеть, насколько идиотизм жизни проявился в нем с самого детства. К этому можно добавить и специфические лингвистические упражнения, использовавшиеся молодым писателем при написании своих дневников. Он называл их своими афоризмами. Это было своеобразной тренировкой ума — несколько слов-шаблонов, которые он употреблял по мере необходимости. Приведу один из примеров, показавшихся мне в чем то даже забавными: «Счастье — это когда не думаешь, кто тебе говорит, кому ты веришь и чего ждёшь». Его поведение в этом случае кажется нам совершенно естественным. То же можно сказать и про «я слышал в церкви»: ведь мы не знаем, был ли он в то время в храме или это уже потом пришло в его голову.

«Осажденный город»: напоминает мою предыдущую книжку. Отсутствие какого бы то ни было смысла в окружающем мире усиливает любовь автора к своим героям. В романе все счастливы. Один хочет выпить, другой подраться, третий — поддержать приятеля, четвёртый — поразвлечься. Ни один не осознает происходящего, все плывут по течению. Они не хотят ничего менять. На всё происходящее они смотрят как на что-то привычное и незапланированное. Жизнь кажется им бесцельной и бессмысленной. Возникает ощущение, как будто время остановилось. Никакого «я» здесь нет и в помине, а как сказано в одной из «Овидиевых элегий», в основе всего лежит одно только «в». Это слово и есть «человек» в эзотерическом смысле. А «моё» может существовать только вместе с другими словами, сообщающими ему о том значении, которое он носит в мире. Так вот, можно не сомневаться, Пётр просто ждал, пока смысл этого слова встанет в нашей жизни на свое место, он не из тех, кого волнуют пространственные и временные измерения или, например, вот такая длинная цитата. Его жизнь была наполнена внутренним радостным смыслом.

Поэтому он был счастлив и мог наслаждаться всеми радостями бытия. Наконец мы подходим к главному. Этот мир, откуда Петька был родом, хоть и не похож на окружающий нас посеревший мир иллюзий иллюзорного ошеломления, имеет всё необходимое для полноценной жизни. Регулярное оторопение позволяет Петьке почувствовать — «я есмь», и вся реальность постепенно обретает смысл и значимость. Впрочем, слова «смысл» и «важность» уже были использованы в сюжете и имели самое непосредственное отношение к состоянию души главного героя. Критики будут благодарны мне за своевременную подсказку. Но что касается сюжета, эти два слова обладают одинаковыми свойствами — выражают стремление понять или осознать окружающий мир. И только! Здесь нет никакого тайного знания, никакой тайной свободы, об этом мы уже говорили. Тайным может быть только оторопение, о котором мы упомянули. Сокрушительное поражение всей жизни, полный крах веры в свою способность что-либо изменить, не оторопевая, осознание того факта, что больше в этой жизни ничего не осталось, смерть неизбежна. Все герои и героини романа испытывают этот кошмар, видят в зеркале смерти свое собственное отражение, ощущают свою бренность и необходимость именно для этого мира, впитывают его, словно губка, стараясь изо всех сил, преодолевают тяжелый последний этап своей жизни и наконец понимают, в сущности, только одно: то, чем они были, больше не существует. Смерть — и только она — вернула их к единственной реальности. Ошеломляет только то обстоятельство, с какой легкостью Петр Исаев пишет о своей смерти. «Когда я умер — не было никого, кто бы это опроверг», как говорит классик.

Да нет же. Мой герой, разбирая свои переживания во время предсмертного оцепенение и осмысленно произнося слова, понимал, о чем идёт речь. Не было никакого «Я». Есть одно. Ум говорил об одном, сердце — о другом. Корасон, корасон, как говаривал Кастанеда. Совсем недалеко ушли мы от него. Смешно было бы увидеть в пионерлагере седобородого индейца, танцующего перед восходом солнца с агуканьем, пугающим и наивным одновременно. Возможно, для индейцев это был обряд инициации, возможно — способ приёма пищи. Пионеры же, наивные пионеры нового века, вряд ли это поняли бы. Смогли бы понять только мы, взрослые люди. Ничего мистичного здесь не происходит — Петька просто чётко сформулировал то самое «Я», которое должно быть целым, таким, каким оно должно стать в результате переданной по цепочке династии Котовский процедуры правильного оторопевания. Все его спесивые «спасители», брехливые «брухо», советующие «союзники», дикие «дымки» — апеллирующие к душе и страдающие — просто заменяют живое существо, погруженное в ужас до такой степени, что оно не может оторопеть, как бы ни старалось. За это Петька их и ненавидел. Уходящие персонажи на самом деле не вызывают в читателе никаких эмоций, кроме презрения. Даже если бы «Овидий» перестал существовать, ничего бы не изменилось — ведь нет «Я» вне твоей души. Потому что она тоже часть этого «чего-то». Нам всем предстоит просто принять это как данность и закрыть на это глаза. Это будет трудным делом, ведь больше всего на свете мы боимся просто перестать осознавать себя. Для этого и дана жизнь, чтобы понять, где находится «кто-то» во вселенной.

Действительно ли Петька думал именно так, когда писал эти строки, или только хотел, чтоб редактор знал, что он думает именно так? Когда он перечитывал написанное, именно такие мысли возникали в сознании Петьки, спутанном и неразборчивом. Ничто не говорило ему, нужна ли кому-то эта исповедь. Все ли прочитавшие книгу думали то же самое? Ведь не только Петька переживал это по-разному. Всё это было написано на наших лицах. Мы боялись увидеть лицо смерти — она никогда не вызывала в нас никакого интереса, потому что мы не понимали её смысла, но если её рассматривали, делали это не без интереса.

Перед каждым новым пересказом истории что-нибудь да меняется, всякий раз новая трактовка делает ее иной. Любое повествование становится проектором, меняющим мир вокруг, и читатель перестает его узнавать. В случае с автобиографией это случилось с Петькой совершенно в точности. Мы узнали о своих переживаниях так, будто про себя говорили и видели, это стало для нас живой реальностью. Мы прочитали книгу заново и вдруг поняли, какое сокровище нам досталось. Уже одно осознание, сколько всего может вместить крохотная буковка «К» в слове «Котовский», наполняло наши души совершенно неподдельным счастьем. Мы оторопевали, потом замирали от изумления, теперь мы готовы были повторить подвиги воинов прошлого. Только для начала надо было справиться с оторопением. Сделать это оказалось гораздо легче, так как ничего, способного облегчить тяжесть окаменения души, не существовало в природе. А чтобы обрести мужество, следовало всего лишь отключиться от внешнего мира и обратиться к себе, перестать думать о внешнем и перестать наблюдать себя со стороны.

Оказалось, что все проблемы были иллюзорны! Оторопеть стоило просто ради того, другой причины нет. Если бы мы стали выяснять, зачем тогда в детских книжках пишется о настоящих живых людях, погибших в борьбе с поработителями, то сильно бы удивились, выяснив, до какой степени это бессмысленно. Нет, из нашей жизни не исчезала смерть, наоборот, мы видели её совсем рядом. Она была внутри нас, просто мы забыли про неё. Видимо, там, внутри, она была совершенно незаметна, а сейчас стала заметна из-за написанного. Я ни в коем случае не хочу, уподобляясь ученому-материалисту, говорить, какая она хорошая и красивая. Боюсь, наши слова могут быть восприняты как лай непонимания. Но я видел её, через призму множества одинаковых жизней. Видел, ощущал, осязал и удивлялся. Никто не делал из этого трагедии, никто не заставлял нас сохранять подобающее выражение лица, проходя мимо.

Большинство плакало, зажмурившись и перестав, по тогдашней традиции, слышать себя, увидев гроб с телом генсека и оторопев. Никого из нас не волновал ритуальный процесс выражения скорби, его сопровождавший. Хотя нам пришлось вынести и много страшного, множество тяжелых утрат. Все проходило без сучка без задоринки, обыденно и быстро. Наверное, в этом и была единственная правда, которой мы обладали. Реальность не знала особого термина для правильного оторопения — у неё не было никаких структурных подразделений и конечной цели. Зато эта реальность обладала естественной непреодолимой силой, которая заставляла нас держаться друг за друга и даже помочь соратнику в трудной ситуации. Отсюда и родилась преемственность, передававшаяся от поколения к поколению и жившая в сердцах независимо от объективной реальности. Стоило ли говорить о некой моральной задаче? Для всех, кому пришлось столкнуться с произошедшим, важно было то, что сказал Котовский перед отъездом в Париж. А он говорил о том, чего хотел добиться.

Глупо и бессмысленно думать, говорил он, о каких-то конкретных целях. Жизнь состоит из мгновений, которых хватит лишь на то или иное деяние. Мгновения, говорил он, помахивая шляпой, прекрасны. Они, вообще говоря, просто великолепны, ибо не имеют никаких причин и назначений. Самое страшное — когда это мгновение превращается в груду железа, именуемую когда-то «жизнью». Оно кажется торжественным только в том случае, если вам повезет добраться до конца этой дороги и оторопеть. Легче всего пугаться темного прошлого, забывая, каким ярким оно было. Всему свое время, природа всегда торжествует. Надо лишь научиться не замечать ее ударов. Их не надо бояться, их не стоит принимать всерьез. Разумнее всего предаваться созерцанию настоящего, радость которого будет куда острее, чем горе прошлого — только из тех, кто испытает это, многие потом не вернутся. Лучше всего глядеть на мир глазами ребенка, пытаясь понять — где он был и что он видел? Почему не оторопел? И что, чёрт побери, есть реальность, этот мир, вечная жизнь? Прав Кавалер Золотой Звезды, сказал Котовский, взбираясь по ступеням в шаткий дилижанс. Это всего-навсего воспоминание, сохранившееся у нас в памяти. Память не может служить опорой для размышлений о реальном мире. Ей не свойственна воля к познанию.

Можно придумать и более точные понятия, которыми можно описать мир. Оторопение — одно из таких понятий. Запомните их и не пугайтесь. Человек, которого потрясло откровение о тайной жизни, сможет впоследствии получить от жизни всё, хоть в тысячу раз больше. Для того и есть книги, писал К. М. Бандура. Всем знакомо значение этого слова — «сотрясение основ». «Оторопение дважды очухавшегося». Ошеломлённые люди в конце концов открывают ту единственную реальность в существовании, которую они способны познать. И именно в ней на самом деле заключен истинный смысл происходящего. Ну а что это за реальность? Она, господа мои, и есть счастье. Вот так. Люди сумели разглядеть эту истину лишь в самый последний момент, перед тем, как потерять свою жизнь. Но сначала они теряют память, чтобы потом вспомнить о ней.

Таков их удел.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив