Стерлигов: Если мы не уничтожим учёных, то они уничтожат нас

1. Путешествие во времени

С момента, когда Герман назвал меня на своём выступлении в МГУ «самым умным человек страны» (в 1993 году), до момента, когда он меня проклял в 2003 году как учёного, прошло немного времени. И было интересно, на чём же душа его успокоится.

Она успокоилась на формуле, озвученной уже многократно, твёрдо, однозначно и без апелляций: или мы их, или они нас: если мы не уничтожим учёных, то они уничтожат нас.

Я даже не знаю, вызов это или просто озвученная тенденция, но ясно одно: проблема в массовой голове есть, она резонирует и с этим нужно что-то делать, тем более, что логика у Германа, пусть фантомная и перевёрнутая, всегда есть.

2. Феномен Стерлигова

Начну с того, что Герман - единственный человек, которого я могу слушать бесконечно. Поскольку эпатаж и броскость формул всегда изумляли настолько, что постоянно хотелось сказать: «Ну, Герман, ну даёт».

Следить за наворотами его речи было удивительно не потому, что в приличном обществе так не говорят, а потому, что невозможно было ожидать никакой логики в его речах, притом что логика была всегда. И связывать одно с другим было увлекательно. Причём это не касалось только последних времен, когда он стал крестьянином-проповедником.

Еще тогда, когда он был долларовым миллионером и выступал в 1993 году в МГУ, со страстью завораживая публику, я впервые подумал: «Нет, это - не миллионер, так не бывает, чтобы столь страстно желающий аудитории и слушателей человек остался миллионером».

Ещё тогда было ясно, что он больше проповедник, чем миллионер. И когда после взлёта последовало падение, и он торговал мундштуками в небольшом офисе, он светился, когда помогал выпускать книгу Егора Классена о древностях Руси. Было понятно, что деньги ему менее интересны, чем проповедь.

Однако когда в 2003 году я оказался в кресле его офиса, выводящего ваш взгляд ровно напротив Спасской башни, я усомнился в своём выводе. Но когда начавшийся разговор тут же свёлся к формуле: Серёга, ты ученый? Все учёные – вредители. Покайся, пока не поздно.

Откровенно говоря, тогда, в офисе на Красной площади, я воспринял это как блажь и желание указать на дверь. Но сейчас стало понятно, что это уже в то время оформлялась идеологема, причём пропагандистски заточенная. Сейчас это стало оформлением образа врага.

3. Сектантство

Конечно, Герман подпадает под классический образ сектантского вожака. Я говорю об этом без уничижения, только основываясь на своём изучении сектантства: все секты основывались и велись – причём всегда – очень талантливыми, умными, речистыми людьми, у которых всегда было перед церковным или иным официозом главное преимущество – личное, эмоциональное, живое воздействие.

Ну разве можно сравнить воздействии батюшки, который говорит тысячный раз одно и то же, что даже ум прихожанина не цепляет, и сектантского вожака, который настолько творчески все перетолковывает, что заслушаться недолго.

И разве можно сравнить ленивое бубнение под нос батюшки молитвы и мощным ораторским пассом с театральным выходом, сильной жестикуляцией и недипломатическим выражениями в манере «не в бровь, а в глаз»? Ну кто из священников сегодня на телевидении может позволить сказать ведущей: Ты крашенная шмара, если тебя изнасилуют, - а чего ещё ты ждала?

И правда жизни действует магически: а разве Герман не прав? – так думает массовое сознание.

Герман никогда не боялся вторичности и делал из своей вторичности находку. Но, кстати, я не уверен, что он осознает то, что он почти полностью, дословно калькирует графа Толстого, нашего первого сельхоз-почвенного сектанта. Главный признак – непризнание официальной церкви и построение свой общины.

Но главное не в этом: главное в удивительной убежденности в любом, подчёркиваю, в любом слове. И это завораживает. Да, научный мир такой убежденности всё-таки не знает. А она потребна людям и массам. Именно такую публичную убеждённость без рефлексии может дать сектантский лидер. А если учесть, что у такого лидера нет тематических ограничений, то он может высказываться по любому вопросу, в том числе и политическому, что заповедно для священника.

Поэтому голос звучит как голос правды, что и подкупает. Именно поэтому то, что меня волнует – судьба науки и учёных, превращенных во врагов, что уже определено без апелляций и сносок, стало предметом осмысления. Поэтому на уровне простого разоблачения Германа можно поставить всё на свои места. Так по каждому пункту.

Но есть но.

Тогда в офисе на Красной площади мои аргументы повисли в воздухе. Я заговорил по поводу «колдунов ученых»:

- Позволь, Герман Львович, а Афанасий Александрийский, Иоанн Дамаскин – Отцы-создатели церкви - классические ученые, логики, богословы – их куда?

- Это не Отцы церкви это отцы-искусители. В русских летописях их нет. Всё, точка.

Я онемел. Помню тогда возвращался в офис по Тверской и только качал головой, осознавая, что приходит какая-то дикая реальность воинствующей и безапелляционной безграмотности, которой не только дан ход, но и медийные перспективы. И что этому противопоставить: у этой безграмотности оказываются деньги, власть (напомню, что я шёл из офиса на Красной площади, дом 6!, который находится в ведении президентской администрации – это к слову).

4. Не заметить деталей и признать главное

Начну с выравнивания ситуации: с того, что в моём случае крестьянство Германа не сыграет психоделической роли, мол, я вот крестьянин и обхожусь без треклятой науки. Мы в равных условиях – пять лет я развиваю две небольшие фермы.

Сделаю сразу краткий, но важный вывод: я не верю, что Герман мог обойтись без профи от науки в своем хозяйстве, он не начинал с нуля, судя и по постройкам и по хорошо спроектированному и поставленному хозяйству. О деньгах я уже не говорю: один дом даже по моим скромным познаниям обошёлся совершенно некрестьянского бюджета.

Если бы он начинал именно так, как я – с настоящего нуля, то он бы озвучил первое потрясение: сельское хозяйство, даже в самой ничтожной малости, колоссально наукоёмко, требует знаний даже в пошлой мелочи, начиная со стратегии закупок, тактики кормления животины, их обработки, хранения, продажи, – каждый шажок – это научное откровение. И это притом, что я имел довольно важный многолетний деревенский опыт в детстве и хороших учителей в лице бабушки и деда.

У Германа его не было. Так вот пять лет ведения сельского проекта – сплошной научный шок, общий смысл которого прост: ничего невозможно сделать без знаний и расчётов. И это только, я считаю, начало! Когда я дошел до того, что изучаю размер пасти быка и технологию его захвата травы, чтобы исследовать объем произведенного силоса, мне в первый раз от этой мысли стало плохо.

Действительно, как измерить количество силоса, которое бык вмещает в себя за три часа, чтобы дать ему соответствующее количество комбикорма, и на какую траву его вести – на высокую, где ему неудобно её срезать, потому что нет верхних зубов, или на короткую, где он стрижет её, как машинкой, но мало захватывает.

Где он больше забирает – с высокой травы или короткой? Какое пастбище арендовать – с высокой или короткой травой? Я провёл с секундомером сотни часов, чтобы сделать хоть какой-нибудь вывод. И вопросов осталось столько же, сколько ответов.

Например, почему в одном и том же выводке быков на одном и том же питании и содержании в один период времени один вырастает на четверть веса больше? Внешне понятно: характера не хватает побиться за кусок хлеба-комбикорма. А изолируешь его для подкормки – он всё равно вянет: есть уже неинтересно.

И это по каждому животному! А у него всей твари по непаре. Да ещё и лошади – совершенно деликатная животина. Короче, так не бывает. У Германа возникло всё почти в одночасье и успешно заработало. Не верю, что обошёлся без квалифицированных специалистов. То есть без тех же практикующих учёных.

Но есть но. Для Германа это детали. Несущественные. Он парирует, что речь идёт об индустриальной науке, вторгающейся в органический мир, «мир клетки», искажающей его божью суть.

Здесь нам придётся сделать две вещи:
1. Потребовать от Германа скорректировать фразу об учёных этим уточнением
2. Признать наличие проблемы.

Проблема пределов научного исследования, злоупотребления ученых и науки в целом – болезненный и тяжёлый. Он давно открыт, ещё со времён обвинения авгуров, чернокнижников и мифа о Фаусте, подписавшим договор с дьяволом. И вообще само сокрушение касты жрецов и неспособность их восстановиться говорит о том, что претензии к науке до сих пор не сняты - даже теоретически - внутри научного сообщества.

И это – главный козырь в устах Германа и сочувствующих.

5. Быть честнее в отличие от оппонентов

Если наука подвергается огульному проклятию, то она не может ответить симметрично – огульным же самооправданием и самопризнанием. Более того, она не может признаться в своей тотальной компетентности.

С.Н. Магнитов