Школа

sacsaul-atos — 16.11.2023

     Первый класс я закончил в 1941 году в 222-й школе, легендарной Петришуле (у нас дома почему-то всегда говорили Петершуле) на улице Софьи Перовской (ныне снова Малой конюшенной), первой открывшейся в Петербурге в восемнадцатом веке гимназии.

Мы жили на той же улице, поэтому идти в школу было не долго. Вход в школу был, как ни странно, не с улицы, а со двора, именно там находилась раздевалка, по крайней мере для первых классов. Читать я начал с пяти лет, и читал много, но писать не умел совсем. Именно тогда, наверно, были заложены основы моего жуткого почерка, потому что даже палочки, которые «должны быть попиндикулярны», мне удавались не очень. «Учительницу первую мою» не помню абсолютно. Из одноклассников помню только Мишу Ланда, сына изобретателя звукового кино в России, и моего дворового приятеля Толю Шерпаева. После войны и возвращения в Ленинград из эвакуации я с ними больше не виделся.

     Запомнилась забавная вещь. На школьный завтрак мне из дома нередко давали два кусочка черного хлеба с ломтиками шпика. А он был жилистый, очень трудно откусывался, и меня это дико раздражало)).

Но самым ярким воспоминанием осталась моя первая детская влюбленность в соседку по парте, Таню Вагнер, дочь не очень известного писателя Николая Вагнера. Таня была самой красивой девочкой в классе, я ее обожал, провожал до дома, жалея, что путь был слишком коротким. Она жила в так называемом писательском доме, в Чебоксарском переулке, в том, где сейчас музей-квартира Зощенко.

     После войны, не знаю почему, я позвонил Тане только будучи уже в девятом классе. Мы договорились встретиться на какой-то лекции в Доме ученых на набережной Невы. Я ее с трудом узнал, настолько она изменилась, и не подошел. Меня же, по-моему, она просто не узнала, хотя и видела довольно близко.

     Много лет спустя, когда я уже работал в Институте туберкулеза, некоторое время зав отделом лабораторной диагностики был Ростислав Николаевич Григорьев, оказавшийся выпускником 222-й школы. Он рассказывал, что на одном из юбилейных вечеров была устроена перекличка выпускников различных лет. Когда был назван 1941 год, встал один человек.

******************************************

     Второй класс я заканчивал в эвакуации, в поселке городского типа Нижняя Губаха, на Урале. Школа располагалась в небольшом бревенчатом здании на другом конце поселка от дома, где мы жили. Благодаря близости коксо-химического завода улицы часто были довольно грязными, и ходить по ним в школу было неприятно.

     К счастью, с третьего по пятый класс я уже учился в большой новой школе, рядом с нашим домом. Надо сказать, что в школе я был очень «общественный» мальчик, был избран начальником штаба тимуровского отряда (!). Мы даже занимались полезными делами, приносили уголь одиноким старикам (в Губахе печи топили углем), собирали металлолом и цветные металлы. Мне очень хотелось отнести в качестве цветных металлов наши серебряные ложки, которые тетя Роза захватила из Ленинграда, но меня мягко отговорили от этой затеи.NB – по-моему, я об этом уже писал, но проверять неохота, оставлю так.

     Учителей в этой школе я тоже не помню, может быть потому, что на всех уроках читал книжки, не относящиеся к учебной программе)) Но один эпизод запомнился хорошо. На диктанте училка произнесла фразу – К мечам рванулись наши руки! Ответ декабристов Пушкину я читал, поэтому так и написал. И был очень обескуражен, когда увидел в тетради зачеркнутую букву Е и написанную сверху Я – К мЯчам рванулись наши руки! Выяснять отношения не стал, в конце концов может быть ей именно так и хотелось…

     Ни с кем из одноклассников в новой школе я так и не сдружился. Все четыре года эвакуации мы играли в различные фантазийные игры (в основном, ловили шпионов!) с Мариком Энделем, тоже из Ленинграда, который вместе со своей мамой жил в одной с нами квартире. После войны мы виделись редко, может быть потому, что он жил относительно далеко, на Лермонтовском проспекте у Театральной площади.

     Еще я был очень дружен с тоже жившей в Губахе моей троюродной сестрой Люсей Бениамович, хотя она была и старше меня на три года.

     После войны Люся тоже часто бывала у нас в доме на Рубинштейна, в том числе и со своими молодыми людьми. Когда Люся вышла замуж, мы как-то очень быстро прониклись взаимной симпатией с ее мужем Володей. Володя работал в типографии Лениздата и однажды преподнес мне королевский подарок – супердефицитную книгу Булгакова, в которую входили «Белая гвардия», «Театральный роман» и полная версия «Мастера и Маргариты». Эту книгу «на вынос» я никому не давал, разрешал читать ее только у нас дома. Юра Казачков утверждал, что Вишневский хранит эту книгу под половицей)). Много лет назад Люся и Володя уехали в Израиль. Володя там не прижился и через несколько лет умер, Люси тоже не так давно не стало. У Люси была младшая сестра Римма, совершенно «историческая» личность, многие ее перлы навсегда сохранились в памяти. Так, в изложении по «Мцыри» Рима написала изумительную фразу: Барс лежал на песке, грыз сухую кость и весело мОхал хвостом! И еще: Корова животное на четырех ногах, из нее делают котлеты. А картошка растет отдельно (!). И это не анекдот, а чистая правда. В заключение шедевр: В Африке, где жарко, бельгийских коров охраняют милиционеры Просто в голове у Риммы смешались бельгийские колонизаторы, превратившиеся в коров, охранники, плантаторы…

     Я уже писал, что с книгами в Губахе была напряженка, но все-таки они были… Колоссальное впечатление на меня тогда произвели и, может быть, даже как-то повлияли на становление характера «Княжна Мэри», «Война и мир», «Фараон» Болеслава Пруса, «Милый друг» Мопассана, «Мастер Баллантрэ» Стивенсона, «Отверженные» Гюго. Тогда же зародилась моя нелюбовь к Чехову. На Урале я, хотя и очень редко, но болел, и каждый раз мне попадалась «Степь», по-моему, одна из самых тоскливых чеховских повестей. Вот о Чехове я любил читать всю жизнь и однажды с удивлением узнал, что «Степь» чрезвычайно поэтическая повесть. Я не поверил. В оправдание должен сказать, что у меня есть единомышленник – Анна Ахматова, которая Чехова не любила и считала, что у него нет ни грана поэзии. Конечно, такие вещи, как «Черный монах», «Драма на охоте» стоят особняком, но это как бы и не совсем Чехов. И пьесы Чехова (за исключением «Чайки») мне интересны. Неоднократно перечитывал «Вишневый сад» и хорошо понимаю, почему Чехов считал эту пьесу комедией и сердился на Костю Алексеева за то, что он сделал из нее слезливую мелодраму.

     В Губахе был кинотеатр, где демонстрировались все советские фильмы, выходившие во время войны, и боевые киносборники. Боевые киносборники шли под номерами и отличались от обычных киножурналов тем, что туда входили различные сценки патриотически-сатирического содержания, с хорошими артистами. После войны эти сборники не выпускались. Были и американские фильмы – «Багдадский вор», «Джордж из Динки-джаза», документальный фильм о Ленинградской блокаде, который после войны нигде и никогда не демонстрировался. Естественно, все эти фильмы я смотрел, и не по одному разу. В кино я нередко ходил один, без сопровождения. Одно время я увлекся собиранием кусочков кинопленки из различных фильмов, «кадриков». Появилась даже довольно внушительная коллекция, которая, когда я охладел к этому занятию, делась неизвестно куда.

     Был в Губахе и Дом культуры. Там однажды даже выступал Марк Бернес. Саша был на встрече с ним и потом рассказывал, как Бернес объяснял, почему его Аркадий Дзюбин из фильма «Два бойца» отличался от героя одноименного рассказа Льва Славина.

     Конечно же в Губахе был и госпиталь. Мы-тимуровцы выступали там с концертами самодеятельности. Я тоже участвовал, сурово декламировал стих Демьяна Бедного о бароне Врангеле, старательно утрируя иностранный акцент («Вам мой фамилий всем известен, их бин фон Врангель, герр барон»). В школе был и хор, но меня туда не приняли по причине отсутствия чувства ритма и слуха. Это уже потом, много позже, я «распелся».

     Вот, пожалуй, и все, что можно вспомнить из школьных лет в эвакуации.

     Нет, еще не закончил. Алена нашла в интернете фото Верхней Губахи, где я никогда не был, с коксо-химическим заводом, и Нижней Губахи, где мы жили. Верхняя Губаха стала городом-призраком, потому что в связи с истощением кокса завод и шахты закрылись. Фото Нижней Губахи производит впечатление беспросветного мрака.

     Интересно, что такое мрачное впечатление у меня было, как я уже писал, только, когда ходил во второй класс. Конечно, в детстве я не мог осознавать всю красоту Ленинграда, все воспринималось как само собой разумеющееся. Но контраст с НГ был разительным, что не могло не отражаться даже на детском впечатлении и настроении. А позже, когда я уже был в другой школе, и появились новые книги, игры, тимуровские занятия это впечатление исчезло! Даже несмотря на загаженный обледеневший сортир во дворе, потому что канализации в НГ не было))

********************************************************

     После возвращения в Ленинград я поступил в шестой класс мужской средней школы номер 219. В конце войны вышел приказ о разделении школ на мужские и женские, и эта идиотская ситуация, по крайней мере в Москве, Ленинграде и других крупных городах продолжалась до 1954 года. Интересно, что в девятом или десятом классе я поспорил с инструктором райкома комсомола, молодой интересной женщиной, что эта глупость должна закончиться, она же утверждала, что это навсегда.

     Из первых послевоенных школьных лет запомнился один яркий эпизод. Дома я нашел довольно большую плоскую шкатулку со стеклянной крышкой. Мы с Женей Теплицким, о котором я уже писал, приделали к ней фанерные стенки и соорудили макет Ленин в Разливе. Наш одноклассник Яблоков нарисовал фигурку Ленина, сидящего на пеньке у костра, и задник в виде леса. Над костром висел чайник, маленькая елочная игрушка. В костер вмонтировали лампочку от электрического фонарика, которая зажигалась от скрытой батарейки. Наш макет довольно долго экспонировался во Дворце пионеров, и мы этим очень гордились.

     Наша школа находилась на Пролетарском переулке, параллельном Невскому, между Владимирским проспектом и набережной Фонтанки, во втором от угла Рубинштейна доме. У Пролетарского переулка была интересная история. Он появился в восемнадцатом веке и недолго назывался сначала Головинским, потому что там была усадьба графа Головина, потом Графским. В 1921 году ему дали более соответствующее эпохе название – Пролетарский. Одно время он был даже улицей имени сестры Ленина Марии Ульяновой, но в 1991 году ему вернули историческое название. Графский-Пролетарский-Графский, есть в этом повторении что-то абсурдно-комическое)).

     Наша школа по аналогии с названием переулка по своему составу тоже была достаточно «пролетарской». Элитной была 206-я школа, бывшее Петровское коммерческое училище, располагавшаяся в роскошном здании на Фонтанке у Щербакова переулка. В свое время ее закончили Аркадий Райкин, Сергей Довлатов, Михаил Чулаки, Николай Тихонов, знаменитый социолог, сексолог Игорь Кон (о нем речь еще впереди), его друг нейрофармаколог Славик Лапин, открывший серотонин. А вот брат Довлатова Борис, о котором он так интересно писал в повести (?) «Наши», учился в 219-й школе. Наша школа не могла похвастаться таким созвездием, да и открылась она недавно. Но все же в нашем классе учился известный звукооператор Игорь Вигдорчик, работавший на Одесской киностудии и Ленфильме. И мой друг Леня Халифман. Став главным режиссером Барнаульского театра музыкальной комедии, он сделал его блистательным, во всяком случае намного превосходившим в то время наш театр музкомедии. Театр успешно гастролировал в столицах Союза и даже за рубежом.

     Директором нашей школы был Кукушкин, бывший вертухай по утверждению Довлатова. Он любил публично распекать провинившегося ученика на общешкольной линейке, сладострастно приговаривая, - Я тебе личное дело помажу! Но злобным он не был…

     Многих школьных учителей я помню хорошо. Русский язык и литературу в 6-7 классах у нас вела старенькая Маргарита Ивановна. Ее ужасно возмущал мой дикий почерк, и она на полном серьезе предлагала моей маме показать меня психиатру. Рассказывая о Горьковском «Буревестнике», она объясняла кто есть кто из упомянутых птиц: глупый пингвин – либерал, чайки – меньшевики, и так далее. И это не она придумала, именно такими были спущенные «сверху» методические указания. С Маргаритой Ивановной связан еще забавный эпизод. Когда мы «проходили» Слово о полку Игореве, Слава Забалуев, по прозвищу Бяша Запальцев, произнес фразу – И изронил он слово золотое, наполовину со слезами смешанное. Почему наполовину? – раздраженно спросила Маргарита Ивановна. – Ну, я не знаю, в какой пропорции он их мешал! – ответил Бяша.

     С восьмого класса литературу у нас вела Марина Петровна Касторская, методист Герценовского института, преподаватель от бога. Она создала редкую для советской школы обстановку. В школьных сочинениях мы могли писать не казенно-утвержденные штампы, а то, что думаем сами. Некоторые сочинения Марина Петровна зачитывала в классе, и мы их обсуждали. Мой одноклассник Гена Михлин, закончивший после школы ЛИСИ и сделавший неплохую карьеру в Таллине, рассказывал мне, что он очень внимательно прислушивался к тому, что и как говорит Марина Петровна, учился правильно строить фразы, и это в дальнейшем очень помогло ему в работе.

     Учителем математики все годы был Василий Анисимович Пузыня. Он однажды сказал, что Вишневский, хотя и получает часто свои пятерки, но в технический ВУЗ не пойдет. И оказался прав! Медицинский институт, конечно, не гуманитарный, но уж и не технический. Он лишил меня серебряной медали. Золотой медали я лишил себя сам, написав выпускное сочинение на тему «Вслед Радищеву восславил я свободу», но Радищева не восславив)) Таких «умников» оказалось довольно много, и министерство приняло решение снижать всем оценку на один балл за скудоумие. Очень переживала за мою глупость Марина Петровна. Встретив мою маму она сказала – Ваш сын у меня вот где! – показав рукой на сердце. А со второй четверкой получилось так. Письменную работу по математике я написал на пять. На устном экзамене легко ответил по билету. Но Пузыня вдруг как будто взбесился, забросал меня дополнительными вопросами. В какой-то момент я растерялся и на один из вопросов ответил неверно.

     Антонина Федоровна Розенкранц, довольно молодая еще женщина, преподавала у нас естествознание. Она заставляла нас читать «Агробиологию» Лысенко, которого я возненавидел. К тому же на портрете он был очень похож на Гитлера. Меня Розенкранц недолюбливала. Как-то в сердцах воскликнула – Вишневский, культурный хулиган! Эта фраза привела в восторг Халифмана, который впоследствии очень долго ее припоминал.

     Историком был Сергей Петрович Протопопов, бородатый старикан с гвардейской выправкой. Он никогда не повышал голоса, но дисциплина на его уроках была образцовой. Правда, заметив какого-нибудь сильно отвлекшегося ученика, он мог и шлепнуть по голове линейкой. Историю я любил, и Сергей Петрович это отмечал. Младший брат Лени Валерка рассказывал, что когда он тоже поступил в 219-ю школу, на перемене его заметил Протопопов. Взяв Валерку за голову и повернув к себе лицом, он спросил – Ты Халифман? Да – пискнул Валерка. Я так и думал – удовлетворенно сказал Сергей Петрович и отпустил парня. Через несколько лет после окончания школы я встретил Сергея Петровича на улице. Он меня узнал, поздоровался, спросил – как мама? Ничего удивительного, мамы в то время, в отличие от отцов, были практически у всех. Но потом он спросил – как тетя? – и это меня потрясло. Запомнить, что мы жили в одной квартире с семьей тети Розы (в общем-то одной семьей), это было выше моего понимания!

     Очень яркой и неординарной личностью был наш географ Валентин Исидорович Истомин. Он любил устраивать «сортировки». Называл какое-нибудь географическое место. Сидевший на первой парте в ряду у окна должен был взять указку, подойти к нужной из висевших карт и отметить его. На поиски Валентин Исидорович давал несколько секунд, поднимал карандаш и, если стоявший у карты не отвечал, со стуком опускал карандаш на стол. Оплошавший передавал указку следующему, и так по всему классу. Ответивший с первого раза получал пятерку, со второго круга – четверку, ну и так далее. На одной из сортировок я должен был показать Руанда Урунди (сейчас это два государства – Уганда и Бурунди), с заданием не справился и передал указку Лене. Халифман, держа указку наперевес, пошел к карте как в штыковую атаку и ткнул в нужное место! Иногда Валентин Исидорович рассказывал нам что-нибудь не относящееся к географии. По одной из баек в Елисеевском гастрономе он спросил у старого продавца – Компрачикосы есть? - - Сейчас нету – ответил продавец. – А будут? - - Ожидаем-. «Человек, который смеется» мы читали и, кто такие компрачикосы, знали. Посмотрев в кинотеатре трофейных фильмов, который был в нашем доме, фильм об австралийских каторжниках, Валентин Исидорович рекомендовал его так – Немного австралийской природы и классический мордобой! Мне он однажды сделал комплимент, запомнившийся на всю жизнь. На уроке я отвечал, почему Англия, даровав Индии независимость, разделила ее на два государства – Индию и Пакистан. После чего Валентин Исидорович сказал – Вам всем надо поучиться у Вишневского, как четко и ясно излагать самые сложные вопросы.

     Отдельно надо рассказать о физике. Ее у нас вела Пелагея Алексеевна Подвязникова. Наверно она была хорошим учителем, задавала на дом задачи по физике, которых я в учебниках не видел. Мы часто решали их втроем, с Теплицким и Халифманом, у меня на Караванной. Когда Женя уже жил в Москве, он писал мне: Помнишь, как мы решали задачи по физике? Вернее, ты решал, Леня спрашивал – А почему так?, а я скатывал, ничего не спрашивая! Этим задачам я даже посвятил несколько строк в «Халифманиаде», которую написал к Юбилею Лени.

С детства он был превесьма любознательный малый!

Лихо в то время Вишневский задачи решал.

Быстро Теплицкий сдувал, не смущаясь ответом нимало,

А почему так? Всегда Халифман вопрошал.

     Про Теплицкого я уже писал. Повторю, что жил он в доме на углу Моховой и Чайковского, и в 219-й оказался, потому что ближе школы к дому не было. Этот район очень пострадал от бомбежек и артобстрелов. Наверно метили в Большой дом, но не попали)) В школу Женя приезжал на трамвае по Литейному, или ходил пешком по Фонтанке.

     В самом начале учебного года в шестом классе один одноклассник пригласил нас войти в РМГ – Республику Морского Герба. Организация была довольно серьезной. Предполагалось, что после тотального распространения мы захватим под справедливый контроль весь мир (!). Как ни странно, ни имени этого парнишки, ни куда он делся совсем не помню. Пока что мы распределили должности. Женя стал начальником контрразведки, а я разведки. Других деяний вроде и не было. Но все же РМГ имела далеко идущие последствия, мы позвали в нее Халифмана. Идея тотального контроля над миром произвела на Леню сильное впечатление, и он согласился. Так нас стало трое. Немного позже к нам самостоятельно присоединился Яня Гутман из параллельного класса, и наша четверка уже не распадалась. Много времени мы проводили в квартире на Караванной, и там Яня предложил нам стать мушкетерами. Роли мы распределили быстро и без споров. Гутман, естественно, стал д,Артаньяном, Теплицкий Арамисом, Халифман Портосом, а я Атосом.

     Кроме того, что мы были мушкетеры, мы были еще и очень «общественные» ребята. Женю выбрали председателем совета пионерского отряда, а меня его заместителем. Мы очень забавно рекомендовали друг друга. «Я знаю Женю Теплицкого как хорошего ученика, очень дисциплинированного, отличного товарища… и т.д» «Я знаю Борю Вишневского….» Почти как в Семнадцати мгновениях весны - …характер нордический, твердый. Но тогда были такие правила игры… В седьмом классе Женя стал председателем совета школьной дружины, а я его заместителем. После возвращения Жени в Москву, уже в восьмом классе, председателем совета дружины стал я, хотя был уже комсомольцем.

     Очень интересно в нашей школе располагались старшие классы. Все были на втором этаже. У самого выхода на лестницу находился 10-й класс, за ним 9-й, за ним наш 8-й (слитый из двух седьмых), а за нами уже целых четыре седьмых! По окончании школы классы передвигались, и, когда мы перешли в 10-й класс, тоже оказались у самого выхода на лестницу.

 Продолжение здесь

Оставить комментарий

Популярные посты:

tescin

Экономичные услуги грузчиков: топ-7 компаний Санкт-Петербурга

coffee_mood

восточный аромат

gornomari

13 июля 1993 г. на 12-й пограничной заставе Московского погранотряда в

norg_norg

Открытая террористическая диктатура?

vedmed1969

Небольшая басманная прогулка

tat_oshka

Без названия

what_2_wear

12 storeez

myworld

Сохо

0lga_marple

Обмишурились

• Архив