Смерть и Белоснежка Часть 1
sovenok101 — 28.07.2024
— Месяц?
Женщина кивала. Её сгорбленные плечи вздрагивали. Голос звучал тихо, но твёрдо.
— Она тут учится. Вырвалась на свободу, понимаете? Дома я следила... Она тоже приучена. Глюкоза, скорость на помпе вовремя менять, это она делает. А в остальном... Пытается жить как все. Про ухо нам не говорила. Чтобы не тревожить.
Горечь в словах матери имела запах гнева. Док вдруг захотелось заслонить от неё девочку на койке слева. Не потому, что мать неправа, а потому что... Бесполезно это. И нужен тут не гнев.
— Дурёха она, конечно, — Док устало плюхнулась на стул в ординаторской. Диана налила кипятку в кружку с давно остывшим чаем. — Месяц лечить ухо антибиотиками, выбранными в интернете! Когда гной уже течёт и температура не снижается.
— К врачу не ходила? — Диана догадывалась, какой будет ответ.
— Сходила как-то. Но врач услышал про диабет, увидел гной и начал настаивать на больнице. А она не согласилась. Ну и... Голова заболела, начала пить обезболивающие. Родители заволновались, когда она на звонки перестала отвечать и в мессенджерах. Приехали, взломали дверь. И вот. Ты к ней там не подходила? — она обернулась к дальнему углу, где гоняла по экрану монитора шарики фигура в чёрном плаще с капюшоном.
— Почти, — прозвучало из-под капюшона. — Родители ворвались, мать закричала, и она вернулась. А я чуть не оглохла.
— Тебя можно отогнать криком? — удивилась Диана.
— Нельзя, — отрезала Смерть. — Но можно умирающего э... переубедить. Тут всё очень тонко, рядом с границей, — Смерть закончила игру и направилась к кофеварке.
Диана завороженно смотрела, как пальцы с зеленовато-перламутровым маникюром сжимают ручку чашки. Раздалось шипение и в чашку ливануло коричневой струёй. Док достала из холодильника пачку сливок и протянула Смерти.
— Не хочешь погреть в микроволновке?
— Нет, спасибо, — качнула капюшоном Смерть. — Предпочитаю чуть тёпленький.
— Док кивнула и заглянула в сахарницу. «Надо будет купить ещё», — мелькнуло в голове.
Сахар!
— Глюкоза пляшет, как ненормальная, — Диана тряхнула глюкометр, как будто цифра на мониторчике могла измениться.
— Давай каждый час проверять, — вздохнула Док.
Пациентку не портила ни трубка во рту, присоединенная к голубым гармошкам шлангов ИВЛ, ни зонд, торчащий из носа, ни мокрые кусочки марли, прикрывающие глаза, ни повязка на правом ухе. Она лежала спокойная, юная и невозможно красивая. Светлые волосы Алла заплела в две толстые косички. Вазелин на пухлых губах смотрелся как клубничный блеск. Тени вокруг чуть запавших глаз напоминали профессионально выполненный smoky eyes. Бежевый маникюр ещё не успел отрасти.
«Белоснежка спала так же, — подумала Алла. — Интересно, кто ей менял бельё и поворачивал, чтобы пролежней не было? И кормил? И слизистые обрабатывал? Гномы? Молодцы, ребята!»
— Красивая! — вздохнула она вслух.
— Девочки с диабетом всегда красивые. И выглядят очень юными. Дурят похлеще мальчишек.
— Интересно, почему? Их же так берегут: все эти инсулины, хлебные единицы, обследования. Столько сил вложено!
— Именно сил. Родителей с врачами. А для ребёнка узда, клетка, напоминание, что он не нормальный. И вот она, взрослая жизнь. Можно побыть нормальным, без инсулина. Как все.
— Но они же не могут!
— Сколько-то дней могут. Потом попадают к нам. Или инсулин продолжают, а глюкозу не измеряют. Или наоборот: колют больше инсулина, чтобы больше вкусного съесть. И гипуют. Сложно это, быть взрослым... Вытаскиваешь их, приводишь в порядок, убеждаешь, а они опять. Мечтают о свободе от инсулина. Дурынды. Когда инсулина не было, такие как они просто умирали.
— Но их можно понять, — Алла демонстративно поправила одеяло на подопечной.
— Можно, — кивнула Диана. — Они диабет не выбирали. И родителей можно: они здоровье ребёнка охраняют. И нас можно: столько усилий и часто безтолку. Всех понимаем и всем плохо. Пошли лучше работать.
— Всех понимаем и всем плохо, — ворчала Док в ординаторской.
Всё было не плохо, а очень плохо. В операционной ЛОР раздолбал Белоснежке кость за ухом, проникнув в святая святых – среднее ухо. Оттуда вытек зеленый гной, им же промокала повязка, которую каждый день ЛОР заботливо менял, каждый раз сообщая, что стало чуть-чуть получше. «Но до мозга там – только тоненькая оболочка», – вздыхал он каждый раз. Примерно так же вздыхала Док, через день извлекая зелёного цвета ликвор из изящного позвоночника. Мозг Белоснежки горел, с ним горело измученное тело, и потушить его не удавалось.
Кровь охлаждалась специальным аппаратом. Он же пытался удалить из неё всякую пакость, которой наполняли тело зловредные бактерии. Но пока бактерии брали верх и пожар продолжал полыхать. Белоснежка лежала румяная и горячая. Алла с Дианой помогали аппарату с помощью мокрых простыней и грелок со льдом. Док размышляла, не усилить ли и так сложную комбинацию антибиотиков ещё одним.
Мать с отцом приходили каждый полдень и оставались до заката. Мать рыдала с одной стороны кровати. Отец с другой повторял, что всё будет хорошо. «Я оптимист!» - говорил он Алле. По лицу Дианы было видно, что она не одобряет оптимистов, по крайней мере, здесь. Перед тем, как проводить родителей к выходу, Алла напоминала обоим, что надо есть и хоть как-нибудь спать. «Присмотрите за ней», – говорила она отцу Белоснежки. «Проследите, чтобы он поел и смог поспать!» — шептала Диана матери Белоснежки, протягивая очередную пачку салфеток. Но похоже, добрые советы были бессмысленны. С добрыми советами всегда так!
— Мы даже не знаем, сохранился ли мозг, — честно отвечала Док на очередной поток вопросов, перемежающихся иканием и всхлипыванием. — Нам бы разбудить да посмотреть, но при такой лихорадке её не разбудишь. Может она уже и не способна проснуться.
— Конечно способна! — отвечал отец, икая. — Проснётся и ещё посмеётся над нами всеми. Я оптимист! — добавлял он на случай, если кто забыл.
Однажды Алла не выдержала. Вкатив в палату очередную тележку с растворами, она неуклюже влепилась в спинку кровати, разбив сразу две банки с глюкозой. Поохав и почертыхавшись, притащила швабру и полведра воды и принялась демонстративно неумело орудовать шваброй. Сработало: мать Белоснежки отобрала у неё швабру и начала размазывать глюкозу по полу, одновременно разбрасывая осколки. Отец Белоснежки увернулся от пары самых крупных, затем подобрал их. А потом, охая и хватаясь за поясницу, полез собирать остальные. Давно не чищенные ботинки с чавканьем отрывались от сладкого пола. Мать Белоснежки хорошенько прополоскала тряпку в раковине и снова принялась тереть шваброй. Алла поменяла капельницы, шприц в инфузомате, ввела в зонд питание, сменила высохшую простыню и грелку с растаявшим льдом, и всё это в блаженной тишине.
Мать Белоснежки трижды вымыла пол в палате, выстирала в раковине тряпку, затем набрала целую охапку бумажных полотенец, налила на них чего-то с резко-лимонным запахом из санитайзера и начала оттирать от сладких брызг (не видных, но она знала, что они там есть!) стены палаты. Оттерев стены – Алла еле успевала защитить от решительных взмахов испуганно попискивающую аппаратуру – она решительно потребовала стремянку: «Я точно видела, что она у вас есть!» Алла принесла стремянку и ведро с тряпкой и шваброй: на них красовалась красного цвета корявая надпись: «Для потолка». Мать Белоснежки налила в ведро побольше жидкости из санитайзера, выполоскала в нем тряпку и полезла на шатающуюся стремянку.
Отец Белоснежки к этому времени куда-то исчез. Алла подумала, что мать просто смела его с пола вместе с осколками.
Покончив с потолком – от усиленного мытья пострадали два светильника, но Диана вызвала электрика и тот быстро всё починил, порадовавшись заботливо подставленной стремянке, — покончив с потолком, мать Белоснежки выбралась в коридор. Диана закатила глаза к потолку, отобрала у неё предыдущий набор и вручила швабру, тряпку и ведро с надписями «Пол в коридоре». Уборщицу Айю заперли в комнате отдыха в обнимку с кофейником, кучей бутербродов и кульком конфет.
-- Надо! – уговаривала её Алла. – Иногда ради благополучия пациентки и такое приходится терпеть.
-- А вдруг она возьмёт не ту швабру! – брызгала Айя крошками хлеба и ветчины.
-- Не возьмёт, Диана присматривает!
Но Диана отвлеклась: как раз привезли нового пациента. Мать Белоснежки, увернувшись от ярко-жёлтой каталки и двух скоряков в синем, махнула им вслед шваброй, шагнула вбок и оказалась в ординаторской. Стол с крошками и разводами от кофе взывал о помощи. Мать Белоснежки отложила швабру и снова вооружилась бумажными полотенцами, пропитанными жидкостью из санитайзера. От стола она перешла к лоснящимся кожаным сиденьям и спинкам стульев. Потом к ножкам. Потом к подлокотникам дивана. Сам диван чистить она не решилась – обивка и так слезала с него белыми клоками, напоминавшими перхоть. Зато столы с компьютерами оказались кладезями пыли и крошек, особенно со стороны стены. Радуясь пыли и пустоте, мать Белоснежки начала напевать себе под нос про то, как по небу плывут белые кораблики, наполненные дождем. Пока не услышала рассерженное «Но-но!» и не поняла, что пытается стереть с подлокотника компьютерного кресла локоть в чёрном рукаве.
Кресло развернулось и обнаружило фигуру в чёрном плаще с капюшоном. На чёрном мониторе мерцала шариками древняя Зума, мать Белоснежки когда-то тоже любила расстреливать шарики. Фигура показалась знакомой.
— Я тебя видела! – крикнула она, перехватив швабру наперевес. – У Тайи в квартире, когда она…когда мы…
— Я тоже тебя видела, — ответила Смерть. – И что с того?
— Не смей приближаться к моей дочери!
— А то что?
Мать Белоснежки взмахнула шваброй. Швабра прошла насквозь прямо через капюшон. Капюшон качнулся из стороны в сторону.
— Ещё идеи будут? – ехидно спросила Смерть.
Мать Белоснежки схватила ведро с лимонной жидкостью и плеснула в сторону капюшона. Смерть вскочила, у неё за спиной ядовито-лимонная жидкость стекала с монитора и обильно пропитывала клавиатуру.
— Ополоумела? – заорала Смерть басом.
Прибежавшие Док с Дианой обнаружили безнадежно залитый компьютерный стол со всем содержимым, мокрое кресло, Смерть в позе руки-в-боки и мать Белоснежки, со всей дури вбивающая швабру в остроконечный капюшон.
Диана отпихнула в сторону мать Белоснежки и бросилась спасать клавиатуру. Док схватилась за обеденный стол и затряслась от хохота. Прибежавшая последней Алла обняла мать Белоснежки за плечи, отобрала швабру, усадила на стул (ещё мокрый) и сунула в руки чашку с водой. Вода тут же выплеснулась в сторону Смерти, а чашку мать Белоснежки отправилась отмывать в залитой кофе раковине. Оттерев со стенок чашки вековые коричневые наслоения, она двумя точными взмахами отчистила поверхность стоящей рядом тумбочки, водрузила туда чашку донышком вверх и принялась драить раковину.
Док прекратила смеяться и принялась готовить кофе. Смерть набрала бумажных полотенец и протерла кресло.
— Твой плащ способен промокнуть? – приподняла уши Док.
—Нет. Но это не повод сидеть в луже, – отрезала Смерть.
Диана опрокинула клавиатуру на дорожку из полотенец, надеясь, что лимонная жидкость вытечет сама. С монитора она стёрла всё, что удалось стереть, и теперь раздумывала: попробовать включить или на всякий случай подержать его в мешке с рисом. В итоге, за неимением риса она решительно нажала кнопку включения. Монитор моргнул и зашуршал. Диана глубоко вздохнула.
— Тебе пора к дочери, – заявила Смерть, ткнув пальцем с кровавым манткюром в сторону матери Белоснежки.
Отец Белоснежки теперь появлялся раз в несколько дней, на полчаса, не больше.
— Он работает. Кто-то должен ходить на работу, – оправдывалась мать Белоснежки.
Сама же она поселилась прямо в блоке. После встречи со Смертью уходить отказалась категорически.
— Я вам доверяю, — отмахивалась она на все уговоры Док. – Но вдруг эта, –бросок кулаком в сторону ординаторской. – Вдруг она опять подойдёт! Я хоть закричу.
Оскорбив таким образом монитор и аппарат ИВЛ одновременно, она гордо устраивалась на стуле слева от дочери. Белоснежка теперь каждый день лежала с новой прической. Светлые локоны постоянно промокали от испарины и от грелок со льдом, но мать брала пальцами по одной прядке и расчесывала какой-то специальной щеточкой до полного высыхания. Когда ногти с бежевым лаком отрасли, мать притащила специальную машинку для снятия покрытия и обновила маникюр, заменив бежевый на матовый нюд. Простыни и пеленки теперь были натянуты без единой складочки. Почти прозрачные кисти мать массировала не реже шести раз в день, нереально маленькие стопы тоже. Педикюр она собиралась обновить где-то через неделю. На тумбочке выстроились лосьоны, флакончики гигиенической помады, увлажняющего крема, крема для рук и масла для кутикулы. А ещё флакончик с пульверизатором розовато-дымчатого цвета – Алла пробовала такую туалетную воду в очень дорогом бутике: как-то забрела на распродажу, но даже по распродаже всё было слишком дорого. Отдельно лежала стопка книг: мама читала Белоснежке по вечерам, перед сном.
В палате теперь была не просто чистота – в реанимации любая грязь не проникает дальше предбанника – нет, теперь там царил противоестественный порядок. Монитор на полке стоял ровно по центру. Шланги аппарата ИВЛ крепились к металлической руке – удлинителю исключительно симметрично. Провода монитора всегда были расправлены и лежали вдоль подушки невозможно ровно. А у подушки был такой вид, будто её только что взбили и отутюжили по углам.
У стены стояла громадная дамская сумка красной кожи. Сумка явно обладала уменьшающими чарами. Мать Белоснежки извлекала оттуда пачки влажных и сухих салфеток, термосы с компотом, контейнеры с обедом (Диана предлагала ей больничную, вполне вкусную еду, но та категорически отказалась), чистые сорочки – она выбила для Белоснежки право лежать в домашних, разрезанных сзади и спереди, чтобы легко надевать и легко же крепить электроды монитора. Ещё из сумки регулярно извлекались полотенца, тёплый плед, надувная подушка, чистые носки, пушистая розовая пижама, плейер и пара детективов в мягкой обложке. А однажды мать Белоснежки достала настоящий фотоальбом и протянула Алле со словами «Вот какая моя Таечка, смотрите! Тут она до болезни. Красавица, правда?» Алла рассматривала пятилетнюю девочку, напоминавшую пушистого ангелочка в разноцветных платьицах и шляпках. Почему Таечка? С трудом вспомнила, что у Белоснежки есть своё, настоящее имя.
— Она в шесть лет заболела, – объясняла мать. – Вроде грипп, потом решили, что отравилась: рвало её сильно. Потом заснула и я не могла её добудиться. Пришел врач, измерил сахар и сразу в больницу. А там уж нам объяснили…Мы сначала думали, ошибка. Муж думал. Я-то в глубине души сразу поняла. А он надеялся. Возил её по целителям, потом по монастырям, - она смущённо фыркнула, - даже к экстрасенсу. Я не возражала, только инсулин колола, не давала отказаться. Они оба меня ненавидели. Но врач объяснил, чем это может…Потом муж смирился. Таюшка пряталась, конечно, от уколов, но что она могла, в реальности? С помпой стало легче. Она стеснялась поначалу, особенно, когда в школу пошла. А потом успокоилась, даже показывала подружкам. И не срывалась особо. На обследовании врач говорил: молодцы мы, никаких осложнений, так мол держать. И вот…Отпустили её учиться. Я-то всегда её чуть что, лечить начинала, сразу. Чуть горло заболи, сразу к доктору. А тут ухо! Ну как так!
Алла листла альбом, пока мать Белоснежки доставала пачку ароматных платочков и шумно сморкалась. Белоснежка с огромным мячом. Белоснежка с папой и мамой на пляже – в купальнике с оборочками и широкополой шляпе. Белоснежка на пони. Белоснежка на коньках в серебристой курточке и шапке с огромным помпоном. С папой на горнолыжном подъёмнике. С подружками и розовощёкими аниматорами перед огромным тортом с розовым замком с шестью свечками.
— Она и сейчас красивая, очень! – искренне сказала она матери, взяв ту за мокрую ладонь.
Ухо действительно очистилось. Повязки теперь промокали прозрачной жидкостью. ЛОР был доволен. Чуть приподняла уши и Док, когда из воткнутой в позвоночник иголки потекла не зеленая, а чуть желтоватая, почти прозрачная жидкость. Температура теперь не поднималась выше 38С, даже без мокрой простыни и грелки со льдом на лбу. Однажды ЛОР забрал Белоснежку в операционную и вернул с трубкой, торчащей из середины шеи. Лицо, избавившись от трубки во рту, стало ещё красивее.
— Завтра разбудим, - пообещала Док матери Белоснежки. Та разрыдалась, теперь от надежды.
— Не ожидайте многого, она может и не проснуться! – остудила её пыл Док.
Но Белоснежка проснулась, через сутки после отключения снотворного. Глаза с зрачками-точками сначала бездумно смотрели в потолок, потом уставились на лицо матери. Пришла Док, склонилась над Белоснежкой, представилась, попросила закрыть глаза, показать язык, сжать руки. Белоснежка выполнила задание, правда довольно медленно. Док выглядела довольной. Мать обильно поливала слезами прозрачную ладонь со слабо сжимающимися пальцами.
Вечером пришел отец Белоснежки. Мать уже перестала рыдать и занялась делом. Белоснежка лежала с приподнятым изголовьем, на пышно взбитой подушке, в свежей сорочке, с расчесанными светлыми волосами, и с вишневым блеском на губах. Она без любопытства смотрела вокруг, словно из глубины своей болезни. Отец не замечал ни её отстраненности, ни откровенного равнодушия к новостям. Он рассказывал, что всегда знал, что она справится, что она умница и что всё будет хорошо. Он вываливал на Белоснежку рассказы про ливни и грозы, которые она проспала, про рыбалку, на которую он собирается её взять, про жимолость с сахаром, которую он хранит в холодильнике специально для неё. «Там сахара чуть-чуть, а аромат! Будем чаевничать!»
Все следующие дни Алла думала, что родители слишком тащат Белоснежку назад в обычную жизнь. Мать включала на планшете любимые сериалы и любимую музыку. Соединяла с подругами и заставляла слушать охи и пожелания. Отец принес-таки банку жимолости и уговаривал подержать во рту полложечки. «И глотать не надо, только вкус ощутить. Ну только понюхай!» Белоснежка нюхать отказывалась, пробовать тоже и при первых признаках активности родителей закрывала глаза и претворялась спящей. А может и не притворялась.
Температура больше не поднималась. Как и давление: инфузомат с поднимающим давление лекарством застыл на одной цифре и отказывался её уменьшать. Ещё аппарат ИВЛ регулярно возмущался и требовал изменения настроек. Это огорчало Док больше всего. Постояв у аппарата в очередной раз и потыкав в настройки, она вернулась в ординаторскую, взяла трубку внутреннего телефона и позвонила в отделение компьютерной томографии. Разговор прервал истошный писк монитора.
Смерть стояла в ногах кровати. Мать Белоснежки с диким шипением колотила её по капюшону своей красной сумкой: сумка пролетала насквозь и стукалась о спинку кровати. Смерть не обращала на сумку никакого внимания.
Диана, схватившая было утюги дефибриллятора, присмотрелась к монитору, бросила утюги и рванула на помощь Алле: та уже давила на грудь Белоснежки сложенными в замок ладонями. Раз! Два! Три! Четыре! Диана набрала в шприц адреналин, взглянула на Док – та кивнула — присоединила шприц к катетеру на шее и нажала на поршень. Тридцать два! Алла прекратила толчки и взглянула на монитор: там появились редкие сокращения.
— Продолжай качать! – скомандовала Док и приложила кружок фоненедоскопа к рёбрам Белоснежки. – Пневмоторакс справа! Тащи плеврокан!
Воздух с шипением выходил из плевральной полости, шприц за шприцом. Завораживающее зрелище: поршень шприца сам отползал кнаружи, заполняясь невидимым содержимым. Девяносто пять! После четвертого шприца Алла опять прекратила толчки. Сердце билось быстро и сильно, монитор орал: теперь ему не нравилась скорость. Но Смерть уже вернулась в ординаторскую, погоняемая красной сумкой. Там она резко развернулась к матери Белоснежки и ткнула ей в грудь костлявым пальцем с вишневым маникюром. Та упала на стул, выронила сумку и обалдело смотрела, как Смерть изготавливает двойной эспрессо, размешивает в нём три пакетика сахара, доливает сливок и ставит перед ней.
— Пей! – скомандовала Смерть. – Немедленно!
Мать Белоснежки схватила кружку, обожглась, стукнула ей о стол, разбрызгав мутно-коричневую жидкость и вскочила. Вишнёвый ноготь снова уперся ей в грудь.
— Сиди! Нечего путаться под ногами! Не видишь, я здесь? Вот и не мешай.
Мать Белоснежки плюхнулась на стул и потянулась к кружке. Приторно-сладкий кофе растворял что-то твёрдое и колючее, поселившееся в груди прямо над диафрагмой и делающее мучительным каждый вздох.
— Она здесь! – повторяла она самой себе, глядя на Смерть. Та приготовила ещё кружку кофе и уселась перед угловым компьютером играть в Зуму.
— Твою же налево! – чертыхнулась Док, когда Белоснежка была устроена на своей привычной кровати после поездки на компьютерную томографию. На экране монитора высветились чёрно-белыми слоями её легкие. Алле с Дианой не нужно было специальное образование, чтобы разглядеть молочное уплотнение, оставляющего воздушными, то есть, чёрными, верхушки лёгких, и нечто ещё более противоестественное – дыры, заполненные жидкостью, разбросанные по всем лёгким. «Как масдам», — мелькнула дикая мысль.
— Антибиотики убили бактерии в ухе и в мозге. Но потерпели фиаско в легких, – объясняла Док матери Белоснежки.
— Так поменяйте антибиотики!
— Уже. Но тут такое дело. Посев мы взяли, результат будет послезавтра. Но давайте посчитаем: она месяц пила антибиотики дома – четыре разных препарата. У нас две недели она получает ещё три. Ко всем этим антибиотикам бактерии в лёгких уже устойчивы. Хорошо, если лаборатория обнаружит у них чувствительность хоть к чему-то.
— А если нет?
Док чуть развернула уши и снова прижала их к вискам.
Теперь антибиотики капали почти непрерывно, сразу из двух инфузоматов. Из грудной клетки торчал не один, а пять дренажей: два справа и три слева, два верхних были присоеденины к приборам, создающим вакуум, а остальные – к прозрачным мешкам, в которые редкими густыми каплями оттекал гной. Снотворное не вводили и это было ещё хуже: Белоснежка лежала с открытыми глазами, на настойчивую просьбу прикрывала веки и показывала язык, но взгляд её блуждал по потолку, одновременно казалось, что смотрит она вглубь себя. Если глаза – зеркало души, то душа её отгородилось плотными занавесками.
Мать Белоснежки сидела прямо, прижимая к себе сумку. Есть и пить она почти всегда отказывалась, только пару йогуртов и кружку кофе по рецепту Смерти перед сном: на ночь в блок завозили каталку с мягким матрасом и высокими бортиками, уже застеленную больничной простынёй. Мать Белоснежки доставала из сумки надувную подушку, плед с коричневыми мишками и пристраивалась на бок, лицом к дочери.
Отец Белоснежки появлялся всё реже.
— Он работает, — повторяла мать шепотом. – Кто-то должен работать. Я-то уволилась, когда она…когда обнаружился диабет. Надо было следить постоянно, какая там работа!
Каждый следующий приход отца был мучительнее предыдущего: он входил бодрым шагом, брал дочь за руку, косился на монитор и на аппаратуру, закачивающую воздух в трахею, выкачивающую его из плевральных полостей, а ещё высасывающую, а потом заливающую назад почти чёрную кровь.
— Всё же лучше? – обращался он ко всем и ни к кому конкретно. Все молчали, а он явно боялся ответа. – Ну, не буду больше мешать! – объявлял он через мучительные десять минут и удалялся ещё более быстрым шагом.
— Поговорите же! – шептала про себя Алла, глядя на неестественно прямую спину матери и ослепительную улыбку отца Белоснежки. Они смотрели на дочь и никогда друг на друга. Мать не хотела ничего говорить, а отец, подозревала Алла, ничего не хотел слушать. Когда отец уходил, Алла подходила к матери и обнимала развернутые назад беспомощные плечи. То было совершенно непрофессионально, но ничего профессионального она уже не могла сделать: Белоснежка уходила в мир, где не важны ни жимолость, ни слёзы матери.
|
|
</> |
Добралась до моря и я 
Почему молчишь тот кому все похеру? 
США, НАТО и ЕС «воюют с Россией»—Путин о последствиях ударов по России западным 
Елабуга (Путешествие в Татарстан #2) 
День 7. Линии. 
Без названия 
Утреннее 
чи то 
