Улыбка Сфинкса

kornet-azarov — 16.10.2024 ...Этот удивительный город никогда не спал. Наверно, такова отличительная черта всех больших городов. Им не до сна, они торопятся жить, подчиняясь жадному желанию людей, населяющих их. Лишь только глубоко за полночь пульсация жизни замирает, словно для того, чтобы сделать вдох и с новыми силами броситься, очертя голову, в наступивший день.

Припарковавшись, я вытянул из "бардачка" график развода мостов, глянул на два столбца названий и цифр и сунул его в карман пиджака. Большинство туристов почему-то привозят на Ваську, чтобы полюбоваться разводом, хотя классику фотографического Петербурга - шпиль Петропавловки в разлете крыльев разведенного Дворцового моста - можно увидеть только со стороны Адмиралтейской набережной. Помнится, увековечив то, что до меня уже успели сохранить для истории миллионы людей, я был доволен как паровоз.



- Шеп, на выход, - сказал я собаке, и пес выпрыгнул из машины.

Мысли в голове шелестели неспешные и ленивые, какие-то воздушно-отрешенные, пока я брел по набережной мимо застывшей в вечном монументальном покое "Авроры". Вот удивительный корабль! Всего один выстрел, - а каких дел натворил... Как заставил меняться этот гордый город: из Петрограда превратиться в Ленинград и снова переродиться в Петербург. Это надо уметь. Наверно, это дико по-русски: один выстрел - ба-бах! - и ты в легенде.

Пиная камешек, я шел по Петроградской набережной. Шеп шагал рядом, время от времени поглядывая на меня и словно вопрошая: "А мы точно правильно идем?"

Правильно, щеночек, правильно. Мы пытаемся разобраться: в мыслях, в ощущениях, в решениях, в себе...

Повинуясь изгибу набережной, мы свернули вправо, и я увидел, как из центра по Троицкому мосту мчатся машины. Они словно торопились оказаться на Петроградке до того момента, как мост разведут, хотя на самом деле до развода оставалось еще много времени.

На другом берегу Невы темнел густой зеленью Летний сад, перед воротами которого когда-то родился русский терроризм. И все же интересно - сад закрывают на ночь или нет?.. Можно было проверить это практически немедленно, но переходить длинный Троицкий мост было определенно лень.

На ум тут же пришла старая история про одного эксцентричного англичанина. Англик этот так много слышал о красоте Санкт-Петербурга, что однажды решил посмотреть на все лично. На собственной яхте он дошел до Невы и бросил якорь напротив Летнего сада. И данный вид - Летний сад с реки - настолько поразил и покорил его, что гордый бритт отказался сходить с яхты, ибо по его мнению ничего прекраснее этого в городе нет и быть не может. Не желая портить великолепное впечатление, он развернул свою яхту и отправился обратно в Англию.

История, конечно, была из разряда городских легенд. Но даже при таком раскладе сын Туманного Альбиона казался мне непроходимым болваном и ослом.

Мы прошли наискосок площадь, перебежали проспект в неположенном месте, и перед нами во всей красе предстал Заячий остров. Жаль, нельзя сейчас туда попасть, мост закрыт на реконструкцию, а то я бы традиционно бросил зайцу, сидевшему на бревнах, торчащих из воды, монету. Подкинуть монетку косому было несложно, но Лешка со Стасом все же поспорили, когда я пытал счастья в первый раз. Спор, конечно, был непринципиальным, однако это все же был спор. Стас утверждал, что попасть один раз из одного невозможно, несмотря на всю мою бесспорную меткость. Лешка же свято в меня верил. И, как показала практика, не зря.

Однако позднее Стас все же взял реванш, когда потащил меня на Фонтанку, к Чижику. Ей-Богу, не знаю, что со мной было в тот день, но только из трех предоставленных мне попыток, в эту мелкую гадкую птицу я не попал ни разу! Леха, вздернув удивленно брови, только растерянно развел руками.

- Акела промахнулся, - шутливо сокрушался он, передавая брату символические сто рублей. - Ладно, не в деньгах счастье.
- Ага, а в достоинстве купюр, - поддакнул Стас.

Но меня эта дрянь на крошечном гранитном постаменте задела за живое. Даже и непонятно, что я так завелся, но только сходу предложил:

- Черт! Дай мне ствол, и я мигом снесу этого воробья с его насеста!

И ведь рвался еще к бедному Чижику, будто сразу же собирался привести угрозу в действие. Прав был Брильи, сказав: "Безумец. Все вы тут безумцы". Братья оттаскивали меня подальше от птички, дружно хохоча и толкаясь, а прохожие и туристы недоуменно смотрели нам вслед. Анастасия Санна, узнав, чем мы занимались в городе, только улыбнулась: "Мальчишки".

