Суровое воспитание бельгийских принцесс

ru_royalty — 10.12.2022


Бельгийский король Леопольд II печально известен в связи с событиями в принадлежащей ему части Конго. Зачастую его имя становилось нарицательным, когда речь заходила о жестокости. Но, как следует из воспоминаний его дочери, жестокость и равнодушие король проявлял не только к коренному населению Конго, но и в своей собственной семье.

Брак Леопольда с австрийской эрцгерцогиней Марией-Генриеттой был исключительно династическим, теплых чувств супруги друг к другу, мягко говоря, не испытывали. В этом браке родился один сын и три дочери. Принц Леопольд прожил всего десять лет, а дочери Луиза, Стефания и Клементина для короля большого значения не имели. Королева тоже относилась к ним крайне прохладно, возложив воспитание на гувернанток, которые в свою очередь были чрезмерно строги.

О своем детстве, которое вполне могло бы послужить вдохновением для романов Чарльза Диккенса вспоминала принцесса Стефания:

"Мы воспитывались не так, как, казалось бы, подобало королевским детям, в исключительном комфорте, среди великолепия и роскоши, а так, как если бы мы были членами обыкновенной буржуазной семьи, не подающей больших надежд. Больше всего мама хотела воспитать своих дочерей так, чтобы они стали хорошими женами. Она дала нам христианское воспитание, чтобы наделить нас благами нерушимой веры, которая должна воспроизвести в нас твердость характера. Сегодня я благословляю ее за предвидение. Именно благодаря ей я стала серьезной и послушной, способной без ложного шага вынести борьбу, которая длилась двадцать лет и закончилась ужасной трагедией.

Мое обучение началось, когда мне было шесть лет. Вскоре мне дали понять, что игрушки следует убрать, заменить их книгами и тетрадками, что началась строго упорядоченная жизнь. В то же время гувернантка моей сестры, мадемуазель Легран, взяла на себя обязанности вместо доброй Антуанетты Польстерер, няни из Вены, которая до этого времени с бескорыстной любовью заботилась обо мне.





Мы рано вставали; летом в пять; зимой в шесть. Одевались мы в абсолютной тишине, любое нарушение этого правила влекло за собой суровое наказание. Мы должны были самостоятельно одеться и сделать себе прическу. Тем временем в комнате находилась горничная, которая следила за нашим туалетом. Гувернантка во время этого процесса часто наносила неожиданные визиты, чтобы убедиться, что мы не нарушаем ее правил, я быстро привыкла к новому порядку вещей, и только расчесывание волос стоило мне многих слез. Мои волосы были очень тонкие и волнистые, так что становилось все труднее и труднее разгладить их и собрать, как предписано. Метод, которым следовало это делать, был самым неподходящим. Закругленный гребень, по форме напоминающий голову, убирал волосы со лба. К зубцам этого гребня крепилась сетка, которая словно мешком окутывала волосы, спадавшие нам на спину. Наша одежда была такого же простого порядка. Платья, которые мы носили, были скроены как сорочки, без украшений, ниспадали до колен и подпоясывались кожаным поясом.

Чтобы закалить нас, окна наших спален и зимой, и летом держали открытыми, и комнаты редко отапливались. Как только мы заканчивали одеваться, мы должны были сами заправить свои кровати, привести все в порядок и почистить одежду. Обстановка была так же проста, как и общий порядок нашей жизни. Стены не украшали картины; зеркало было запретной роскошью; на полу не было ковра. Комод и прочая мебель были простыми, без прикрас и вычурного вида. Кровати ужасные и неудобные. Как и стулья. Туалетные принадлежности были в порядке; деревянные щетки и роговые гребни. Столь же просто обставлена ​​была и гостиная нашей гувернантки, где мы обедали всякий раз, когда к нашим родителям приходили гости.

Закончив одеваться и приводить себя в порядок, я опускалась на колени, чтобы вслух помолиться. В половине седьмого я отправлялась поздороваться с мамой. К этому времени она обычно вставала и одевалась. Когда я целовала ее руку, мое сердце подпрыгивало, так как я жаждала чувствовать ее объятий и других признаков нежности. Но я редко удостаивалась этой благодати, и моя привязанность постепенно вытеснялась непрекращающимся страхом быть наказанной за какую-нибудь мнимую "шалость".

В половине девятого мы садились за уроки. Зимой кабинет был похож на ледяной дом, и у меня стучали зубы от холода. Мне казалось, что платья наших гувернанток были оторочены мехом, так как они явно меньше страдали от холода, чем мы, дети. Мои пальцы, закоченевшие и покрытые обморожениями, едва могли держать перо.




Какая бы ни была погода, час утром и два часа днем ​​посвящались играм, прогулкам и работе в саду. Зимой и летом я носила одну и ту же одежду. Туфли на толстой подошве, теплые чулки, меха и толстые нижние юбки были неведомой роскошью. Ни насморк, ни боль в горле, ни головная боль не могли изменить правил нашего туалета или температуру нашей комнаты. За исключением часов, посвященных прогулкам на свежем воздухе и трапезе, мы все время проводили за учебой. У меня были замечательные наставники. Самым выдающимся из них был монсеньор ван Ведденен, наш домашний капеллан, достойный, добрый священник, который наставлял меня, утешал, когда я в этом нуждалась, ободрял и готовил к предстоящей жизни. Что касается искусства, я очень любила рисовать. Тем не менее мои способности никогда не были достаточно развиты, потому что мама боялась, что эти занятия отвлекут меня от вещей, которые она считала более важными. То же замечание относилось и к разным занятиям, которыми я особенно интересовалась, — книги, которые я любила читать, у меня отнимали и прятали. Я должна была получить всестороннее образование, так что была вынуждена уделять больше времени тем предметам, в которых плохо успевала. Так как я особенно страдала с математикой, которую ненавидела, а также (самое неприятное для меня) была вынуждена учить наизусть бесконечные стихи, то мне приходилось несладко. Наказание следовало за наказанием, все, что я любила, было запрещено или отнято у меня; и властвующие надо мною не щадили меня, не пожалев даже березы!

Часто мне приходилось становиться на колени на сушёный горох. Но наказанием, которого я больше всего боялась, было заточение между двустворчатыми дверьми. Там меня держали взаперти часами и даже целыми днями. Ни вздохи, ни слезы, ни обещания исправиться не могли заставить мать проявить терпение и освободить меня от этого ужасного принуждения. Конечно, тяжело запереть ребенка в темноте между двумя дверями, не обращая внимания на рыдания.

Я достаточно терпеливо переносила эти наказания, когда они исходили от матери; но все мое существо возмущалось, когда они были результатом несправедливости или клеветы со стороны моих гувернанток. С самого раннего детства я ненавидела несправедливость так же, как ненавидела ложь. Могу вспомнить самые возмутительные сцены с моими гувернантками. Добротой и мягкостью они могли бы сделать с нами все что угодно. После таких выходок я часто бежала к матери и жаловалась на свое горе, но она доверяла гувернанткам больше, чем собственным детям. Однажды, наконец, мне удалось уговорить ее незаметно наблюдать за нами во время урока. Я была уверена, что гувернантка ударит мою сестру. Мать, увидев своими глазами, что с ее дочерью плохо обращаются, тотчас же прогнала гувернантку, причинившую нам столько горя. Как я гордилась тем, что освободила свою сестру!




Обычно мы сидели за столом вместе с родителями; обед был в половине двенадцатого, ужин в половине седьмого. За десять минут до назначенного времени гувернантка отводила нас в будуар нашей матери, где та обычно нас ждала. Она шла нам навстречу, здоровалась с гувернанткой, говоря "доброе утро" или "добрый вечер" и спрашивала, как мы себя вели. Я всегда трепетала при мысли об этом судебном заседании, но ни мои мольбы перед тем, как мы входили в будуар, ни мои тревожные взгляды после того, как мы вошли, не могли помешать гувернантке рассказать королеве о самых ничтожных происшествиях дня. Вспышки гнева, непослушание, плохо выученные уроки, грубость, краткие ответы (я всегда была очень прямолинейна), чрезмерная живость — обо всем докладывала цензура, порицала и наказывала. Это мучительно точное описание наших грехов бездействия и проступков было постоянным мучением для нас".

Старшая сестра Стефании, Луиза, тоже написала воспоминания, однако в них картина ее детских дней не так мрачна, но тоже свидетельствует о строгости воспитания:

"Наша мать воспитывала нас по английскому образцу; наши комнаты больше походили на монастырские, чем на комнаты принцесс, о которых читаешь в романах г-на Бурже. Когда я больше не находилась под ежедневным ночным присмотром гувернантки или няни, от меня требовалось обслуживать себя, и когда я вставала по утрам, я должна была принести кувшин с холодной водой из-за двери, которая была снаружи, предназначенный (во все времена года) для умывания, ибо ни дворец в Брюсселе, ни замок Лакен не были оборудованы по последнему слову комфорта.

С ранней юности королева учила меня обращаться со слугами. Очень рано я узнала от нее, что можно сегодня сидеть на троне, а завтра очутиться на улице. Сколько из моих родственников или друзей могут сегодня опровергнуть эти слова? Но в то время холодные рассуждения моей матери могли вызвать насмешку у придворных и сановников.

Мама заставляла меня о многом задумываться. Мысль была моим первым открытием реального существования. Я начала мыслить шире трона и титула и искала средства морального и интеллектуального превосходства, так я становилась личностью. Королева помогла сформировать мой характер с помощью чтения, главным образом на французском и английском языках, в основном я читала мемуары. Очень редко мне разрешали читать романы. Королева читала восхитительно, придавая значение даже самой маленькой фразе; манера, с которой она читала вслух, была не только манерой женщины, которая умела читать, но и обнаруживала проницательный ум, - в самом деле, это было больше похоже на речь, чем на чтение, и казалось, что это исходило из сердца, которое все понимало.




Королева была веселой и чарующе обаятельной со своими близкими друзьями. Она была такой всегда, в своих загородных поездках, на крокетных вечеринках, на собственных приемах и в своей ложе в театре. Ее хорошее настроение соответствовало побуждениям щедрой и экспансивной натуры...

Король давно желал, чтобы наше состояние (состояние моих сестер и мое) сократилось до минимума, который он считал удобным выделить нам, то есть намного меньше, чем требовалось для наших нужд, потому что после смерти нашего брата Леопольда, он видел в нас только препятствия для его собственных амбиций, и его мучило то обстоятельство, что у него не было потомства мужского пола... Рождению Клементины предшествовало много напрасных надежд, но когда на свет появился желанный ребенок, это снова оказалась девочка! Король был в ярости и с тех пор отказывался иметь дело со своей замечательной женой, которой Бог отказал в сыне. Какая тайна человеческой скорби! Что касается дочерей, рожденных от королевского союза, то нас просто принимали и терпели, но сердце короля никогда не смягчалось по отношению к нам. В то же время мы не были полностью исключены из его мыслей. Чувства нашего отца менялись в зависимости от обстоятельств и, особенно в моем случае, в зависимости от различных сплетен и интриг. Моя сестра Стефани тоже страдала от этого. Мы обе рано вышли замуж и, живя на расстоянии, были лишены возможности постоянно видеться с королем, поэтому, не могли претендовать на то, чтобы быть предметом его мыслей. Поэтому мы рисковали быть оклеветанными недобросовестными куртизанками, которые имели влияние на короля и были на содержании у наших врагов".




Конечно, можно сказать, что в те времена детей в принципе воспитывали строже, чем в наши дни, но судя по всему, даже тогда вышеописанное нормой не было. В Остенде иногда бывали Великий герцог и герцогиня Гессенские с детьми - принцессами Викторией, Эллой, Иреной и Аликс. Гессенские принцессы дружили с бельгийскими и с удовольствием играли друг с другом. Виктория впоследствии вспоминала о мрачной и тягостной атмосфере в семье короля и королевы Бельгии: "Помимо сына у бельгийского короля были три дочери: Луиза, впоследствии вышедшая замуж за принца Филиппа Кобург-Кохарского, она была на несколько лет старше меня; Стефани, вышедшая замуж за кронпринца Австрии Рудольфа, примерно моего возраста и Клементина, намного моложе меня. Суровое обращение родителей с дочерьми и страх, который девочки испытывали перед родителями, удивляли нас, привыкших к более ласковому отношению".

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив