Спрос рождает предложение

augean_stables — 23.11.2025

При повсеместном «охлаждении экономики», «отрицательном росте» и «сложной динамике» рынка один сектор уверенно и стремительно растёт. Растут и цены. Но спрос высокий.

-----------

Федеральный погост
Почему все чаще слово «смерть» употребляется российскими провластными экспертами и пропагандистами


Аппиева дорога, вдоль которой распяли оставшихся в живых участников восстания гладиатора Спартака. Кадр из фильма «Спартак»

«Смысл жизни — в смерти», — говорит война,
Преступника героем называя.
«Ты лжешь!» — я возмущенно отвечаю…

Игорь Северянин

Живые и мертвые

Прошлой весной житель города Орска Оренбургской области узнал, что он мертв. По крайней мере — формально, на бумаге, по бухгалтерии. Местный ЗАГС оформил на его имя свидетельство о смерти. Как позже выяснилось, поводом стало ошибочное опознание — знакомые мужчины приняли неопознанное тело за его труп. На восстановление правды житель Орска потратил полтора года, но безуспешно. Так и не добившись юридического признания себя живым, осенью нынешнего года он умер.

Это абсолютно гоголевский сюжет. Поначалу он может вызвать улыбку — мол, ну как же так? Нечто подобное мы читали в рассказах Михаила Салтыкова-Щедрина, Антона Чехова, Михаила Зощенко. Но потом ты вдруг понимаешь, что все это происходит сейчас и рядом. И не смешно совсем.

Грань между жизнью и смертью стерлась. Городские билборды, на которых раньше рекламировали товары, бывшие для большинства предметами роскоши, теперь сообщают нам расценки на смерть.

Свою или чужую — не уточняется. Жизнь более не роскошь, а средство передвижения: из дома — на работу, из тыла — на фронт. Люди, словно тени, бредут куда-то вдаль по темному туннелю в форме трубы, и тишину разрывают лишь крики из телевизора о первопричинах конфликта. Куда ведет труба, не знает никто, но «все цели будут достигнуты».

За кого умирать?

В одном европейском городе мне встретилась женщина. Она родилась на востоке Украины, жила в Авдеевке. Ее дома больше нет, он разрушен. Огорода нет тоже, на память о нем — воронка от авиабомбы. На улицах окопы, умершая военная техника, трупный запах. Ее старший сын уже три с половиной года воюет в спецназе ВСУ. Младший — в подразделении ДНР. Да, бывает и так.

«Я чувствую, они где-то рядом», — говорит эта женщина, которая живет на пособие беженца в чужой для нее стране. Ее дети «где-то рядом». Может быть, один у другого сейчас в плену? Или их окопы разделяет всего 100 метров? Или могилы?

«Когда все это закончится?» — спрашивает она, вероятно, понимая, что если когда-то и закончится, то в ее доме мира уже не будет.


Фото: Дмитрий Ягодкин / ТАСС

Линия фронта проходит внутри семьи, эту первопричину не устранить. Она прочерчена кровью прямо посреди дома, которого больше нет. У этой матери два сына, выбрать она не может, да и не должна выбирать.

Поэтому она спрашивает у своих друзей и соседей: «А за кого они должны воевать?» Она не ждет ответа. Она разговаривает сама с собой. И главный итог последних трех с половиной лет ее жизни заключается в том, что вопроса «за что они должны жить?» у нее даже не возникает. Остался только один выбор — за кого умереть.

Некрополитика

Политический философ Александр Морозов, признанный в России «иноагентом», экстремистом и террористом («пакет премиум»), в одном из выпусков проекта «Опасные слова» недавно говорил о некрополитике. Автор этого термина — камерунский исследователь Акилле Мбембе. Еще в 2003 году, исследуя характер африканских диктатур, он сформулировал социально-политическуя теорию, согласно которой в основе некрополитики лежит стремление власти определять, кому она дарует право на жизнь, и решать, кому и как следует умирать.

Морозов на три месяца опередил публикацию в журнале РАНХиГС статьи начальника управления администрации президента по вопросам мониторинга и анализа социальных процессов Александра Харичева. В статье, которая называлась «Кто мы?», прямым текстом говорится о том, что ценность жизни преувеличена: «Мы считаем, что есть вещи поважнее». Манифест служения государству на слова Александра Харичева может быть исполнен хором на любом плацу огромной страны под аккомпанемент военного марша, отправляющего население сразу на фронт (любой), потому что «СВО — это очищение». То есть даже не чистилище, а сразу рай.


Фото: Дмитрий Духанин / Коммерсантъ

В конце текста Харичев, устами которого с нами говорит администрация президента (да и он сам лично), достигает воистину библейских высот. По его мнению, перед русской цивилизацией «встает мировоззренческий вопрос о том, мы смертны или нет». Текст «Кто мы?» пытается решить главную задачу российской политической матрицы — превратить СВО в священную битву. Отступать некуда — позади ЦАО, ГУМ, ЦУМ, Лубянка, Кремль. Как позднее скажет политолог Александр Морозов, текст Харичева — идеологический фундамент мобилизации.

Религиовед и обладательница того же «пакета премиум» («иноагент», экстремист, террорист) Ксения Лученко пишет:

«Интересно, как кремлевские политтехнологи, а Харичев — один из самых влиятельных, определяют, что такое вера: это то, благодаря чему люди охотнее идут умирать, потому что не ценят жизнь, есть же «вещи поважнее». Это и есть «цивилизационный код»: россияне не очень-то держатся за жизнь и не очень-то ее ценят, что свою, что чужую… В Библии ничего такого нет, разумеется. Там жизнь — самый большой, страшный и немыслимый дар Бога людям. И про себя Господь говорит: «Я есмь путь и истина, и жизнь». И именно поэтому так огромна жертва Спасителя, что он самое ценное отдал за спасение людей — свою жизнь, ничего ценнее он не мог отдать. И именно поэтому он стал человеком — чтобы именно человеческую жизнь разделить со своими творениями. Предлагаемая идеология (или религия?) насилия строится на оруэлловском утверждении, что вера — это смерть (ведь отрицание ценности жизни и есть влечение к смерти)».

В этом и есть основа некрополитики.

«Скажи-ка, дядя»

Владимир Путин любил цитировать свое любимое стихотворение на митингах в Лужниках. Ранее строка Михаила Лермонтова «Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя: богатыри — не вы!» звучала словно упрек — на политической рулетке вполне успешных годов народу еще не выпадало серьезных испытаний. И вот наконец — ZERO. Строку Лермонтова, что следовала сразу после упоминания богатырей, президент почему-то в Лужниках не цитировал. «Плохая им досталась доля: немногие вернулись с поля». План СВО трагических сценариев не предполагал.


Фото: Роман Яровицын / Коммерсантъ

Многие политологи и эксперты всех мастей написали много текстов о том, что властителям выгодно держать страну в режиме постоянной мобилизации, превращая Россию в осажденную крепость, окруженную врагами со всех сторон. Ровно 95 лет назад, в ноябре 1930 года, об осаде и врагах народа свой манифест написал Максим Горький. «Если враг не сдается, его истребляют» — так назывался первый вариант его статьи, которую в ноябре 1930 года одновременно опубликовали «Правда» и «Известия». Согласно исторической версии, Сталин лично поправил заголовок, заменив слово «истребляют» на слово «уничтожают». Горький получил гонорар — въехал в особняк мецената Степана Рябушинского на Малой Никитской, но счастья там не обрел. Писатель умер в 1936 году на первом этаже чужой роскошной усадьбы в окружении охранявших его сотрудников ГПУ, не дожив всего год до того, как начал реализовываться его призыв. Гражданская война, которой так опасался Горький, приобрела вполне отчетливые репрессивные формы.

Любое слово, сказанное в защиту насилия или в оправдание репрессий, ведет к ним заново. Любое ружье, висящее на стене, стреляет. Для этого даже необязательно цитировать лермонтовское «Бородино». «Кто сеет ветер, тот пожнет бурю» — сказано в ветхозаветной Книге пророка Осии (8-я глава, 7-й стих).

Сначала — умрите, живите — потом

На Международном славистском конгрессе в Париже, прошедшем в августе нынешнего года, историк и культуролог Михаил Эпштейн* говорил о трагедии, произошедшей в торгово-развлекательном комплексе «Зимняя вишня» в городе Кемерове 7 лет назад. Во время пожара там погибло 60 человек, в том числе 37 детей. Сразу после трагедии главный редактор вестника «На страже православия», академик православного богословского отделения Петровской академии наук и искусств, эксперт РПЦ Валерий Филимонов заявил буквально следующее: «Можем ли мы сказать, какой была бы земная участь детей, погибших в ТРК «Зимняя вишня»? Особенно в наше смутное время при всеобщем развращении многих и многих. Убереглись бы они от греха? Сохранили бы себя в чистоте для нетленной жизни будущего века или встали бы на путь погибели? Может, это было для них самым удобным временем для перехода к вечному блаженству?»

Валерий Филимонов, будучи высокопоставленным церковным деятелем, несомненно, с должной регулярностью участвовал в литургиях, молился, исповедовался и причащался. Как и те церковные деятели, архиепископы и священники, которые благословляют сегодня ядерное оружие массового поражения, машут на него кадилами и окропляют святой водой, а значит, изначально благословляют массовое убийство.


Валерий Филимонов. Фото: соцсети

Последний роман писателя и историка Владимира Шарова «Царство Агамемнона» был завершен незадолго до его смерти и опубликован в том же 2018 году. В логике героев «Царства», действующих как будто по внушению Священного Писания, совершается удивительный теологический переворот смыслов. Тот, кто мучает и убивает невинных людей, оказывает им наивысшее благо, поскольку сразу отправляет их в рай. Самые грозные властители и мучители вроде Ивана Грозного и Сталина, согласно этой концепции, — наибольшие благодетели человечества, поскольку одаряют тысячи своих жертв исходом в блаженную жизнь.

Главный герой «Царства Агамемнона», писатель и монах Николай Жестовский, говорит так: «Сталин соорудил огромный алтарь и, очищая нас, приносит жертву за жертвой. Необходимы гекатомбы очистительных жертв, чтобы искупить наши грехи. Он делает всё, чтобы нас спасти. Невинные, которые гибнут, станут нашими заступниками и молитвенниками перед Господом. Приняв страдания здесь, они будут избавлены от мук Страшного суда».

Для того чтобы оправдать властителя, не нужно обвинять его жертвы.

Достаточно утверждать, что жизнь в принципе штука сложная, и кто знает — может, всем этим жертвам лучше было умереть? Ведь только тогда нормальная жизнь у них и начнется. А если люди будут умирать героически (не от водки), то обретут то самое гражданское бессмертие, о котором писал в своем манифесте Харичев. Эта формула «новой веры» тоже лежит в основе некрополитики.

В своем выступлении на конференции в Париже Михаил Эпштейн также вспомнил слова, сказанные патриархом Кириллом после последней инаугурации Владимира Путина, 7 мая 2024 года. Напутствуя президента в Благовещенском соборе Кремля, патриарх произнес загадочную фразу: «И с дерзновением скажу: дай Бог, чтобы конец века и означал конец вашего пребывания во власти». О конце какого века говорит патриарх и почему он сам признает свое пожелание «дерзновенным»? Разумеется, не о столетии, не о приходе XXII века, когда президенту исполнилось бы 148 лет. «Век» в языке церковном — это перевод греческого «эон». В Новом Завете «эон» обозначает весь существующий мир, противопоставляясь «будущему веку (эону)», который наступит после конца света. «Благословение Божие да пребывает с вами в жизни вашей до скончания века, как мы говорим». Значит, речь идет о конце существующего мира.


Максим Козлов. Фото: pravmir.ru

Протоиерей Максим Козлов, председатель учебного комитета РПЦ, творчески развил мысль своего начальника — недавно с энтузиазмом поприветствовал испытание ядерного оружия: «Христиане раньше с радостью ожидали конца света, который приблизил бы Царство Божие».

Эти слова патриарха напоминают призыв А. Дугина осуществить назревший конец мира: «Надо думать не о том, наступит или не наступит конец мира, нам надо думать, как его осуществить. Это наша задача. Мы сами должны принять это решение. Мы, более того, должны найти способ, как закрыть эту историю».

Пожелание, чтобы конец эона совпал с концом пребывания Путина во власти, свидетельствует о том, что апокалипсическое безумие переместилось из фантазий Дугина и его коллег из кружка евразийцев в официальный нарратив богословия. Точно ли эти искания имеют христианскую почву?

Светлое прошлое

«Новая вера», обретению которой посвящен текст Харичева «Кто мы?», потому и новая, что заменяет собой православный канон, построенный на двух основных заповедях Нагорной проповеди: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим», и «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». Слова «любовь» давно нет ни в одном программном тексте, рожденном в недрах российских политиков. А вот «ядерное оружие» звучит в речах политиков все чаще. И все чаще оружию смерти пытаются приписать божественное начало.

Научный руководитель факультета мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ, почетный председатель президиума Совета по внешней и оборонной политике Сергей Караганов год назад выразился предельно прямо: «Ядерное оружие — это Божий дар, поэтому не применять его — грех. То, что у нас появилось ядерное оружие, — это вмешательство Всевышнего. Он помешал каким-то образом немцам, которые шли впереди всех, его обрести. Затем он помог руками Оппенгеймеров и Фуксов обрести его нам. Он таким образом спас человечество. Мы должны не гневить Бога — мы должны активно использовать оружие, которое нам дано для самоспасения».


Сергей Караганов. Фото: Владимир Гердо / ТАСС

Обожествление орудия смерти, отрицание смысла жизни, уверения в том, что умершие обретут наконец смысл и свет — вовсе не игра слов. Шутливые предположения, что кто-то там во власти сошел с ума, чрезвычайно ошибочны. Никто с ума не сошел. Некрополитика имеет свой фундамент, исторические корни, четкую рамку идеологии, которая восходит к временам сталинизма.

Доктор филологических наук, руководитель исследовательского проекта «Прагмема» Светлана Адоньева в недавнем интервью вспоминала: «Для меня было большой новостью узнать, что на первой Кремлевской елке, которая праздновалась в 1937 году, часть залов была посвящена Сталину, а часть залов — Пушкину, причем где-то 50 на 50. И все это было посвящено 100-летию со дня его смерти, Пушкин стал «нашим всем» именно после смерти, его образ был сконструирован».

Советская власть, уничтожив церковь, построила свою религию на ожидании светлого будущего — коммунизма, прообраза жизни если не вечной, то невероятно счастливой.

Сегодня власть строит веру в светлое прошлое, пытаясь заманить в орбиту «манифеста служения» всех, кто под руку подвернется — от Пушкина и Достоевского до Виктора Цоя и Сергея Бодрова. Они теперь все СВОи. Проблема одна — все герои этой эпохи умерли.


Главный храм Вооруженных сил РФ. Фото: Валерий Шарифулин / ТАСС

Время неизвестных героев

Воплощением «культурного кода» всегда служат исторические мемориалы. В России сегодня насчитывается почти 450 «памятников СВО» — именно событию, а не людям. Появились даже мемориалы образам — автомобилю УАЗ «Буханка», трем собакам и одному кенгуру. Все эти памятники похожи друг на друга и говорят о том, что страна не понимает, как говорить о фронте. Пантеоны «эпохи СВО» — эклектика смыслов и политических лозунгов. В камне изваяно все что можно: воины с автоматами и в балаклавах, дети на руках бойцов (и тоже в военной форме), лики Христа, флаги СССР, птицы и домашние животные, плачущие матери на руинах разрушенных городов. Никто так и не понял, как говорить о произошедшем. Создатели монументов на всякий случай пытаются сказать сразу всё.

Культуролог Светлана Еремеева считает, что «в ритмичных рядах черных пирамид нет идеи гибели за высокие идеалы, за страну, а есть идея военного порядка. Мы были воинами и остаемся ими после смерти. Такая Валгалла». Историк Константин Пахалюк, признанный в России «иноагентом», делает вывод: «Произошло двойное отчуждение человека: сначала государство отчуждает его от собственного тела, а затем и от памяти о нем. Россиян убеждают, что ваша жизнь не важна, а важна большая история. Это способ отчуждения россиян от реальности и, видимо, способ управления скорбью».

На российских погостах сегодня в камне увековечена коллективная судьба, единая жертва во имя служения государству. У древних славян погребальный культ строго определял место и символизм захоронения — так родились курганы и капища. Учебников истории тогда не было, поэтому курган был местом хранения памяти о событии. Не о людях. Россия сегодня таким ритуальным курганом и выглядит — это федеральный погост величия государства, единой народной судьбы и такой же неизбежной коллективной жертвы.

Государству всегда была нужна великая история, которая была важнее людей. Этой идее сегодня служат даже мертвые. Возможно, чуть позже главный вопрос этих трех с половиной лет и будет озвучен: если высшей доблестью государство считает смерть во имя себя, кто будет за страну жить? Некрополитика на этот вопрос ответа не дает. И даже не ищет.


Могилы погибших в ходе специальной военной операции, на воинском участке Южного кладбища Санкт-Петербурга. Фото: Артем Пряхин / Коммерсантъ

Послесловие. Язык смерти

Мы возвращались из дальней поездки на машине. Наступал вечер. В ноябре вблизи моря темнеет быстро. Мы стали искать ночлег. Департамент Авейрон, распложенный на юге французской Окситании, — не самое населенное место на земле. Но Google с первой попытки подсказал нам гостевой дом. Нас встретил пожилой хозяин, вежливо расспросил, откуда мы и куда. Узнав, что мы едем в сторону Барселоны, пожелал спокойной ночи и сообщил, что утром сделать кофе нам поможет его жена.

Когда мы спустились завтракать, Лена была уже на кухне. Когда ваш соотечественник начинает говорить на французском, вы сразу узнаете родной акцент. Он какой-то особенный, близкий уху. Почти сразу кто-то из нас спросил: «Вы говорите по-русски?» Я никогда не видел, чтобы человеку было так страшно от звука голоса, от трех сказанных на утренней кухне слов. Лене было страшно физически — в глазах появились слезы, губы дрожали, тело передернула судорога, чашка выпала из рук и разбилась. На шум вошел муж. Как раз в эту секунду Лена спросила: «А вы откуда?» Мы поспешили сказать, что из Барселоны, ее муж подтвердил. Она сказала в ответ всего два слова: «Слава богу». И убежала.

Лена вернулась через 40 минут, когда мы уже собирались уезжать. Она пришла извиниться. Ничего против нас она не имеет, ей очень неловко, что все так вышло. Дальше она все рассказала сама. Она из Лимана. Это маленький город в Краматорском районе. Там когда-то жили ее родители, потом они умерли, остались она и брат. Несколько лет назад Лена познакомилась в интернете с мужчиной, поехала знакомиться, так во Франции и осталась. У брата уже были жена и двое детей, они всей семьей остались в Лимане. В городе традиционно были пророссийские настроения. Родные Елены поддерживали Россию, «Крымскую весну» семья встретила если не с радостью, то с пониманием. В феврале 2022-го Лена была в Авейроне. В мае брат ей сказал, что в город вошли войска. В начале июня она узнала, что ее семьи больше нет. Погибли все: брат, его жена и двое детей. От чьих пуль или снарядов, она не знает. Спросить ей некого, да и родных это не вернет.

С тех пор она боится услышать русский язык. Нам — людям, говорящим на русском языке, какую бы позицию мы ни занимали, что бы ни думали и ни чувствовали — слышать такое тяжело. И я хотел было возразить, но вдруг понял главное. Она ведь говорит и о своем языке тоже. Русский язык для нее — родной. Именно его она теперь боится до дрожи.


Церемония захоронения останков неопознанных участников СВО в Луганске. Фото: Александр Река / ТАСС


Андрей Калитин*
* Внесен властями РФ в реестр «иноагентов»

(18+) НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН, РАСПРОСТРАНЕН И (ИЛИ) НАПРАВЛЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ КАЛИТИНЫМ АНДРЕЕМ СЕРГЕЕВИЧЕМ ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА КАЛИТИНА АНДРЕЯ СЕРГЕЕВИЧА.
15:01, 20 ноября 2025

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив