Солярис (СССР, 1972)


Солярис
Режиссер Андрей Тарковский
СССР, 1972 год
Когда этот фильм посмотрел автор одноименного романа Станислав Лем, он его категорически не принял. Он писал о своем, а Тарковский сделал кино о своем. Два великих одиночества не поняли друг друга.
Вы же помните сюжет, правда? Над отдаленной планетой крутится орбитальная станция. Планету покрывает Oкеан, больше на ней нет ничего и никого. В станции, над планетой – ученые, которые планету изучают. Тем временем на Земле становится все менее понятно, стоит ли тратить финансы на поддержание станции в рабочем состоянии и вообще – нужен ли и людям, и науке этот самый Солярис?
К ученым вылетает психолог Крис Кельвин и обнаруживает, что один из троих покончил с собой, а двое других пребывают в полном неадеквате, хоть и по-разному. А под ними колышется Океан, про который поговаривают, что он и есть инопланетный разум, который человек так хочет увидеть и никак не может. В первую же ночь к Кельвину является жена, которая давным-давно покончила с собой. И во вторую. И в третью.
«Дело не в советской власти, а в собственном несовершенстве», - сказал когда-то великий пьяница советского кино Геннадий Шпаликов. Посмертную книгу Шпаликова оформлял Михаил Ромадин, бывший художником-постановщиком на «Солярисе». Всех троих нет в живых, и спросить не у кого, о чем же Тарковский снимал фильм? Мне Ромадин рассказывал, что по первости Андрей Арсеньевич хотел убрать из кадра все приметы внеземного-космического, вплоть до того, что настаивал: окна на станции должны быть земными, с форточками и шпингалетами – но потом от этой идеи отказался. Не знаю, какой из этого сделать вывод.
Лем честно сказал, о чем его роман: о первой встрече с неизвестным и непонятным. Может быть, лукавил. Тарковский говорил, что его фильм – о том, что нравственность и мораль мы уносим с собой туда, куда отправляемся. Может быть, ошибался.
Думаю, «Солярис» стал первым для Тарковского опытом в выражении кинематографическим путем собственного несовершенства. Он взыскивал невероятных моральных и художественных высот, а сам был человеком неприятным во многих отношениях, чем, скорее всего, сам мучился, как и многим другим – но тут «Мартиролог» читать надо, а это не самое приятное чтение.
Но о несовершенстве. Нельзя не согласиться — мы уносим с собой куда угодно (в том числе и в космос) свою мораль и нравственность, но и грехи свои уносим тоже, все свое – при нас. И Океан ни при чем. Он просто с любопытством транслирует герою Донатаса Баниониса, сыгравшему Кельвина, героиню Натальи Бондарчук, которую вытащил из его виноватой памяти. Тарковский, наверное, думал об Океане как о планетарных размеров совести. Лем думал по-другому. А в фильме все вообще оказалось по-третьему.
...Тарковский очень любил академическое искусство, классические
артефакты – картины Рембрандта, музыку Баха, например. В коде
картины все это слилось воедино: Кельвин возвращается к отцу и на
пороге отчего дома падает на колени перед ним, застывая в позе
блудного сына с одноименного рембрандтовского полотна; звучит
Бах, а потом камера подымается вверх, и мы видим, что ни на какой
не на Земле они, а плывут на крохотном островке в солярисовском
океане. Многозначительный финал, достаточно изящный при всей своей
прямолинейности; лет двадцать пять кряду он был постоянным
предметом обсуждения и восхищения интеллигенции; мне же он
представляется ходульным и излишне выспренним.
С другой стороны, если вспомнить несколько строчек того же
Шпаликова, то все почему-то становится логичным и законченным.
По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.
Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того, что ищем,
Ни тебе, ни мне.