Рут Озеки «Моя рыба будет жить»

Книга Рут Озеки «Моя рыба будет жить» (2013) — это одна из самых сильных книг среди прочитанных мной в последние годы. И она очень ложится на эти дни, на период, в котором мы живём сейчас. Очень своевременная книга, рекомендую к прочтению всем.
Писательница Рут Озеки – необычная личность. Американка японского происхождения, специалист по классической японской литературе, флористка. В 2010 году она была удостоена сана буддийского священника (!).
Не буду долго писать о своих ощущениях: их много, они очень сильные. Есть о чём подумать, подискутировать. Это одна из тех книг, которые хорошо бы читать и обсуждать в школе. В романе 2 линии: герои, находящиеся в Японии (девочка-школьница, ее дядя — лётчик-камикадзе, 104-летняя прабабушка девочки - монахиня дзен), и герои, живущие на канадском острове (писательница и ее муж). Все истории, всё происходящее не только держит внимание, но и временами оказывается необычайно пронзительным, очень личным, порой – посланием к человечеству, переданным в строгой художественной форме.
Единственное – в конце мне показалось, что автора повело в
сторону, которая для меня избыточно «от ума».
Но остальное – просто открытие, просто для сердца, для души.
Кое-что я почерпнула для себя не только в смысле знаний, но и для
духа… Пока стараюсь держаться этой линии по мере возможности…
Лучше я дам несколько важных цитат, которые оказались очень актуальны…
Старушка Дзико говорит, что мы, сегодняшняя молодежь в Японии, очень хэйвабокэ . Не знаю, как это перевести, но, в общем, это значит, что мы бестолковые и неосторожные из-за того, что не понимаем, что такое война. Она говорит, что мы думаем, будто Япония – мирная нация, потому что родились после того, как закончилась война, и мир – это все, что мы помним, и нам это нравится, но на самом деле всю нашу жизнь определила война, наше прошлое, и нам надо это понимать. Если хочешь знать мое мнение, Япония не такая уж и мирная, и большинству людей мир на самом деле не нравится. Я верю, что в самой глубине души люди полны насилия и им доставляет удовольствие причинять друг другу боль. В этом мы с Дзико расходимся. Она говорит, что в соответствии с буддийской философией моя точка зрения – это иллюзия, и что по природе, изначально, мы добрые и хорошие, но, честно, я думаю, она тут перебарщивает с оптимизмом. Я вот знаю пару людей, вроде Рэйко, которые по-настоящему злы, и многие Великие умы философии Запада меня в этом поддерживают. Но все же я рада, что старушка Дзико верит в нашу изначальную доброту, это дает мне надежду, даже если я не могу поверить в это сама. Может, я и смогу – когда-нибудь.
– Да, – сказала она, – так их и тренировали. Они были солдатами-студентами, и они все были умницами. Военные их презирали. Они унижали их и били каждый день. Они ломали им кости, они ломали их дух.
…
– А ты ненавидишь американцев?
– Нет.
– А Харуки их ненавидел? Поэтому он хотел стать летчиком-самоубийцей?
– Нет. Харуки никогда не ненавидел американцев. Он ненавидел войну. Ненавидел фашизм. Ненавидел правительство и его политику унижений – империализма, капитализма и эксплуатации. Он ненавидел саму идею убивать людей, которых он не мог ненавидеть. Смысла в этом не было никакого.
– Но в том письме он говорит, что отдает свою жизнь за родину. А быть летчиком-самоубийцей и не убивать людей нельзя, так ведь?
– Нет, но это письмо было только для вида. Это не были его настоящие чувства.
– Так почему тогда он вступил в армию?
– У него не было выбора.
– Они заставили его вступить? — Она кивнула.
– Япония проигрывала войну. Они призвали всех мужчин. Остались только студенты и совсем маленькие мальчики. Харуки было девятнадцать, когда пришла повестка, вызывающая его как патриота и воина Японии идти на битву. Когда он показал мне бумагу, я заплакала, но он только улыбнулся. «Меня, – сказал он, – воином . Только представь!»
Выпрямившись, я увидела, что он отставил грабли и возвращает поклон, тоже как следует. Мне стало от этого хорошо; вот поэтому-то я так и люблю монахов и монахинь. Они знают, как быть вежливыми с каждым, неважно, насколько этот каждый болен на голову.
– История – это то, чему мы, японцы, учимся в школе, – сказал он. – Мы узнаем об ужасных вещах, как, например, об атомных бомбах, которые разрушили Хиросиму и Нагасаки. Мы узнаем, что это плохо, но в данном случае это просто потому, что мы, японцы, здесь являемся жертвами.
– Более сложный случай – когда мы узнаем об ужасных японских зверствах, таких, как в Маньчжурии. В этом случае японцы занимались геноцидом и пытками китайского народа, и мы учимся, что должны испытывать огромный стыд перед миром. Но стыд – неприятное чувство, и некоторые японские политики постоянно пытаются изменить учебники истории для наших детей, чтобы следующее поколение не училось этим геноцидам и пыткам. Они пытаются изменить нашу историю и память, чтобы стереть весь наш стыд. Поэтому мне кажется, что стыд и совесть отличаются друг от друга. Говорят, у нас, японцев, культура стыда, так, может, совесть - это то, что у нас получается не так уж хорошо? Стыд приходит извне, но совесть должна быть естественным чувством, которое исходит из глубины индивидуальной личности.
|
</> |