Спасибо

greenarine — 09.10.2012 Сегодня вспоминала свой первый приезд в Москву. Тот, роковой, решающий, который отрезал все пути назад. Который разом, нахрапом, безоговорочно сделал меня понаехавшей. Навсегда понаехавшей.

Мне было 23, я только отучилась в институте имени В.Я. Брюсова, это сейчас он называется университетом, а раньше был просто институтом, длинное, неуютное, выгнутое дугой здание с многочисленными гулкими аудиториями, после поступления мы узнали, что когда-то здесь располагалась психиатрическая больница, а потом сумасшедших перевезли куда-то в другое место, в старый Норк, кажется, а пустующее здание передали институту русского и иностранных языков имени В.Я. Брюсова.

Брюсов, русский до мозга костей человек, поэт, драматург, литературовед, потрясённый страшными событиями 15-го года – чудовищной резнёй, погромами, проникся к нам любовью и перевёл почти всю нашу поэзию на русский, тем самым спасая её от уничтожения и забвения. Я не знаю, откуда берутся такие люди. Мотивы их геройства необъяснимы, дела их непостижимо прекрасны. Я не знаю, откуда берутся эти сказочные люди. И где находятся те волшебные двери, куда можно поскрестись пальцем, прислониться лбом и прошептать – спасибо. Спасибо.

Времена были сумасшедшие – война, холод, блокада – бесконечная, выматывающая. Есть по большому счёту было нечего, жить не на что, но мы как-то выстояли, не сломались, нами нужно было дорожить, держаться за нас, как за спасательные круги, а правителям было начхать, правители делили должности, давились бюджетными деньгами и приходящей из-за границы гуманитарной помощью. Диаспора – огромная, богатая, готова была снять с себя последние портки, лишь бы вытянуть страну из чёрной дыры. Но помощь оседала где-то наверху, в бездонных карманах беспринципных, слепых, бессовестных людей. Мне 41, я давно уже не маленькая, я давно уже всё понимаю, но у меня до сих пор трясутся руки, когда я об этом вспоминаю.

Уезжать из Армении было невыносимо больно, там, в маленьком городке, в пяти километрах от неспокойной границы, оставалась моя семья – папа, мама, три сестры и брат. Я бы врачей и учителей, в те тяжёлые годы самозабвенно делающих своё дело – в промозглых помещениях, в невыносимых условиях, под чудовищной бомбёжкой, носила бы на руках. Они вытянули целое поколение – на голом энтузиазме, на любви к ближнему, на патриотизме. Это сейчас слово патриотизм обесценилось так, что люди морщатся, произнося его. Тогда патриотизм был не пустым звуком. Это была безусловная и безоговорочная любовь к родине.
Так вот, о людях, за которых надо держаться, как за спасательные круги. Мне уточнить сумму пенсии, которую сегодня они получают?
Хотя что там уточнять, в России такая же ситуация.

Приехала я в Москву с двумя чемоданами, в одном лежала одежда и крепко свёрнутое кулёчком пуховое одеяло – финское, розовое, невероятно лёгкое, очень тёплое. Во втором, неподъёмном, были книги, самые-самые, те, с которыми нельзя расставаться. Фриш, Фолкнер, Дюррениматт. Чехов. На самом верху, перетянутый крест-накрест чемоданными лямками, лежал «Неожиданный визит» – сборник рассказов и повестей писательниц ГДР. С какой-то поры, видимо, просчитав всё наперёд и смирившись с тем, что когда-нибудь нам придётся расстаться – надолго, на расстояния, мама покупала книги в двух экземплярах – мне и себе. Я уехала из дома и увезла все свои книги. И никогда с ними больше не расставалась.

В Москве был комендантский час – октябрь 93-го, обстрел Белого дома, по городу разъезжали патрули, один такой патруль остановил машину, попросил открыть чемоданы, поинтересовался, зачем я приехала.
-За вторым высшим,- ответила я.
-Вы осторожнее, видите какая ситуация в городе,- пробурчал пожилой военный, ковыряясь в моих вещах,- знаете что такое комендантский час?
-Знаю.
-Откуда?
-Я из Армении. У нас там последние восемь лет перманентный комендантский час.
-А! Ясно!- он захлопнул чемодан, вернул мне паспорт.- Удачной вам учёбы.

С учёбой не сложилось, надо было работать, город был чужим, тёмным, незнакомым. Я боялась его, он боялся меня, так и жили, в постоянном страхе друг перед другом.
Сначала в моей эмигрантской жизни случился «Интурист». Те годы, что я наблюдала Москву и её приезжих в окошко обменного пункта гостиницы, промелькнули, словно в тумане. По первости, по глупости, мне это время казались чёрным провалом, бездонной дырой, куда я спустила пять лет своей жизни. Только потом я сообразила, что это была самая настоящая школа жизни, моя вторая большая война, которой тоже не удалось меня сломить. Благодаря моим родным и близким, незримое присутствие и поддержку которых я ощущала всегда. И благодаря людям, которые меня окружали здесь, в Москве.

Мне всегда везло на хороших людей. Они появлялись в моей жизни нежданно, непрошеными гостями, оставались надолго, вели меня, как слепого котёнка, за руку, сквозь мглу, открывали запертые двери, смыкали ладони над головой, когда шли дожди… А потом, удостоверившись, что я встала на ноги, отступали, растворялись в прошлом, рушили мосты и обрывали провода. Уходили навсегда. Не докричаться, не достучаться, не дозвониться.

Тётя Поля, Полина Михайловна Мещерякова, моя квартирная хозяйка. Добрая, отзывчивая, заботливая. Прекрасная. Я зарабатывала какие-то крохи – пятьдесят долларов, тридцать из которых отдавала за комнату. Она меня подкармливала – то супу нальёт, то конфет к чаю предложит. К концу каждого месяца у нас случались скандалы – она отказывалась брать у меня деньги, хотя сама еле концы с концами сводила.

Ольга Фёдоровна, моя первая начальница, взбалмошная, капризная, пьющая, матерящаяся так, что соотношение литературного языка и обсценной лексики приходилось один к пяти. Чтобы понять, что ей от тебя надо, нужно было включать сознание на каждом пятом слове, иначе можно было запутаться в сплошном потоке виртуозного семиэтажного мата. Она могла нагрубить, могла накричать. Но в трудную минуту всегда была рядом. Всегда. В банке несколько раз порывались меня уволить, мотивируя это отсутствием московской прописки. Ольга Фёдоровна каждый раз меня отстаивала. Каждый раз билась за меня до последнего.

Лена Погорелова, коллега по работе – смешливая, наивная, бесконечно преданная своей семье – тётке-шизофреничке, матери-алкоголичке и неуправляемому сыну – пубертат, что поделаешь. Мы с ней успели побывать и горе-бизнесменшами (слава богу, несильно погорели, отделались испугом), и литейной мастерской с грехом пополам руководили. В подчинении у нас было пять крепко пьющих мастеров, которых я боялась, как огня. Лена отодвигала меня своей могучей рукой – посиди тут на табуреточке, дохлик, ласково говорила она мне. Откидывала голову, выпячивала грудь и шла танком на мужиков. Через пять минут цех стоял на ушах, работа кипела, а Лена, утирая пот со лба, заваривала чай с мятой и лимоном.
-Хоть тут отдохну, а то дома такой бердак!- закатывала она глаза и громко отхлёбывала из большой чашки.

Мне всегда везло на сильных женщин. На чудесных женщин. Они вели меня всю жизнь, они заслоняли плечом, дули на ранки, когда было особенно вава. Мои ангелы-хранители, мои девочки.
Я помню о них только хорошее. Я люблю каждую всем сердцем.
Без них я, непрошеная понаехавшая, не смогла бы так быстро слиться с Москвой. Без них я не стала бы той, кем являюсь сейчас.
Спасибо вам, мои дорогие, за всё.
Спасибо.




А финское одеяло я выкинула совсем недавно, в конце этого лета. Оно было уже старенькое, осыпалось пухом и перьями, но я никак не решалась с ним расстаться. Так и укрывалась им все двадцать лет своей понаехавшей жизни.
Выкинула в августе, когда оно развалилось. Совсем.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив