Спокойствие, только спокойствие..

pilka — 12.11.2010 Обычно я стараюсь быть спокойной. Мне кажется, что это успокаивает. Например, часто ко мне направляют беременных женщин, когда у ребенка нет сердцебиения. Они всегда плачут. Иногда без слез и стонов, но внутри – всегда. Смотришь на нее – вроде улыбается, «все в порядке, правда», а внутри – пустота, черные стены, покрытые мхом, и по ним ручьями стекают слезы. А иногда они бьются головой о стенку. Я смотрю на них, и тоже плачу. Изнутри, конечно, потому что врач должен быть спокойным, как скала. Врач должен быть таким, чтобы вот посмотрел на него, и знаешь, что все будет хорошо. Даже если сейчас полная херня.

Я всегда сижу с несбывшимися родителями и объясняю. У меня в голове уже записана маленькая речь, составленная из ответов на вопросы предыдущих пациентов. Ведь даже если они ничего не спрашивают, пустота внутри истязается криком: «Почему?!! Почему?!! Ведь я так ждала, так надеялась, ведь все было так хорошо! Я сказала маме, подругам, все радовались, так почему же?!! Почему именно я, аааа!!». И я закрываю входную дверь и начинаю объяснять. Говорю-говорю-говорю, и неважно, сколько пациентов ждет снаружи. Говорю, что, когда яйцеклетка и сперматозоид встречаются и сливаются, происходит сложный процесс деления хромосомов, настолько сложный, что очень часто случаются мутации. Что пятьдесят процентов беременностей перестают развиваться еще до того, как женщина знает, что беременна, еще до задержки. Что целых двадцать процентов из абортов случаются, когда женщина уже знает о своей беременности. Двадцать процентов! Что, чем раньше прекращается сердцебиение у такого «неправильного, нехорошего» зародыша, тем лучше, «представляете, если бы такое случилось на месяц позже? Или на три?». «Да, доктор», и мне кажется, что ей становится немножко, чуть-чуть легче. Очень важно подчеркнуть, что, так как зародыш все равно перестал бы развиваться, то совершенно неважно, насколько тяжелые вещи мама поднимала, что нет смысла обвинять себя в занятиях аэробикой, езде на джипе, хождении босиком и питье малинового сока. Это все он, не вы. Не повезло. Двадцать процентов – это же ого-го! Объясняю, что в следущий раз есть все те же восемьдесят процентов на отличную беременность и хорошенького ребеночка, говорю, что если тьфу-тьфу повторится еще раз, тогда начнем проверять маму, на свертываемость крови и генетику, в общем, говорю долго и много, чтобы заглушить кричащую пустоту. И мне кажется, это немного помогает.

Еще иногда у нас бывают срочные кесаревы. Как в «Приемном покое», только мы не такие красивые и напудренные, все равно, хватаем койку, и вперед. Например, когда сердцебиение ребенка при родах замедляется, и никак не хочет приходить в норму. И все ждут, и смотрят на меня, потому что я (я, блин!) должна решить, подождать ли еще минутку, или гнать в операционную. И, знаете, это непростое решение. Чувствуешь, как тикают секунды, слышишь замедленный монитор, и думаешь. А, когда решаешься – надо бежать. По мировым нормам, срочное кесарево – это когда вытаскиваешь ребенка за тридцать минут с принятия решения об операции. А за тридцать минут многое может случится. А ребенка может уже не случится. Поэтому желательно нужно успеть за десять минут приготовить женщину, сообщить анестезиологу+операционной+педиатру+банку крови, добежать с кроватью до лифта и влететь в операционную. И я стараюсь все это делать спокойно. Потому что беспокойствия и так хватает. По пути я улыбаюсь женщине и говорю: «Все будет хорошо. Зато скоро ты увидишь своего малыша. Это мальчик? Девочка? Когда родится, передай ему, что я хочу с ним поговорить, что это он тут вытворяет?». А внутри нервная трясущаяся пустота, и медленный стук монитора. И почему лифт не едет быстрее?

Когда забегаем в операционную, я меняюсь. Потому что, когда медсестры и анестезиологи видят спокойного врача, они тоже работают спокойно, слишком спокойно. Я влетаю в комнату, одеваю халат, хватаю скальпель и кричу: «Доктор, мы готовы! Можно начинать?»

Оперирую. Быстро, еще быстрее. Очень сосредоточенно. Отученные движения. И, только когда ребенок в руках педиатра, орущий, новенький и розовый, я начинаю дышать. Потому что я за него отвечаю. Блин.

А еще мы проводим исследования на кроликах. Каждый раз я прошу у них прощения. Они тупо смотрят на меня большими розовыми глазами, но я надеюсь, что, может быть, они хоть немного меня понимают. Вчера притащила к маме большушую коробку со льдом и поставила в морозильник. Я только не сказала, что среди льда там есть маленькая пробирка с кусочком кролика. И папе нельзя говорить. Съест еще.