Герой, елки-палки... Из ствола и дурак Чижика с постамента снесет. Хотя... может, и не снесет - он бронзовый, тяжелый.

Я остановился напротив деревянного моста, перекинутого на Заячий остров, и вдруг понял, что, если оставлю машину по соседству с "Авророй", где она сейчас стояла, потом буду возвращаться за ней долго и неудобно, обходными путями, да еще и подстраиваясь под мосты. О, эта чисто питерская история! "Почему дома не ночевал? - Мосты развели!" И неважно, что есть мост Вантовый.

- Шеп! - свистнул я собаке. - Давай вернемся за экипажем.

Медленно, задумчиво шагая в обратном направлении, я невольно усмехнулся, вспомнив, как потом, через день, снова нанес визит Чижику и без проблем, под лестные аплодисменты каких-то крепко датых мужиков, положил к его бронзовым лапкам три монеты из трех. Повезло... Но никто об этом не знал.



В сизой зыбкости белой ночи я, забрав машину, вывернул на Кронверкскую набережную и мимо обелиска декабристам, вдоль высокой стены Военного музея, мимо притихшего, чудовищно-убогого зоопарка поехал в сторону дворца спорта "Юбилейный".

Я припарковал авто недалеко от дворца и окинул взглядом открывавшуюся панораму.

По другую сторону проспекта плоским ребристым диском, в окружении вздыбившихся мачт мощных прожекторов, свободный пока что от футбольных страстей, смотрел спортивные сны притихший стадион. Я не люблю футбол - ни американский, ни европейский. Первый мне кажется откровенным мордобоем, лишенным смысла и какой-либо пускай грубой, но красоты, а второй настолько уныл и ущербен в плане динамики и интриги, что смотреть его можно только от безысходности или во время депрессий.

"Хоккей! Хоккей с шайбой наше все!" удовлетворенно и гордо подумалось мне и, нелогично действуя по принципу "Мы не ищем легких путей", я взял курс на Биржевой мост.

Стоило лишь нам с Шепом сунуться на полотно межостровной переправы, как стало предсказуемо очевидно - на стрелке Васьки все забито автобусами. У подножия Ростральных колонн бурлила неслышно толпа, время от времени подмигивая издалека вспышками фотоаппаратов. Ждут. Действительно, чего еще народу надо кроме хлеба и зрелищ? Только возможность безнаказанно сделать гадость ближнему своему...

Мы обошли закоулками забитую стрелку и, выйдя к реке в районе Академии наук, в компании нескольких влюбленных парочек, полюбовались разводом Дворцового моста: плавно-величественное парение его тяжелых крыльев над глянцевой гладью Невы. Грандиозное зрелище... Грандиозное и какое-то почти фантастически-нереальное. Это как увидеть Большой каньон - все равно не веришь, что именно ты находишься именно здесь и именно сейчас.

А потом туристы на автобусах и местные, кто не проживал на острове, стали поспешно уносить с Васьки ноги. Кто бешено гнал на Троицкий, стремясь максимально быстро попасть в центр, кто возвращался домой на Петроградку или Выборгскую сторону.



Мы с Шепом шли прочь от потока убегавших, и я прекрасно знал, что через 45 минут разведут одновременно Биржевой и Тучков мосты и в течение последующего за этим почти часа выбраться с Васьки на соседний остров по ближайшим переправам будет абсолютно невозможно. Во всех направлениях, разрезая сонную водную неподвижность острыми носами и приветственно перекликаясь в мягкой тишине, пойдут по Большой и Малой Неве корабли и кораблики. А когда иссякнут отведенные 55 минут, Тучков мост снова сведут на короткие полчаса, и тогда только я смогу вернуться на Петроградский остров, где оставил свою машину. Конечно, еще можно было воспользоваться тоннелем с траволатором, соединявшим Ваську с Петроградкой, однако мне показалось это банальностью.

Я неторопливо прошагал через маленькую, пустынную площадь Сахарова, но в последний момент остановился и обернулся на памятник академику. Воплощение Андрея Дмитриевича в камне выглядело действительно бесконечно замученным советской властью... "Все люди имеют право на жизнь, свободу и счастье". Практически он цитировал Декларацию независимости США. И как же пророчески прав он оказался насчет всемирной информационной системы. Ошибся только в сроках - интернет появился намного раньше, чем он предрекал.

"Прав, прав", - невнятно стукнул в такт моим шагам осколок мысли. Глядя себе под ноги, я дошел до Среднего проспекта и, пересекая ровные и прямые, как авеню в Нью-Йорке, улицы-линии острова, двинулся в сторону невидимого отсюда залива. С юга на север - это avenue, с запада на восток - street. Все просто в городе Нью-Йорке. Но я там никогда не бывал.

А этот город я помнил... Смутно, неуверенно, словно после сна. Где-то узнавал, где-то - угадывал. И в душе было ощущение тихого счастья как после встречи со старым надежным проверенным другом.

Я шел вдоль дремавших в ожидании хозяев припаркованных автомобилей и безуспешно пытался сосредоточиться на главном и необходимо-важном. Шаги мои легким шепотом эха отскакивали от стен домов, сбивали с толку, уводили в сторону, и я думал не о том, что заставило сегодня меня приехать сюда, на эту одинокую прогулку по чутко дремлющему городу, а о том, как же я мог так много лет жить без него. Жить именно без этого города дождей. Жить без того, что потом обязательно снится. И, как оказалось, всегда снилось... Как мог я обходиться без постоянного ветра, промозглых темных зим, серости и слякоти поздней осени и невозможного волшебства осени золотой, искренней радости весны, одуряющей жары лета... Без этих мостов, кораблей, парков, островов, каналов... Без дикой и часто абсолютно незаконной уличной торговли, запаха шавермы, надписей почти на каждом углу "Кафейня", "Кофе с собой", "Оптика, "Книги", "Аптека"... Как я жил, не зная красоты этих пригородов и юморных вывесок ресторанов и ресторанчиков: неизвестной кухни "Сыт и пьян" или японской "Япона мать"? Как жил без этих оголтелых сумасшедших на дорогах и этого весело-безумного трафика, снисходительно презирающего любые правила?

Как я был рад, что полюбил этот странный город. Странный в самом лучшем значении этого слова. Он завораживает. Он притягивает и не отпускает. Он сам решает, кого одарить своей привязанностью и в чьей душе поселиться навсегда.

И как я был счастлив, когда понял, что Петербург, этот норовистый и непредсказуемый город, ответил мне абсолютной взаимностью...

Где-то вдалеке сработала автомобильная сигнализация, и я вдруг обнаружил, что стою возле трамвайного парка, где за забором, скрытые от посторонних глаз, мирно отдыхают по ночам симпатичные питерские трамвайчики.

Я свернул влево, пересек Большой проспект, дошел до Невы и оказался на набережной Лейтенанта Шмидта. Фамилия эта ассоциативно отсылала меня к "Золотому теленку". И в самом деле - забавный мужик был, этот лейтенант. Эпатажный такой... Ну и погеройствовал слегка. Правда, заплатил за это дорого.

Я глянул на часы - самое время подумать о круговом возвращении к Тучкову мосту. Вот так, вдоль реки, мимо вздернутых пролетов Благовещенского моста, за которым набережная меняет офицерские погоны на студенческий наряд и плавно становится Университетской. А там, рядом с Академией Художеств, где годами кропотливого труда раскрываются таланты новых рембрандтов и айвазовских, охраняют покой и вечность этого города Сфинксы...



И вдруг неожиданно, гулким выстрелом, все встало на свои места, и кровь ударила в голову подобно терпкому вину, а усталая печаль знания толкнула в спину внезапно выпрямившейся  пружиной справедливого личного правосудия. Шаг мой - такой неторопливый и вялый, прогуливающийся, - стал убыстряться, наполнился энергией, силой, злостью и превратился в бег.

Я добежал до Сфинксов - этих чертовых истуканов с телом льва и головой женщины - и, задыхаясь, остановился. В мягкой монохромной размытости белой ночи они, не видя и не замечая друг друга, смотрели один другому в лицо. На губах их изуродованных Временем ликов застыла мучительно угадываемая, едва обозначенная улыбка. Они просто ждали - возвышающиеся надо мной, уверенные и неприступные, исполненные презрения - моего следующего шага. А ждать они умели, ибо Вечность веками обучала их этому искусству.

- Что, сволочь?! - крикнул я одному из них, глядя прямо в неподвижное лицо. - Я теперь все знаю! Все, слышишь, ты?! Доволен, да?! - я метнулся ко второму. - Сволочь, что думаешь, мне стало легче?! Кому вообще от этого может стать легче?! Может, тебе, дрянь?!

Сфинксы ответили мне равнодушной тишиной, любуясь собственным отражением в глубоком, почти черном зеркале Невы. Им было наплевать на меня. Они такого насмотрелись.

А город вокруг все же спал - полностью доверяя своим безмолвным стражам.

Город спал, - когда-то, раз и навсегда, научившись видеть цветные сны даже белой ночью...

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив