Тайна Вероники Гамбара

shakko_kitsune — 02.06.2017 За окнами холодного кастелло лил зимний дождь, узкие улочки Брешии были пусты, а юная Вероника Гамбара, дочь правителя города, думала о том, как она несчастна. Ее не радовала ни сложная прическа, искусно уложенная служанкой матери, ни платье из сияющей флорентийской парчи, ни звуки музыки и гул голосов из зала внизу. Она знала, что ужасно некрасива, неловка и не умеет держать себя в обществе, и что только знания, только науки могут придать ей достоинство. Вероника ненавидела себя. Ей было пятнадцать лет.

Ее отец, граф Джанфранческо, стоял в зале и смотрел, как его дети спускаются по лестнице. Первенец Уберто, Ипполито со сдержанной улыбкой хитреца, лохматый подросток Бруноро и младшенький Камилло, а также любимые девочки – Изотта и Вероника. Ах, как мила была Изотта – золотые локоны, радостный взгляд, грация в каждом движении!

– Удивительно, как мы промахнулись с именами, – сказал граф гостю, родичу Гиберто. – Я назвал эту девочку в честь бабушкиной сестры, гуманистки Изотты Ногаролы, превосходной латинистки, ты наверняка читал. А Веронике супруга выбрала имя в честь какой-то своей тетки, знаменитой красавицы. И посмотри, все вышло наоборот – наша Изотта только и думает, что о поклонниках, танцах и зеркалах, а Вероника... а Вероника уже опередила в науках братьев, а их, между прочим, мы готовим к духовной стезе! Она говорит на латыни не хуже той Ногаролы, а еще пишет мадригалы и сонеты по-итальянски, чего та вообще не делала. О, какая голова у Вероники!



Доменико Гирландайо (мастерская). Портрет девочки. Ок. 1490.

Кузен Гиберто отметил, что Изотта Ногарола, как ему помнится, осталась незамужней, а вот с Изоттой Гамбара такое вряд ли случится. О том, трудно ли будет выдать замуж Веронику, оба вежливо умолчали. Это был год 1500 от Рождества Христова: на севере бушует война – вдовевший уже три года и полный уныния герцог Лодовико Сфорца раз за разом проигрывает французам; византийский беженец, поэт-гуманист Михаил Марул Тарканиот, иначе говоря, Микеле Марулло, решает присоединиться к армии, выступающей против Чезаре Борджиа, и, пересекая реку Чечина близ Вольтерры, падает в нее и гибнет вместе с конем. Португальцы лишают девственности леса Мадагаскара и Бразилии, а далеко-далеко на востоке великий князь Иван III отдает свою дочь Феодосию Ивановну за Василия Даниловича Холмского, и венчает их в церкви Пречистой Богородицы митрополит Симон.

Вот следующий год. Вероника откладывает рукопись «Деяний» Аммиана Марцеллина – она дочитала этот путаный латинский текст и готова завтра рассказывать учителю о взятии Селевкии войсками Луция Вера, ядовитых подземных испарениях и о нравах жителей города Рима. Ей скучно: все так легко. Она старается не смотреть в зеркало: да, у нее красивый цвет кожи и хорошая осанка, но черты лица более подошли бы мужчине. «Ничего. Мамина сестра Эмилия, если наденет мужской наряд, тоже не похожа на женщину. А супруг у нее все-таки есть, причем сын самого Федериго да Монтефельтро, пусть и внебрачный. И все хвалят ее за изысканные манеры и удивительный ум! Я буду такая же», – говорит себе Вероника, в то время как в городе Урбино молодой живописец, прозванный в честь архангела Рафаила, усадив эту Эмилию Пиа ди Карпио на фоне черного бархата, тщится найти такой разворот лица, который придал бы той хоть немного прелести. Она же смотрит на него тяжелым взглядом и думает о своем – о том, что молодой Кастильоне весьма умен, и его обещание вставить ее в свою будущую книгу, пожалуй, лестно. Портрет получается каким-то мрачным и в итоге художник оставляет его незаконченным. А все потому, что Рафаэлю не удается проникнуть в душу дамы, ведь та все время молчит: юноша ей не понравился, и она совсем не стремилась его очаровать.


Рафаэль. Портрт Эмилии Пиа да Монтефельтро. 1504-1505

А в Брешии в этот день третий брат Вероники, звавшийся Бруноро, который готовится присоединиться к Церкви, как раз закончил занятия с преподавателем риторики – ведь у прелата голос должен быть гулкий, но ангельский. После вокализов он заходит к сестре и застает ее в сосредоточенном расстройстве.

– Я ведь могу казаться красивой, брат? – допрашивает она его в приступе душевной слабости. – Когда мне интересен разговор, и глаза горят, и румянец – я ведь кажусь привлекательной, да? Скажи!

Брат отвечает утвердительно, но она чувствует, что тот лжет. Вечером брату приходит в голову прекрасная идея, и он отправляется к матери – Альде Пиа де Карпио, женщине, обладающей всеми достоинствами и добродетелями древнеримской матроны. Мать одобряет мысль Бруноро (о! недаром в итоге он добьется блестящей должности апостольского протонатария! мальчик мудр), и вскоре его преподаватель риторики начинает заниматься с Вероникой.

Этот ученый муж учит ее науке Цицерона и Дионисия Галикарнасского, он закаляет ее легкие и тренирует язык, он показывает, как превращать гортань в медную трубу или нежную флейту, как делать голос сладким словно мёд, и завораживающим, как шепот мудрых змиев. Ему 27 лет, у него шелковая борода, которую он душит фиалковым маслом, Вероника влюбляется в него без памяти, так же, как влюблялась прежде в других учителей или в друзей своих братьев. Не веря в себя, она никак не проявляет свою любовь, только ночные метания и мечтания. Его губы, его пальцы, его темные глаза… Преподаватель же честно отрабатывает свои часы с некрасивым подростком, хвалит ее за старательность, а вечерами отправляется пить и гулять – в Брешии как раз поселилось несколько женщин, сбежавших из оккупированного французами Милана, и эти красавицы так милы. «Дочь графа необыкновенно талантлива, – рассказывает он. – Я занимаюсь с ней ораторским искусством. Вскоре каждый, как только она откроет рот, будет забывать о ее лице».


Альтобелло Мелоне. Влюбленные. Начало XVI века

А вот Веронике уже семнадцать. Надежды ее родителей, что со вступлением в пору девичества она приобретет девичью прелесть, не сбылись. Однако Веронику не в чем упрекнуть: во всем остальном она совершенство. Как так выходит? Разгадка проста – она так умна, так несчастлива и так не уверена в себе, что любое дело, за которое берется, доводит до идеала. Бородатого учителя риторики сменил другой, постарше, из Ватикана – предыдущему стало нечему ее учить. Еще она много занимается музыкой: поет сочинения Маттео да Перуджа и Грациозо да Падуя. Ее меццо-сопрано превосходно. Пение не становится ее страстью, но Вероника уважает его, как полезное упражнение. Ее страстью являются науки – она так много читает и так много знает, что способна затмить многих ученых мужей, и это дает ей гордость и силу. А истинным отдохновением для Вероники становится поэзия на родном, итальянском языке. У нее дар, и сочинительство приносит ей счастье – а читателям удовольствие. Прославленный Тромбончино просит у нее разрешения положить один из ее мадригалов на музыку.

Лучшим поэтом страны и образцом для творчества она считает Петрарку, а из ныне живущих – прелата Пьетро Бембо. Как-то, сидя за своим старинным письменным столом из палисандрового дерева, инкрустированным перламутром со сценами из «Энеиды», Вероника сочиняет изящную эпистолу, адресованную Бембо, в которой выражает свое восхищение его творчеством и осыпает комплиментами в высоком стиле. Содержание подобных посланий, впрочем, неважно: в далекой Японии ровно так же обменивались письмами придворные (о чем свидетельствует нам в своих записках одна сёнагон). На первом месте – безупречность слога и красота письма. Через два дня Вероника решается признаться семье про отправленное письмо.

– Не волнуйся, – смеется над ней старший брат Уберто, который уже стал священником и упорно стремится к кардинальской шапке, – сейчас уже не прошлое столетие, ты – не бабушкина сестра Изотта Ногарола, Бембо – не гордец Гуарино да Верона, обливший ее презрением, а воспитанный кавалер. Конечно, он тебе ответит. И пусть только попробует ответить неуважительно или ославить! У тебя пять братьев, и ты – дочь графа, дочь кондотьера, ему мало не покажется!


Рафаэль. Портрет Пьетро Бембо. 1504

Несколько недель ожидания и надежд не дают Веронике покоя. Но письмо отослано – ах, чего бы она только ни сделала, чтобы вернуть его! Позор, ее ждет позор! Письмо отправлено в Феррару, где Пьетро Бембо живет при дворе герцога Альфонсо д'Эсте, вернее – его супруги, белокурой Лукреции Борджиа, и пожирает ее чересчур пламенными взглядами. Впрочем, поэт все-таки находит время, чтобы прочитать письмо от 17-летней дочери правителя Брешии, племянницы такой милой дамы Эмилии Пиа (любимой подруги урбинской герцогини Елизаветы Гонзага). Тем более, что пару сонетов Вероники он уже видел, и они произвели на него впечатление. Пьетро Бембо пишет девушке ответное письмо, вежливое и также полное комплиментов; так начинается многолетняя переписка между двумя интеллектуалами, он называет ее своей ученицей, она его своим ментором, и это полезно для репутации их обоих.

1503 год. Аристократка Барбара Торелли, которую Бембо называл «редчайшей», сбежав от своего мужа, жестокого кондотьера Геркулеса Бентиволио, обретает убежище в Ферраре, где ее защищает Лукреция Борджиа, и опекают из своих городов Изабелла д'Эсте и Елизавета Гонзага. Три с половиной недели длится понтификат папы Пия III, иначе говоря, Франческо Нанни Тодескини-Пикколомини, потом он умирает – возможно, от яда. А нечего давать приказы об аресте Чезаре Борджиа. В Кремле отходит к Господу Софья Палеологиня, и перед смертью она вспоминает свою молодость в Италии, и запах апельсиновых деревьев, и что из-за своего отъезда она так и не увидела законченным полотно «Благовещение» мастера Вероккио и его юного помощника Леонардо да Винчи, которое ей обещал показать флорентиец Лоренцо Великолепный. А за слюдяным окошком гниет московский апрель...


Леонардо да Винчи. Благовещение. 1472-1475

А Вероника все пишет и пишет, или читает без перерыва. Она не может, как другие женщины, часами болтать, спокойно вышивать, заниматься другими тихими дамскими делами. Лишь только она остается в покое, или в том, что ее голова считает бездельем, как сразу ее начинают одолевать демоны сомнений, ужас потерять себя, страхи, что все догадаются, как она ничтожна на самом деле. А еще – любовь! Ей хочется страсти. Она влюблялась не один раз в тех мужчин, которые бывали при дворе ее отца, представляла их нагими и наделяла их умом Аристотеля. Но никто из них не замечал в ней женственного, женского. Надежды, что избранник догадается по ее глазам, по ее взглядам, какая великая любовь им суждена, оказывались глупыми. Вероника оставалась невидимкой.
И чужая вежливость разбивала ей сердце.

Ведь с созреванием добавилась напасть, сжигавшая ей тело. Такое часто бывает с тихими книгочеями – умными юношами, которые чем умнее, тем больше нуждаются в страсти, животной и плотской, пылая от этого огня. Эти мужчины с острым рассудком, не веря в amor sacra, ищут средства удовлетворения amor profano, ищут – и по своей застенчивости частенько не находят. Чего же говорить о девушке, испепеляемой теми же страстями? Ответы на свои вопросы Вероника вычитывает у Овидия Назона, у Катулла и в гендекасиллабах «Приапеи», но что толку, если к двадцати годам она не знает ничьих прикосновений, кроме собственных?

Между тем что-то меняется. Офицеры, прелаты и кавалеры, находящиеся в Брешии, теперь оказывают внимание дочери графа. Безусловно, оказывают: ей не мерещится. Во-первых, тому причиной слава Вероники: ее стихи расходятся в рукописях и песнях, она в переписке со всеми гуманистами полуострова и со всеми знатными дамами, в том числе с самой Изабеллой д’Эсте. Во-вторых, хоть она не так красива, как ее покойная сестра Изотта, скончавшаяся не успев выйти замуж, однако – какая стать, какая порода, достоинство, манеры, очаровательный голос, умение держать себя! Вероника – дама высшего света, совершеннейший плод воспитания. (В-третьих, а какое приданое нынче дают за единственной дочерью графа, пусть она и перестарок?)


Чима да Конельяно. Святой Себастьян. Конец XV века.

К первому из чреды подобных воздыхателей Вероника потянулась было сердцем, отчаянно желая любви небесной и любви земной, желая доказать себе, что она действительно чего-то стоит, пытаясь получить свидетельства своих достоинств из чужих уст, ибо себе она не верила и вечно себя клеймила. Несколько раз оказывалась она на грани того, чтобы потерять невинность – так любопытно, так голодно ей было. Но избранники ее пылали слабее и потому соблюдали осторожность. Ничего не происходило. Вожделение не лишало ее наблюдательности: один мужчина выдал свою меркантильность, другой был замечен ею во фривольностях с полногрудой служанкой. Это мешало ей верить в их восхищение ее умом. Сердце Веронике разбивали к тому моменту уже много – не по-настоящему, но все-таки много, она слишком часто страдала от уязвленной гордости, поэтому стала недоверчивой.

А дальше пошло так: те, кому действительно нравилась она, совершенно не нравились ей как мужчины. Впрочем, Вероника не отказывалась от того, чтобы очаровать их своим голосом и энергией, напитаться их взглядами, набраться их силы. Те же, кто нравился ей… а ей больше не нравился никто. Чересчур больно было плакать ночами, вспоминая о том, как она узнала сладость поцелуев, но возлюбленный охладел к ней, ибо она слишком алчно его желала, слишком преследовала, слишком липла. Нет, нет, нет! Девица должна быть скромной и холодной! Но как усмирить то пламя, что переполняло ее? Почему не родилась она мужчиной, она бы покоряла города! Однако Веронике приходилось скрывать пылание своей натуры, своих плотских страстей за сдержанными манерами и вежливым обхождением. Впрочем, теперь, даже когда она молчала и просто улыбалась, силы настолько переполняли ее, что люди тянулись к ней, как к магниту, и покорялись.

Но она не замечала этого, продолжала не верить в себя, корить за малейший промах. И лишь радовалась, что из-за ее сердечных мук сонеты выходят великолепными.


Чима да Конельяно. Суд Мидаса. 1504-1505

К 23 годам Вероника, с разрешения отца отказав нескольким претендентам-простецам, совсем оставила надежды на замужество и смирилась с судьбой Изотты Ногаролы – остаться в веках благодаря литературной славе. Но вскоре после Рождества ее служанки, мило перешептываясь, спросили, не хочет ли она пригласить к себе гадалку, которая появилась в кастелло.

– Почему нет? – подумала обычно столь рассудительная Вероника. – Рождество – время сказок. Давайте поиграем.

Гадалка оказалась носатой старухой, сказавшей, что ее имя – Артемия. Она раскинула перед Вероникой карты и заглянула ей в глаза.

– Я не буду тебя ни о чем спрашивать, – сказала Вероника. – Предсказывай, что хочешь, сама.
– Хорошо, – сказала гадалка, посмотрев на молодую женщину. – Скоро вас ждет свадьба, синьорина, причем с таким воином и красавцем, что только и мечтать!

– Какая чепуха! – воскликнула Вероника, но дала гадалке два дуката.

2.

За окном графского палаццо голубело зимнее итальянское небо, узкие средневековые улочки Корреджо были полны веселых Рождеством горожан, а граф Гиберто да Корреджо, правитель города, думал о том, что ему скучно и нечем заняться. Его не радовала ни тишина в доме, ни грядущий торжественный прием, ни визит оружейника, который обещал принести ему новый нагрудник, украшенный искусными узорами в манере, которую ввел в моду флорентийский ювелир Микеле Бандинелли лет двадцать назад. Граф думал, что борода его седа, и голова его побелела, а колени начали скрипеть, хоть зубы, слава Господу, все еще целы.
Он знал, что стар. Ему было целых 50 лет.


Лоренцо Лотто. "Неизвестный" (Портрет архитектора). 1540-е

Настало время обеда. За стол сели обе его дочери, красивые подростки, и их учитель словесности – он же секретарь графа. Констанца и Джиневра с восторгом обсуждали новые сонеты своей кузины Вероники Гамбара, которые прислали кружным путем из Урбино их другие родственницы. Секретарь объяснил графу:

– Я рассказывал девочкам о приемах стихосложения на родном языке, и о размерах. На произведениях синьорины Гамбары это сделать оказалось проще, они не так сложны, как стихи Петрарки, которому она стремится подражать.

– Но все же отзываются о ее стихах, как о великолепных! – возразила Констанца.

Секретарь улыбнулся:
– Они тщательно отделаны по форме, изящно придуманы и построены. Но в них нет истинного чувства, нет глубоких эмоций. Милые упражнения благородной дамы.

Граф Гиберто припомнил, что видел Веронику в доме ее отца в Брешии, когда она была примерно такого же возраста, как его дочери сейчас. По непонятной причине пренебрежительные слова секретаря о стихах Вероники задели его, и он взял прочитать рукопись. Это были стихи о природе, лугах и полях, действительно спокойные и красивые, но почему-то Гиберто знал, что секретарь не прав, отказав им в истинных чувствах.

Через некоторое время, оказавшись случайно по делам в Ломбардии, граф Гиберто заехал к своему кузену графу Джанфранческо Гамбара в Брешию, хотя спокойно мог и не заезжать. За ужином Вероника, единственная женщина в доме, сидела во главе стола и потчевала гостя. Ее братья были еще не женаты, или несли обет безбрачия, а мать Альда Пио да Карпи, которую Гиберто помнил, как свою ровесницу и весьма умную даму, была в гостях у сестры в Урбино. Вероника была идеальной хозяйкой дома – она унаследовала от матери разумность и гостеприимство. Гиберто служил и флорентийской республике, и папскому государству, бывал при разных дворах и умел узнать истинную даму. Но спокойствие лица Вероники и вежливость ее манер не обманули старого вояку, на глазах которого возмужало не одно поколение юных офицеров. Просто некоторым самоконтроль не нужен, поскольку в их душе нет ничего, чего стоило бы контролировать. А у других – иначе: чем больше внутри бушует чувств и мыслей, тем сильнее должна быть их власть над собою. Наивным такие люди кажутся бесчувственными, а лица их каменными. Проницательный гость же прочел в чертах Вероники железную волю и умение повелевать страстями; эта власть над собой ему понравился, ему захотелось узнать, что за ней скрывается.
А за окном защелкали соловьи, и нестерпимо пахло цветущими яблонями.


Андреа Соларио. Лютнистка. Около 1510 года

На следующий день Гиберто, сказав, что наслышан о литературных способностях Вероники, крайне вежливо попросил ее прочитать из своих творений. Ее часто просили об этом гости, но подобная просьба со стороны немолодого седого вдовца с коротко подстриженной бородой и внимательным взглядом почему-то удивила. Он не казался ей любителем литературы, и она, желая, наверно, пошалить, выбрала какие-то из стихов, написанных в период душевного смятения, мыслей об очередном сердечном поражении и бессмысленно измятых простыней. В нем говорилось, что утрачена ее любовь, и сердце ее уничтожено, и чувства ее осмеяны. Декламировала Вероника великолепно, завораживая своим мастерством чтеца. Глаза горели, на щеках пылал румянец – теперь она действительно казалась красавицей.

Потом Вероника отправилась ставить свечку Екатерине Сиенской, выкинув из головы престарелого родича. К удивлению, вечером отец вызвал ее к себе в кабинет.

– Дочь моя, – неожиданно взволнованно обратился к ней граф Джанфранческо. – Ты знаешь, я всегда поддерживал тебя в том образе жизни, который ты выбрала. И те юноши, которые просили твоей руки ранее, действительно были недостойны тебя, и я рад, что ты их отвергла. Но теперь я услышал предложение, которое мне кажется уместным и разумным, и мне бы очень хотелось, чтобы твое мнение совпало с моим.

Даже тут Вероника не догадалась. Ее отец продолжал:
– Мой кузен граф Гиберто да Корреджо только что выразил желание сочетаться с тобой браком. Да, он не молод, но и тебе уже целых 23 года. Он вдовец – но у него только дочери, и если ты родишь ему сына, именно он станет наследником графства. Он ровня нам по родовитости и состоянию, и мы знаем его много лет как достойного человека. Вероника, ты ведь согласна?

Девушка от удивления даже села без разрешения в кресло, стоявшее у отцовского стола. Некоторое время она молчала и думала. Потом, совершенно неожиданно для себя, поняла, что рада. И сказала «да».


Рафаэль. Обручение Марии. 1504

Подготовка к свадьбе пролетела мгновенно, хотя и заняла чуть ли год. Вероника была ошеломлена и понимала, что постепенно влюбляется в жениха. Влюбляется – и в кои веки может себе это позволить, и даже обязана себе это позволить, и тот будет это приветствовать, и он тоже стремится сердцем к ней. Но она продолжала не доверять ему и держать свои надежды на замке – слишком больно будет ошибиться и в этот раз. А Гиберто наблюдал за ней с умудренной улыбкой: какой бы умной и элегантной она не казалась, он знал, что на самом деле Вероника все еще девочка, не познавшая ни любви, ни доверия.

Жених был в два раза старше невесты, а повидал в десять раз больше. Он служил в армии Флорентийской республики и видел, как Джулиано Медичи убивался над гробом прекрасной Симонетты, а спустя два года был в числе тех, кто охотился за Пацци, зарезавшими гордого Джулиано во время мессы в соборе Санта-Мария-дель-Фьоре. Он жил в Риме и был капитаном папской армии в тот год, когда понтификом был выбран Родриго Борджиа, и знал его белокурых возлюбленных Ваноццу деи Каттанеи и Джулию Фарнезе. Наконец, как капитан миланских вооруженных сил, он стоял в карауле у гроба Беатриче д’Эсте, и видел, как плакал по ней супруг, толстошей Лодовико Сфорца. Теперь же он был сам по себе, укреплял свой маленький городок Корреджо, и старался уберечь его от бесконечных войн, которые кипели вокруг. Он убил больше людей, чем Вероника написала баллад, и умел лгать так изощренно, как умеют лгать придворные да военные, желающие получить хороший фураж. Он хотел, чтобы Вероника полюбила его и стала ему доверять – и разве у нее были шансы сопротивляться?
И она полюбила мужа страстно.

Впервые в жизни она потянулась душой к мужчине, который первый поклялся ей, что не отвергнет. Он клялся в этом перед Богом, но смотрел Веронике в глаза, и она знала, что он говорит правду. Она поверила: любить его безопасно. Сколько раз она обжигалась, сколько раз питала напрасные надежды, вдохновляясь лишь парой пристальных взглядов. Настал счастливый конец: Вероника оказалась в безопасности.


Чима да Конельяно. Свадьба Вакха и Ариадны. 1505

Страстно Вероника полюбила мужа и по другой причине, хоть и рассказывать подобное о благородной графине, пожалуй, неприлично. Но пылавшее под угольями ее знаний девичество, то самое, которое порождало самые блестящие ее строки, наконец, можно было перестать прятать, наконец можно было раздуть в костер женственности. Наука страсти, которую Вероника познала в постели супруга, оказалась для нее сладчайшим удовольствием, намного большим, чем она вычитывала и предугадывала.

Вероника была счастлива от левого мизинчика на ноге до кончика носа. Хозяйка замка, любимая супруга мудрого правителя, который начал учить ее хитросплетениям высокой политики – и эти знания так хорошо ложились на то, что она узнавала от отца дома и о чем рассказывали братья-церковники. Знаменитая поэтесса, прославленная по всему полуострову и, да-да, красавица, которую воспевают лучшие поэты Италии. Ариосто, погостив у нее в Корреджо, вставляет в «Неистового Роланда» строчку - «…Вероника Гамбара, избранница Феба и Аонид», Бернардо Тассо упомянул ее в «Амадисе Гальском», а Пьетро Бембо принялся называть ее «Береникой», в честь египетской царицы. Собственные стихи, наполненные любовью и впервые поселившимся в сердце спокойствием, тоже выходили отличными. В довершении всего Вероника произвела на свет подряд двух здоровых сыновей. Чего еще желать?

В 1515 году папа Лев Х, сын Лоренцо Великолепного, направляется в Болонью, чтобы встретиться с новым французским королем – Франциском, который унаследовал престол после смерти Луи XII, погубителя Лодовико Сфорца. Вероника тоже в Болонье, хотя, чтобы она блистала своими нарядами в собравшемся со всей Италии высшем обществе, мужу пришлось напрячь бюджет своего городка, а драгоценности – одолжить у соседа. Но можно было и не стараться: и понтифик, и молодой король – ценитель женщин, оказались очарованы Вероникой – ее разумом, ее речами, ее голосом, забывая о ее угловатом лице и крупных ладонях.


Антонио де Бенинтенди (атт.). Портрет папы Льва Х. Ок. 1512

Это был неплохой год, хотя и не для Милана, в очередной раз попавшего в руки французов. Мэри, сестра Генриха VIII Тюдора и вдовствующая королева французская, в отеле де Клюни тайно венчалась с герцогом Саффолком. В Нюрнберге знаменитый художник Альбрехт с белокурыми кудрями Иисуса вырезает на деревянной доске носорога, подаренного португальскому королю Мануэлю. А в семье герцога Клевского родилась девочка, крещеная Анной. Родилась благополучно, хоть повитухи опасались за здоровье матери – уж больно крупным был младенец.

Три года спустя, отпраздновав девятую годовщину своего счастливого брака, Вероника узнала от служанок, что в замке появилась гадалка. Это была женщина во цвете лет со смуглым цветом лица. Звали ее Герофила. Она погадала обеим падчерицам Вероники, предсказав им замужество.

Герофила раскинула перед Вероникой карты и заглянула ей в глаза.
– Разве у меня есть, что у тебя спросить? – сказала Вероника. – Нет, у меня нет вопросов к тебе.

– Увы, госпожа, вас ждет в будущем большое горе и потеря любимого человека, – сказала предсказательница.
– Какая чепуха! – ответила Вероника.

3.

Графа Гиберто похоронили через два месяца – как шипел завистливый сосед герцог Пико де ла Мирандола, не унаследовавший от знаменитого предка ни ума, ни такта: «заездила молодая кобылка старого жеребца».

Для овдовевшей Вероники рухнул мир. Так пловец, подхваченный сильным течением, впадает в ужас, теряя дно под ногами и власть над конечностями. Прежде, читая, что с потерей любимого утрачиваешь кусок души, она считала это гиперболой. Теперь же чувствовала, что не просто из души, а из всего существа ее вырван кусок, вырван с мясом, и в ней, Веронике, зияет дыра. Лицо ее стало неподвижным, а кожа выдубилась солью от пролитых слез.


"Триумф Смерти". Иллюстрация к рукописи "Триумфов" Петрарки. XV век.

Помогли, как это часто бывает, ритуалы: например, Веронике потребовалось заказать траурный гардероб, и она увлеклась выбором тканей. Заодно поменяла обивку стен в покоях – на все черное. Продала игреневых лошадей – их рыжая шкура стала раздражать ее солнечностью. Купила вороных, причем последнего, четвертого жеребца для упряжки пришлось разыскивать с большими усилиями по всему полуострову.

Потом Вероника приказала вырезать над входом в спальню виргилиевскую цитату о том, как Дидона горевала по Энею, и внезапно поняла, что ее скорбь прекратила быть личным горем, и становится литературным жестом, который другие будут описывать это в письмах и восхищаться. «Мне становится легче», поняла она, и только испугалась радости о том, что поминальные сонеты о покойном выходят великолепными из-за глубины ее печали. «Неужели я так черства и гонюсь за славой, что меня это радует? Нет, будь я черства, стихи бы не вышли хорошими… Но все же, какое противоречие!». И действительно, строки, оплакивающие мужа, выходили слишком отточенными – но ведь упорно считая слоги и вслушиваясь в аллитерацию, Вероника успокаивалась, как другие успокаиваются, отсчитывая зерна четок.

Как жить дальше, сначала она не представляла. Узнав взрослую жизнь под руководством мудрого и немолодого ментора-мужа, Вероника боялась жить без его советов. Она чувствовала себя виноградной лозою, обвивавшей ствол старого дуба. Внезапно дуб срубили, лиана осталась без опоры, ей следовало рухнуть.

Но постепенно оказалось, что за время брака сей побег вполне сумел окрепнуть и превратиться в дерево, устойчивое и крепкое. Графиня Вероника осознала это, отдавая распоряжения по управлению городом, планируя бюджет на год, и без чужих мнений о подходящих сюжетах заказывая роспись дворца местному художнику Антонио Аллегри (которого в других краях звали по родному городу – Корреджо). Заодно она сделала дело, которое супруг почему-то постоянно откладывал – сосватала падчерицам хороших мужей.


Корреджио. Венера и сатир. 1520-е

Неукротимая энергия и привычка к постоянному умственному труду не дали ей упасть духом. Долгом ее было сохранить город до совершеннолетия старшего сына, и дать обоим мальчикам отличное воспитание. Братья-церковники, ввязавшиеся в большую политику и успешно делавшие карьеру, тоже просили ее внимания и поддержки – репутация Вероники была полезна для семьи. Стихи и списки с ее писем, расходившиеся везде среди любителей изящной словесности, поддерживали ровное пламя ее известности. Муж ввел ее в политику, познакомил со многими государями, и заниматься дипломатией ей понравилось. А ее спокойное обаяние оказалось весьма уместным инструментом.

Вокруг бушевали Итальянские войны, кичливые французы грабили, ручейки беженцев не иссякали, папа ругался с императором, часто случались неурожай и голод, стены крепости требовалось укреплять и поддерживать в порядке. Надо было лавировать, подлаживаться и изобретать, чтобы небогатое графство Корреджо оставалось в безопасности. Таких политиков, каким стала Вероника, было поискать и среди мужчин. И она точно знала, что не выросла бы такой умницей – если б росла красавицей. Как-то художник Антонио Аллегри, по прозванию Корреджио, обсуждая с графиней новые росписи в дворце, залюбовался лицом Вероники. И предложил написать ее портрет:

– Моя госпожа, я никогда не писал портретов, это мой принцип, но ради вас мне безумно хочется сделать исключение.
Она встретила его слова со смехом и спросила:
– Ты что, ставишь себя выше Рафаэля? – а затем объяснила: – Все говорят, что я очень похожа на свою тетку Эмилию, у нас обеих крупные черты лица и никакой девичьей прелести. Езжай в Урбино и посмотри на ее портрет – даже Рафаэль не сумел изобразить такое лицо красивым, вот и ты не сможешь!


Корреджо. Леда и лебедь. 1532.

Художник молча поклонился и более к этому разговору не возвращался. Фрески во дворце вышли великолепными, графиня щедро наградила живописца и он уехал.

Но через несколько недель вернулся. И произнес: "Чихал я на вашего Рафаэля! Садитесь позировать!". И Вероника, не споря, села позировать для портрета. Только обговорила, что наряжена она будет не в роскошные шелка и бархат, а в коричневое и черное. Будто монашка – в знак траура по мужу.

– И подпояшусь веревкой. А на чаше начертай "непенф". Это греческая трава забвения, о которой писал Гомер... Но все же, это глупое дело, Антонио, тебе не сделать мой портрет красивым!

Но когда он закончил картину – единственный портрет, написанный им в своей жизни, Вероника застыла в изумлении. И наконец почти – но не окончательно – уверовала в то, о чем твердило ей сердце – красота не пропорциях черт лица, а в глазах того, кто смотрит.

После, повесив портрет в своих покоях, она иногда подходила к нему и любовалась с мыслью: "Неужели я такая? Нет, не может быть, Антонио просто польстил мне". И снова печалилась.


Корреджо. Портрет дамы (Вероника Гамбара?). 1518.

Жизнь текла безмятежно – насколько возможно в краю, раздираемом постоянными войнами. Город Корреджо пережил еще одну осаду, после чего император выделил графине, как своему вассалу, приятную сумму на обновление его укреплений. Тем более, что на его коронации в Болонье ее дипломатический дар помог уладить несколько конфликтов. Он умел быть благодарным, особенно к таким восхитительным дамам…

Вероника продолжала сочинять, продолжала в стихах грустить от одиночества. Но читать другим людям она давала лишь  пасторали и пейзажные сценки. И хвалебные оды к могущественным покровителям, разумеется. Ах, прекрасная эпоха Возрождения, когда поэзия ценилась столь высоко! Флорентийский герцог Козимо I был так восхищен посвященным ему строками, что дал ее сыну в управление город Сиену.
«Искусная поэтесса, но мало в ней глубоких, искренних чувств», продолжали говорить о Веронике, а она и рада была, что душа ее не обнажена напоказ.

Лежа в постели, она как-то залюбовалась своими ногами, стройными и мускулистыми, несмотря на старческие 37 лет. А потом заплакала, потому что вспомнила, как счастлива была с мужем, как сильно они любили друг друга и как хорошо друг друга понимали. А что теперь? Пустота в душе, никаких сильных эмоций, скука.


Корреджо. Не прикасайся ко Мне. Ок. 1525

Но однажды, проходя среди толпы императорских придворных, она услышала: «Вот знаменитая графиня Гамбара!».
Да, та самая знаменитая поэтесса и дипломат, с печальной улыбкой подумала она про себя.
Но вдруг услышала: «Какая она красавица!».
Она не могла не обернуться.
И встретилась с ним глазами.
Никто так никогда не узнал его имени, потому что в любовных стихах, которыми Вероника вновь, после долгого перерыва, начала наполнять свой стол, никаких имен не стояло.

В тот день она и сама не узнала его имени, потому что через час ей надо было уезжать.

По приезду он