А вот вчера, и будь проклят тот день, у меня приключилось дорожное-транспортое проишествие. Как ни странно, я была не виноватая. Он таки сам пришел. Еду себе за Данкой в садик, никого не трогаю, радуюсь, потому что купила себе офигенные сапоги, белые с помпончиками, а еще ребенку книжки приобрела, завернула в оберточную бумагу с принцессами, типа, подарок, ах, какая я хорошая мама. Притормозила в пробке, полная радости и умиления к самой себе. И вдруг кто-то меня в жопу – ба-бах! Не в мою личную жопу, а в машинину. Мы с машиной подскочили, и автопробегом в переднюю тачку – ба-бах! Вернее, только один «баах!», потому что у мащины передо мной оказалась только маленькая царапка, зато водительница оказалась беременной. Хороший заголовок для газеты, «врач-гинеколог в сапогах с помпончиками пытался переехать беременную женщину». Один раз у меня уже была маленькая авария. Оказывается, я на эти дела реагирую тупо автоматически. Если бы я была собакой Павлова, то хозяин, который Павлов, точно дал бы мне косточку, даже с мяском, за особое отличие. Наверное, когда голова еще летит вперед, а тело, придавленное ремнем, остается далеко позади, весь сложный процесс физиологически давит на мозговой центр слезливости.

Центр включился, я тупо посмотрела на дым, элегантно выбивающийся из под капота, и начала реветь. Подбежал водитель машины сзади, маленький поц в кипе и бородке, и начал извиняться и спрашивать, в порядке ли я. Может быть, он из тех, которые ревут, когда все в порядке, но, когда у меня все в порядке, я обычно улыбаюсь. Ненакрашенная женщина сидит в облезой Мазде 96 года и ревет, и в этом предложении нет ни одного слова, которое в порядке, кроме «в» и «сидит». Не люблю таких людей, невнимательных. Лучше бы на дорогу смотрел. Потом я сообразила, что кто-то должен забрать ребенка, вспомнила про подарок и разревелась еще больше. Начала звонить мужу, звонков десять, наверное, и с каждым гудком мне становилось все грустнее, что выражалось в новых соленых водопадах. Муж ответил, сказал, что находится в двух часах езды, что не прибавило мне хорошего настроения, и посоветовал, чтобы папа ехал за малой на такси. Какие-то люди говорили, чтоб я села и попила воды. Они думали, что я сошла с ума, и у меня истерика. Хорошо, что они не знали, что я гинеколог, и в какой больнице я работаю. А я все думала, что мой незабранный безподарочный ребенок сидит в садике и думает, как ему не повезло с родителями. Оказалось, что сообщив папе, я разворошила любящее осиное гнездо, потому что родители стали названивать без перерыва. На улице Арлозорова постепенно матеарилизовался огромный цирк, программа для тех, кто не спит. Приехали полиция и скорая помощь, незнакомые люди просили у меня какие-то данные, а я стояла и ревела. Выступление девочки на шаре. Потом будут медведи на велосипедах. Я нашла все документы. С трудом, потому что они все какие-то одинаковые. Полицейский спросил, что у меня болит. Он бы очень удивился, зная, что эта сопливая красноносая баба считает себя довольно-таки спокойным человеком. Я сказала: «Шея», и мне сказали, что нужно ехать в больницу. Машина тоже рыдала, из под нее вытекали вода и масло.

Багажник не закрывался. Наверное, ему мешала большущая вмятина посередине. Вот уже несколько лет я возила в нем половину своей жизни. Автомобиль – это не роскошь, но куда положить тапки, в которых ходят на море? Тапки и остальные полжизни в срочном порядке пришлось перетаскивать на заднее сиденье, дабы не сперли. Полицейские и санитары завороженно наблюдали, как залитый слезами гинеколог, пыхтя и икая, деловито перетаскивает кучу мешков, коробки с хлопьями, консервированные грибы и соленые огурцы(а что? они же могут там долго лежать! а домой их нести тяжело! и вообще вам какое дело?), игрушки для моря и, самое главное, Данкин самокат. Сапоги запихала под сиденье, и только из-за этого можно было неделю скорбить. А еще я вытащила аудиодиск, чтобы в гараже не смеялись, никому не говорите, «Семь навыков высокоэффективных людей». Я уже дошла до пятого навыка, на нем и был ба-бах.

После того, как в багажнике остались только бутылки с маслом и водой (все равно я не знаю, куда их заливать), я сдалась, и меня повезли в больницу. Болела шея и голова. Каждый раз, как я вспоминала про подарок и ребенка, во мне пробуждались очередные слезные бури, и санитары старательно меряли мне давление и пульс. Все было в норме, кроме включенного слезового центра.

Потом все было хорошо, и меня отпустили домой. Ревение понемногу прошло.

А сегодня у меня улетел шарик. Серьезно. Такой, летучий, с шестью принцессами, мы считали. Гелий из него почти весь вышел, и шарик уже неделю слонялся по комнатам, тихонько шаркая по полу. Сегодня я окончательно решила его выкинуть, когда ребенок уйдет на кружок плавания, и положила шарик на кухонный стул. Я же высокоэффективная. Прихожу забрать мусор – а шарика нет.

Улетел в окно.

И – отгадайте-ка, что я сделала?

Правильно, разревелась.

А чего это он, блин?..

Даже шарику я не нужна, ааааа!...

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив