Swerve С.Гринблатта

mskolov — 28.10.2022 («Поворот: как мир стал современным»)
The Swerve
How the World Became Modern
by
Stephen Greenblatt

Зимой 1417 года невысокий, добродушный, проницательный человек в возрасте около тридцати лет взял с пыльной полки в отдаленном монастыре очень старую рукопись, с волнением увидел, что он обнаружил, и приказал скопировать ее. Это был Поджио Браччолини, величайший охотник за книгами эпохи Возрождения. Его находка, древняя поэма Лукреция "О природе вещей", была почти полностью потеряна для истории более тысячи лет.

Это была прекрасная поэма самых опасных идей: что Вселенная функционирует без помощи богов, что религиозный страх вредит человеческой жизни, что удовольствие и добродетель не противоположны, а взаимосвязаны, и что материя состоит из очень маленьких материальных частиц, находящихся в вечном движении, беспорядочно сталкивающихся и разворачивающихся в новых направлениях. Его возвращение в оборот изменило ход истории. Видение поэмы сформировало мысли Галилея и Фрейда, Дарвина и Эйнштейна, а в руках Томаса Джефферсона оставило свой след в Декларации независимости.

От садов древних философов до темных покоев монастырских скрипториев в Средние века и циничного, конкурентного двора коррумпированного и опасного папы, Гринблатт оживляет поиски и открытия Поджио, углубляя наше понимание мира, в котором мы живем сейчас.

"Интеллектуально бодрящая, нехудожественная версия триллера "Тайна в архивах" в духе Дэна Брауна". - Boston Globe

* ...гарвардский шекспировед Гринблатт обращает свое внимание на передний край эпохи Возрождения как на истоки фундамента западной культуры: свободное сомнение в истине. - Звездная рецензия, Publishers Weekly

* Увлекательно наблюдать, как Гринблатт прослеживает распространение этих идей в Европе XV века и за ее пределами, в значительной степени благодаря восстановлению Браччолини поэмы Лукреция. - Salon.com

* Может ли стихотворение изменить мир? Профессор Гарвардского университета и автор бестселлера "Биография Шекспира" Гринблатт умело показывает в этой завораживающей интеллектуальной истории, что может. Богатое увлекательное чтение о радикальном древнеримском тексте, который потряс Европу эпохи Возрождения и вдохновил шокирующие современные идеи (например, об атоме), которые звучат и сегодня. - Newsweek

* Это глава о том, как мы стали теми, кто мы есть, как мы пришли к современному мировоззрению. Никто не может рассказать всю историю, но Гринблатт уловил решающий поворот, момент восстановления, передачи, удивительный, как ничто другое в художественной литературе. - Philadelphia Inquirer

* В этой превосходно построенной оценке рождения философской современности известный исследователь Шекспира Гринблатт ловко переносит читателя на заре эпохи Возрождения... Читатели из разных областей гуманитарных наук найдут этот захватывающий рассказ просто неотразимым. - Звездная рецензия, Library Journal

https://wwnorton.com/books/The-Swerve/

В своей новой книге «Поворот: как мир стал современным» (У. У. Нортон) гарвардский ученый Стивен Гринблатт прослеживает, как повторное открытие одним итальянским охотником в 1417 году утраченной поэмы Лукреция «О природе вещей» помогло привести в движение Ренессанс — и революционный склад ума. - Vanity Fair

«Однажды бюрократ заходит в библиотеку и достает стихотворение с полки, и оно меняет мир». - The Daily Beast
** «О природе вещей» дает именно то, что рекламирует его название: можно сказать, что речь идет обо всем во всей вселенной. Он утверждает, что вся материя может быть объяснена через природные явления, и излагает, как вещи работают.
*** О природе вещей, таким образом, это не просто любое другое стихотворение. Это одна из редких пород: научный и философский трактат, а также литературный, в равной степени дидактический и символический.
** И временами Лукреций может казаться — нам, современным людям, — другим дядей, с которым мы часто благословлены, тем, кто является чудаком хиппи. Он писал хриплые пассажи о любви и сексе. («Они хватаются, они сжимают, их влажные языки они дергают, как каждый пробивается к сердцу другого».) /М.С. А вот у Ленина насчет этого есть нечто большее - понимание ответственности; в самом деле особенной, см. ту же МС-концепцию/
* Лукреций принадлежал к философской школе, известной как эпикурейство, и эпикурейцы верили в (в конечном счете правильную) теорию о том, что все вещи состоят из атомов, следствием которой является то, что люди не совсем уникальны. Частицы в наших телах должны в конечном итоге рассеяться и стать чем-то другим. Когда мы умираем, мы умираем, и все.
* Затем империя пала, и Рим был разграблен. Многие великие книги исчезли. Эсхил написал около 90 пьес, а Софокл около 120; семь из каждого из них сохранились. Многие из них были сожжены, но «перекатывая и разворачивая свитки или изучая коды, прикасаясь к ним, роняя их, кашляя на них» — почти все, что вы с ними делаете, включая их чтение, — разрушало и уничтожало печать.
* Сколько великих книг было сожжено в виде древесного угля, чтобы никогда не вернуться? Против этого стояла «О природе вещей», которая, казалось, была обречена на эту судьбу, исчезнув на сотни лет, когда в 1417 году «невысокий, гениальный, хитроумно бдительный человек лет тридцати однажды протянул руку, достал очень старую рукопись с библиотечной полки, с волнением увидел то, что он обнаружил, и приказал скопировать ее».
Познакомьтесь с человеком, который воскресил о природе вещей: Поджио Браччолини. Он был большим, чем жизнь, персонажем по любому мнению. У него был красивый почерк, очень важный талант для писца. Он написал резкую сатиру на церковный двор под названием Facetiae, и в ней есть история священника, который не знал, в какой день выпало Вербное воскресенье, а также следующее: «Худшие люди в мире живут в Риме, и хуже остальных — священники, а худших из священников они делают кардиналами, и худшим из всех кардиналов становится папа».
** он превосходный охотник за книгами. Он покинул Ватикан, чтобы стать одним из них, вдохновленным поэтом Петраркой, который собрал воедино «Историю Рима» Ливия и нашел шедевры Цицерона. Поджо, казалось, прочитал все, и однажды он оказался в монастырской библиотеке — возможно, в Фульде, Германия — и внутри тома узнал имя Лукреция, потому что Цицерон восхвалял его.
** Остальное, как говорится, история. Вернее, современность, в каком-то смысле. Ибо стихотворение было опасным. В ней рассказывалось о безбожном мире, к которому церковь не стремится. После многих лет спокойного распространения он был запрещен, но Макиавелли скопировал его. Монтень клялся ею и широко цитировал ее в своих «Очерках». У Томаса Джефферсона было пять его копий. The Swerve не может убедить нас в том, что «О природе вещей» положил начало Ренессансу и современному миру. Но на самом деле в этом нет необходимости.
https://www.thedailybeast.com/stephen-greenblatts-the-swerve-lucretius-and-the-book-hunters?ref=scroll

* чудесная книга о том, как эта классика была почти потеряна и почему западная цивилизация была бы намного беднее, если бы это произошло - Los Angeles Times
** Браччолини был папским эмиссаром и книжным охотником 15-го века, который спас работу Лукреция с полки немецкого монастыря, где сырость гарантированно уничтожила ее, если книжные черви, называемые «зубами времени», не полакомились ею первыми.
*** «Основными охотничьими угодьями для Поджио и его коллег-охотников за книгами были библиотеки старых монастырей, по уважительной причине», — объясняет Гринблатт. «На протяжении долгих веков монастыри были практически единственными учреждениями, которые заботились о книгах».
* Этот интерес к классическому прошлому, отмечает Гринблатт, подпитывался гораздо большим, чем деньгами. Росло увлечение древностью, и коллекционеры платили баснословные суммы за старые предметы, забытые как мусор. Люди стремились войти в образ мышления прошлого, и текст, подобный тексту Лукреция, обеспечил светящуюся дверь в славный, далекий мир. Это растущее культурное отношение было неожиданным и сигнализировало о наступлении Ренессанса... /М. С. Класс - кажется, я начал нащупывать тезисы для темы "Из Средневековья в Модерн": 1. Волны Либермана. 2. Вот эта цитата в связи с Гринблаттом/
* «Эпикурейцы» издавна привыкли описывать любого, кто предается чувственным удовольствиям. Но, как указывает Гринблатт, это было преувеличением христианских писателей — возможно, одна из самых ранних клеветнических кампаний? — который хотел отвлечь внимание от безбожного взгляда Эпикура на природу, взгляда, который Лукреций исследует в своей поэме.
* Эпикур и Лукреций утверждали не о свободе от Бога... Они выступали против представления о судье, владеющем молнией, парящем над нашими головами, требуя мольбы и поклонения. Дело не в том, что ни один из мыслителей отрицал существование богов: вместо этого они верили, что боги будут «совершенно безразличны к действиям любых существ, кроме них самих...» Это может встревожить твердолобых верующих, но, как указывает Гринблатт, это также побудило художников и мыслителей избавиться от страхов вечных мучений и подойти к миру природы с обновленным чувством удивления.
* Однако без божественного надзирателя, защищающего судьбу каждого человека, Лукреций знал, что судьба его собственной работы неопределенна. Возможно, именно поэтому в начале «О природе вещей» он обращается к богине Венере с очень теистическим призывом следить за тем, что он написал: magis aeternum da dictis, diva. В переводе Копли строка звучит так: «Даруй тогда моим словам, леди, бессмертное очарование». («Бессмертное очарование» — великолепное изобретение.)

-- Из рец. --

'The Swerve': идеи, укоренившие Ренессанс
В центре The Swerve находится забытая история итальянского охотника за книгами 15-го века по имени Поджо Браччолини, который отправился в несколько экспедиций по монастырям на континенте и в Англии, надеясь обнаружить некоторые потерянные классические тексты. Поджио служил писцом и секретарем в папском дворе, месте, которое он цинично считал «Фабрикой лжи». Но его страстью были книги, особенно к древним авторам, экземпляры книг которых, если они вообще сохранились, были спрятаны в монастырях.
* Одна из поразительных частей информации, которой Гринблатт делится с непрофессиональным читателем, заключается в том, как немногим классическим произведениям удалось проползти в средневековье. Гринблатт говорит нам, что: «За исключением [некоторых] обугленных фрагментов папируса, найденных на [вилле недалеко от Помпеи], нет сохранившихся современных рукописей из древнегреческого и римского мира. Все, что дошло до нас, является копией, чаще всего очень далекой во времени, месте и культуре от оригинала. И эти экземпляры представляют собой лишь небольшую часть произведений даже самых прославленных писателей древности. [Например,] Из 80 или 90 пьес Эсхила и примерно 120 пьес Софокла сохранились только семь.
* Одним из древних, чьи произведения, казалось, полностью исчезли в том, что Гринблатт называет «великим исчезновением», был римский поэт Лукреций, чье имя упоминалось в некоторых других классических произведениях, которые сохранились. В роковой январский день 1417 года бесстрашный Поджо оказался в библиотеке немецкого монастыря и потянулся за рукописью. Оказалось, что это единственная сохранившаяся копия поэмы Лукреция «О природе вещей» — богатой, опасной, умопомрачительной поэмы, написанной около 50 г. до н.э., чьи идеи, по словам Гринблатта, дадут толчок Ренессансу и заложат основу для Модерна. Довольно большие претензии, но Гринблатт является и ученым, и рассказчиком достаточно, чтобы поддержать их.
* Среди других радикальных представлений Лукреций, который был последователем философа Эпикура, утверждал, что вся материя состоит из атомов; что материя постоянно находится в движении; что люди возвращаются к этому космическому атомному танцу, когда мы умираем, и что не существует религиозно санкционированной загробной жизни; и, наконец, эта радость существования, а не страдание, искупление или выносливость, является смыслом жизни. Гринблатт говорит, что некоторые из мировых потрясений, на которых будут непосредственно влиять идеи Лукреция, — это Галилей, Эйнштейн и наш собственный американский апостол «стремления к счастью» Томас Джефферсон. /М.С. Возвращаться к примитивному "карианству" в наши времена... было бы непозволительным игнорированием всей последующей человеческой мысли! Мы уже не имеем права повторить за Сократом, как 2,5 тыс. лет назад: "я знаю, что ничего не знаю"./
* Но на протяжении всего этого... как мне кажется, возникает мораль: что-то о хрупкости культурного наследия и о том, как его нужно сознательно защищать.
https://www.npr.org/2011/09/20/140463632/the-swerve-ideas-that-rooted-the-renaissance

Раскопанное сокровище, которое изменило ситуацию /М.С. Повлияло/
* «Ядром поэмы Лукреция является глубокая терапевтическая медитация на страх смерти, и этот страх доминировал во всем моем детстве», — пишет г-н Гринблатт.
* Эта книга представляет собой хорошо сваренный кофе с большим количеством молока и сахара; это латте, а не эспрессо. /М.С. просто понравилась формулировка/
* В книге рассказывается история Поджо Браччолини, бывшего апостольского секретаря нескольких пап, который стал, пожалуй, величайшим охотником за книгами эпохи Возрождения. Его самой значительной находкой, расположенной в немецком монастыре, была копия «О природе вещей» Лукреция, которая была потеряна для истории более тысячи лет. Его выживание и возрождение в мире, полагает г-н Гринблатт, было своего рода светским чудом.
* Приближение к Лукрецию через Браччолини было гениальной идеей. Это позволяет мистеру Гринблатту сделать несколько достойных обходных путей: через историю коллекционирования книг, и бумажного производства, и библиотек, и письма, и монахов и их почти сексуальную манию к созданию копий вещей.
** иногда добавляли на поля текстов, которые они копировали: ...«Слава Богу, скоро стемнеет»; «Теперь я написал все это. Ради Христа дай мне выпить».
* Мистер Гринблатт перепечатывает проклятие, которое один монастырь наложил в своих рукописях на тех, кто пренебрегает возвратом книг... «Для того, кто крадет, или заимствует и не возвращает, эту книгу у ее владельца, пусть она превратится в змея в его руке и разорвет его. Пусть его поразит паралич, и все его члены взорвутся». Она продолжается: «Пусть книжные черви грызут его внутренности»; «Пусть пламя Ада поглотит его навсегда».
* Это поэма «поразительной, соблазнительной красоты», пишет он, но та, которая также признана смелым философским произведением, которое помогло перекалибровать мышление, когда оно начало рециркулировать в эпоху Возрождения. Среди тех, кто восхищался и черпал из него Галилей, Фрейд, Дарвин и Эйнштейн. Томас Джефферсон владел по крайней мере пятью латинскими изданиями «О природе вещей», а также переводами на другие языки.
* «О природе вещей» был наполнен, по мнению христиан, скандальными идеями. Он красноречиво утверждает, пишет г-н Гринблатт, что «нет генерального плана, нет божественного архитектора, нет разумного замысла». Религиозный страх, думал Лукреций, искажает человеческую жизнь. /М.С. Однако обстоятельства ведь довлеют над нами... "принуждение к развитию" (с) я/
* Поклонник Эпикура, Лукреций имел смелость связать удовольствие с добродетелью. Под удовольствием он точно не имел в виду гедонизм; он имел в виду полноценную жизнь, которая включала дружбу, филантропию и фундаментальное счастье.
* Лукреций преуменьшал красоту своей собственной поэзии, замечает г-н Гринблатт, сравнивая свои стихи «с медом, размазанным вокруг губы чашки, содержащей лекарство, которое больной человек в противном случае отказался бы пить».
https://www.nytimes.com/2011/09/28/books/the-swerve-how-the-world-became-modern-by-stephen-greenblatt-review.html

Бонусом из интервью (в частн. "о социальных сетях 15-го века"):
- Меня поразило количество первичных документов, которые имеются в наличии. Когда дело доходит до Поджио, в книге очень мало спекуляций — вы смогли просмотреть сотни писем, чтобы собрать воедино его опыт. Было ли это редкостью для того периода?
- По правде говоря, он был своего рода саморекламой, но он также был очень страстным автором писем. Много людей было — Петрарка, в прошлом веке, давал всем зуд писать постоянно. У него был круг корреспондентов. Не раздвигая параллели, есть некоторая параллель с сетью мира, в котором вы живете; в котором мы все живем сейчас. Фактически, в 14 веке, с Петраркой, у вас есть создание идеи сети - сети корреспондентов, сети людей, проверяющих друг друга и распространяющих идеи...
- Мне нравится, что Поджио и его соратники будут ссылаться на текст как на живое существо или, в некоторых случаях, на самого человека.
- Вы не должны думать, что текст — это человек, но что человек — это текст!
* /Про «О природе вещей» Лукреция/ Это философская поэма, поэтому в ней запечатлено восхитительное, всеобъемлющее видение. Таков его взгляд на мир - что всё постоянно находится в движении; ничто не стоит на месте. За этим нет научного эксперимента (в нашем понимании), но есть много вещей, которые очаровали [лукрецианцев]. Одной из которых было - смотреть на пылинки в луче солнечного света: то, что выглядит как совершенно неподвижная сцена, на самом деле наполнено сотнями тысяч частиц в движении. Отсюда они сделали огромный скачок к следующему: "Вот что представляет собой этот стол; вот что мы есть; вот что такое всё"...
- В первые дни христианства Церковь не рассматривала эпикурейство как большую угрозу. Однако это изменилось в 4-м веке, в то, что вы описываете как «момент, когда погоня за болью восторжествовала над погоней за удовольствием». Что христианские лидеры после Константина сочли столь отвратительным в эпикурействе?
- Всегда были определенные аспекты эпикурейства, которые могли резонировать с христианами. Ранние христиане не отвергали тело; напротив, их религия основана на воплощении. Они сделали важный шаг, когда отвергли идею о том, что вы можете изувечить себя — что вы можете, например, кастрировать себя как способ борьбы с искушениями плоти. Они приняли идею вашего телесного существования. Библия — сложный документ, но ничто в канонических книгах христианской Библии — и даже более того, еврейской Библии — не предполагает, что вы должны ненавидеть тело и отвергать плоть. Таким образом, эпикурейские объятия удовольствия сами по себе не вызовут сразу предупреждающих сигналов.
[Однако] Эпикруеанство несло с собой ряд положений, которые были совершенно неприемлемы с самого начала: отказ от провидения; отказ от идеи о том, что душа выживает в теле; отказ от веры в то, что мир был создан провиденциальным богом-творцом.
- Не только отказ, но и акцент на абсурдности многих из этих убеждений.
- Они чувствовали, что это несовместимо с природой. Кроме того, по мере развития христианства престиж монашеских общин, которые были в основном аскетическими общинами, создал сдвиг в сторону валоризации боли. Было очень интенсивное внимание к физическим страданиям Иисуса и попытка понять эти физические страдания как несущее решающее бремя смысла для верующих людей. Была попытка реконструировать в своей собственной плоти что-то из этих болей. Как и все основные религии, христианство фантастически сложно, с большим количеством католического оружия, но есть очень мощный, центральный подъем — все в средние века — этой покаянной идеи жизни на Земле, которая совершенно несовместима со стремлением к удовольствию.
...Для меня очарованием является не подъем светского гуманизма как такового, а экстраординарное представление о выживании принципиально невыносимых, неприемлемых идей в периоды совершенно безжалостных преследований. Как они это делают? И не только как они делают это в течение очень, очень длительных периодов, в течение которых текст исчезает и каким-то образом выживает как бомба замедленного действия на монастырской полке, но и как он выживает после 1417 года, когда он возвращается, неся набор предложений, которые совершенно неприемлемы - более неприемлемы, чем они были в первые годы христианства?
* ...Политики всегда взывают к провидению. Политики в Америке вынуждены вести себя как политический эквивалент тех бейсболистов, которые бьют хоумраны и бегают, размахивая руками до небес, как будто Бог на самом деле беспокоится о том, собираются ли они попасть в хоум-ран или нет, помогая одной команде, а не другой! Это фантастическая идея, но она каким-то образом является частью нашей популярной культуры, и наши политики на словах поддерживают то же самое понятие.
* - Для меня одной из самых удивительных частей «Поворота» является изображение внутренней критики внутри католической церкви. Поджио и многие из его коллег писали язвительные сатиры на церковь, находясь на ее службе — фактически, многие из них были повышены в должности после критики безудержной коррупции в церкви. Сколько внутренней критики было до протестантской Реформации?
- Огромное количество внутренней критики! Она допускала ее, в определенных пределах. Более удивительным, с этой точки зрения, чем Поджо, является Лоренцо Валла, который написал «Пожертвование Константина» - который, по сути, разоблачил мошенничество всех притязаний на авторитет католической церкви - и сам стал папским бюрократом. Это невероятно!
- Как это повлияло на Валлу?..
- На самом деле, у него были проблемы из-за этого. Но пришел папа, который был настолько терпим – если это правильное слово для этого – к интеллектуальному инакомыслию внутри церкви, что он обнял его. Ключевым водоразделом является совет Трента в середине 16-го века... После Лютера в церкви все сильно изменилось. Церковь становится гораздо более ожесточенной. Он предпринимает некоторые попытки внутренней реформы. Но он также предпринимает очень энергичные попытки заставить замолчать инакомыслие. За некоторыми исключениями — я не историк католической церкви — но мне кажется, что церковь никогда полностью не выходила с другой стороны на Тридентский собор. Не случайно нынешний Папа был главой [Конгрегации доктрины веры], идеологического крыла церкви [которая возглавляла инквизицию].
* - Во многих отношениях католическая церковь не кажется ужасной идеей, если вы были культурно проницательным, подвижным, образованным человеком в 15 веке.
- Если бы вы были интеллектуалом, у которого было любопытство к культуре, было бы очень мало других мест, куда вы могли бы пойти. Вы могли бы преподавать в одном из зарождающихся университетов, но по причинам, которые объясняет Поджио, он не хочет этого делать, он не хочет тратить свою жизнь на эту чрезвычайно утомительную работу. И денег в этом нет.
Риск всего этого, как это происходит со многими людьми, заключается в том, что вы становитесь отчаянно циничными. Отчаянно цинично. Как я пытаюсь предположить в книге, это всегда парит очень близко к центру жизни Поджио — просто уйти под воду. В некотором смысле, это очень знакомо в нашем мире. Есть люди, которые идут на компромиссы, думая, что они сохранят какую-то другую идентичность в свободное время — они будут писать сценарии, пока они пишут для формы, но на самом деле очень редко удается это сделать. Так часто вы идете под воду.
- Читая о Поджо в Риме, я вспомнил о ряде моих друзей, работающих в правительстве в Вашингтоне, округ Колумбия, и, на несколько ином уровне, о некоторых (таких как я), которые пишут, занимая другие должности.
- Это крайне необычно. Очевидно, что у людей постоянно есть противоречия в их жизни, но человек, который решает, что днем она будет работать на Fox News, а ночью она будет хранить свою тайную личность, немногочисленны и далеки друг от друга. Это трудно, но это можно сделать.
Поджио — это тот, кто сделал это, но он сделал это через эту странную одержимость поиском древних книг и их копированием. Для меня абсолютным центром этой книги является нечто чрезвычайно простое: это попытка понять момент, когда кто-то протягивает руку и берет книгу с полки — не по-грандиозно, нет оркестрового аккорда, который ударил в этот момент. Это крошечная вещь, но это похоже на движение крыльев бабочки, которое меняет мир.
В конце концов, очень сложными способами, это [открытие] имеет огромные последствия. Легко критиковать книгу, о которой я очень хорошо знал, когда писал, — сказать: «Послушайте, повторное открытие Лукреция и восстановление надежных представлений об эпикурействе не оказали заметного влияния на мир вообще». В каком-то очевидном смысле это правда. Это не Манифест Коммунистической партии. Он не был распространен в революционном контексте. Но это был — или, по крайней мере, я утверждаю, — что это был еще более глубокий, трансформационный документ, чем самые замечательные документы, о которых мы можем подумать. Не быстро, не мгновенно — а тонким способом.
Для Лукреция идея «поворота» была тем, что обеспечило идею человеческой свободы. Все, что вам было нужно, это мельчайшее движение атомов; в некотором смысле, то, что думает современная физика элементарных частиц, а именно, что атомы на самом деле не стабильны. Все, что вам нужно, это мельчайшее движение, и все вытекает из этого. Атомы не просто падают по прямой линии, а движутся. Момент, когда книга возвращается, является поворотом такого рода. Он крошечный, но на самом деле оказывается, что он имеет огромные последствия.
- Идеи следуют несколько тонкой траектории, поскольку они медленно наполняют наше чувство Вселенной, хотя они проявляются в некоторых феноменальных фигурах. Шекспир, Галлилео...
- Есть большие фигуры, в жизни которых это проявляется — я пишу о Монтене или Галлилео. Но это крайние случаи многих, гораздо более тонких вещей, которые странно плавают вокруг, и никто полностью не принимает их. Неужели кто-нибудь из аудитории Шекспира действительно понял, почему Меркуцио должен говорить об атомах? Это под радаром.
http://www.full-stop.net/2011/11/08/interviews/alex/stephen-greenblatt/

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив